Ей следует радоваться: это ключ от двери ее тюремной камеры. (Но для слушателей это совершенно непонятно: если в письме нет ужасных обвинений против нее, тогда зачем Гарри писал его и передал брату и почему Боувил так многозначительно размахивал им в суде две недели назад?) Тише, тише, Иуда уже получил свои тридцать сребреников. «Умоляю, отпустите меня!»
— Теперь, если позволите, перейдем к полковнику Андерсону. Когда вы с ним познакомились?
У Фидо опять началось усиленное сердцебиение. Гарри и его адвокат наверняка думали, что по условиям их сделки она готова сказать все. И конечно, вчера, когда она рвала на клочки бархотку, она и сама решила, что сегодня отплатит Хелен за все. Но сейчас, когда дело дошло до этого, почему-то…
Она начала спокойно описывать свои встречи с Дэвидом Андерсоном.
— Боюсь, я не могу назвать даты его визитов, так как не веду дневника.
— Были ли они наедине в вашем доме? — подсказал Боувил.
— Наедине? — повторила Фидо. Вот он, ее шанс, эта линия, прочерченная на песке.
Адвокат кивнул и ждал ее ответа.
Она обнаружила, что почему-то не может… и не хочет переступать черту.
— Мне повторить мой вопрос, мисс Фейтфул?
Она покачала головой. Это не милосердие; больше она не испытывает тепла и нежности к Хелен Кодрингтон.
— Нет, — осипшим голосом проговорила она.
— Под этим «нет» вы имеете в виду, что мне не нужно повторять вопрос?
— Я имею в виду, что они никогда не находились в моем доме наедине.
«Я там тоже была: стояла прямо за дверью гостиной и прислушивалась».
В зале шум, шорох подошв по полу, переговоры. Кто из них радуется за эту красивую порочную женщину, думает Фидо, и кто предпочел бы, чтобы Хелен была наказана? Ей пришло в голову сравнение со сценой утопления ведьмы: гладкая золотистая головка появляется над водой, снова тонет, снова выныривает и опять скрывается.
Адвокат подозрительно сощурился.
— Вы помните разговоры с миссис Кодрингтон о соответчике?
«Если я скажу, что не помню, никто мне не поверит». Она молчит, осторожно выбирая слова.
— Однажды я сказала ей, что ее дружба с полковником неблагоразумна и что я не хочу быть замешанной в их отношения. — Да, это звучит правдоподобно. Фидо действительно говорила так Хелен — среди прочих вещей. «Правда, частичная правда и все что угодно, только не вся правда».
Боувил подошел ближе.
— И это все, что вы думаете о ее поведении? Ничего более серьезного, чем просто неблагоразумие?
— Я уже сказала.
— Вы утверждаете, что никогда не видели своими глазами непристойной близости между ними?
Что значит — видеть своими глазами? А если снаружи, за дверью, прижимаясь к ней, отгораживающей ее от тайны?
— Никогда, — подтвердила она.
Она судорожно стиснула пальцы, умирая от желания затянуться сигаретой. То, что Фидо делает, — скорее, не делает — конечно, может не играть важной роли. Существуют и другие свидетели, которые охотно поклянутся на Библии в преступности Хелен. Но Фидо не сделает второй шаг. Пусть Хелен падет, но Фидо не станет той, кто столкнет ее в пропасть. Она скорее предоставит это сделать суду, провидению или если провидения нет, то судьбе, року. Ее руку останавливает не преданность и не прощение. Только стремление сохранить душевное равновесие, уверенность в себе, не стать подобной Хелен. Только уйти назад, в прошлое, чтобы найти себя, свое настоящее «я» в этом вязком тумане.
Фидо показалось, что Боувил собирается нанести упрямой свидетельнице ответный удар. Он может потребовать, чтобы суду было предъявлено запечатанное письмо. Одна эта мысль приводит ее в полное смятение. Черная печать может быть взломана, и, подобно чумной заразе, страшное обвинение вырвется на свободу. Фидо опустила свое оружие, тогда как Гарри по-прежнему крепко сжимает свое. Она умоляюще посмотрела на адвоката.
Боувил вздохнул и обменялся взглядом со своим клиентом. Гарри едва заметно качает головой, и адвокат произносит слова, которые даруют ей свободу:
— Милорд, у меня нет больше вопросов.
Глава 17ВЕРДИКТ(от англо-нормандского «говорить правду»: окончательное и единодушное решение жюри по окончании судебного разбирательства)
Веселей гляди, ребята, наш корабль летит вперед!
Там нас вновь победа ждет, как весь славный этот год.
Мы не рабские душонки, честь и слава — наш удел.
Кто свободней сынов моря? Кто на них пойти посмел?
Вердикт соответственно касался всех обвинений, выдвинутых истцом. Судья Уайлд огласил приговор, который вступит в силу после установленной даты, если до нее не будет отменен, и потребовал, чтобы соответчик (полковник Андерсон) возместил истцу судебные расходы в размере 943 фунтов. К удивлению многих присутствующих, затем судья Уайлд предпринял необычный, хотя и имевший уже прецедент шаг, обязав истца выплатить ответчице (Хелен Джейн Уэбб Смит, бывшей Кодрингтон) сумму 1100 фунтов на том основании, что истец в течение многих лет вынуждал страдать свою жену, отказываясь исполнять с ней супружеский долг по ночам и лишая ее своего общества днем. Как обычно, королевский проктор имеет в своем распоряжении срок не менее шести месяцев для установления каких-либо доказательств тайного сговора между разводящимися супругами. В случае отсутствия таковых судья Уайлд объявит приговор окончательным».
Этот день в конце октября очень холоден. Гарри уже несколько часов неподвижно сидит в кресле перед одним из шести каминов в знаменитой кофейной комнате Рэг-клуба. Он размышляет о дочерях: что он скажет им на следующей неделе, когда заберет их у Уотсонов и отвезет домой на Экклестон-сквер. Он мысленно пытается представить свой монолог.
«Мама очень плохо себя вела и уехала». Неубедительно и как-то по-детски.
«Ваша мама больше не имеет права быть мамой». Слишком сухо и официально.
«Лучше считать, что она умерла — для нас умерла». Нет, Нэн и Нелл начнут плакать, а он не выносит их слез.
«Развод означает, что ваша мама должна уехать из дома и жить далеко от вас». На самом деле он не представлял, что станет с Хелен: куда она уедет и что будет делать. Вчера, во время последнего разговора с Бёрдом, Гарри едва не дал слабинку и не предложил ей какое-нибудь содержание, но потом снова взял себя в руки.
«Ваша мать…» А нужно ли им что-то говорить? Неправильно подобранное слово может ранить сильнее, чем молчание. Девочки и сами быстро все поймут. Может, лучше просто заехать за ними в кебе, по дороге занимая их разговором о подаренном зоотропе, и совсем не упоминать об отсутствующей матери, ни в этот день, ни потом.
Вошли два члена клуба и заняли столик позади него; он не узнал их по голосам. Его внимание привлекало слово «кочерга».
— В ночной рубашке, да еще с кочергой наготове, — сказал один. — Он и сам словно из пословицы.[69]
— Ну, видимо, боялся, что леди замерзнут, если он не поворошит у них дрова, — с усмешкой заметил второй. — Хотя этот шут гороховый все время пропадал в море, так что они обходились и без его забот.
— Еще бы! Им и без него было достаточно тепло в постели!
Гарри стиснул кулаки.
— Эта ее приятельница, должно быть, сильна не только головой, если сумела отбить жену у такого верзилы, хотя и принимала «лекарство»! — захохотал первый. — Куда до нее адмиралу… О да, благодарю вас, три кусочка сахара.
«Не обращай внимания», — приказал себе Гарри. Он не в силах запретить людям чесать языки. Он стал тем, что управляющие крупными фирмами называют «притчей во языцех».
Как только официант удалился, снова прозвучал первый насмешливый голос:
— На мой взгляд, этот старый хрыч иного и не заслуживал.
— Ты это серьезно?
— Конечно. Судя по всему, он еще до того, как его жена стала блудить, был не очень-то строгим мужем.
— Да ты же слышал, как нагло она себя вела! — возразил второй.
— А он не должен был этого терпеть, судья так и сказал. Если бы он держал ее в руках, она утихомирилась бы, умерила свою страсть, занялась бы домом и детьми.
«Что я наделал?» — с ужасом спрашивал себя Гарри. В унылой и тесной каморке Бёрда мстительная миссис Уотсон высказала самое грязное предположение насчет отношений между Хелен и Фидо, а он, дурак, согласился, чтобы об этом говорилось во всеуслышание, и теперь публика воспринимает все это как святую истину! Вот уж действительно, пусти козла в огород!
— Гм, — глубокомысленно мычал второй, будто они обсуждали сооружение канализационной сети или права ирландцев. — Но судя по тому, что говорилось в суде насчет ее потребностей, они у нее превосходят обычные.
— Не это главное. Моя жена тоже довольно пылкая по натуре, но даже если я оставляю ее в разочарованном состоянии, она не пустится во все тяжкие.
Больше Гарри не мог этого выносить. Он встал так резко, что опрокинул стул, и, нависая над приятелями, грозно спросил:
— Сэр, вы меня узнаете? А вы?
У одного вид смущенный, у другого брезгливый.
Один, заикаясь, произнес:
— Не думаю, что я имел честь…
— Меня зовут Генри Джон Кодрингтон, — прогремел адмирал. «И я любил свою жену, как мог, и не был с нею жестоким, а она не была ненормальной!» — готов он закричать. — Не знаю вашего имени, но с уверенностью могу сказать, что вы не джентльмен.
— Оставьте, адмирал…
— Все в порядке? — Рядом с Гарри возник швейцар.
Гарри не обратил на него внимания.
— Это возмутительно! Вы смеете пачкать имя леди, которую никогда не видели… — В голове у него мутится. Как может он защищать имя Хелен, когда на то, чтобы обесчестить ее, потратил тысячи фунтов и опозорил старинный и почтенный род Кодрингтонов?