Он выдернул кляп изо рта девушки. Кистень мычал что-то невразумительное.
— Ладно, бабник, — взглянув на него, строго сказал Улдис. — Тащить ее придется на собственном горбу, поочередно. Подъемчик предстоит не из легких. Делаем ноги, пока девчонки не хватились. Полный вперед.
Леший взвалил связанную девушку на спину и шагнул в чащу.
— Оставь, Леший, я сам. Ты ей все ребра сломаешь, надо снять веревки, она и так не убежит, — проворчал Кистень.
— Ради бога. Твоя добыча, ты и волоки.
И он волок. От начала до конца, словно нес что-то очень драгоценное, как святые отцы кресты на груди.
— Своя ноша не тянет! — сказал Леший, когда они вернулись в лагерь.
Их встретили настороженно.
— И как это понимать? — спросила Лиза. — Да положи ты ее! Варя, посмотри, что с дикаркой.
— «Языка» взяли, — с гордостью ответил Леший.
Князь склонился над девушкой.
— Это не «язык», а ваша несусветная глупость, господа разведчики. На ее шее знак павлина. Эта девушка из семьи жреца. Большего оскорбления мы им нанести не могли. О переговорах не может идти речи.
— Давай вернем ее обратно! — тут же предложил Леший.
— Извините меня, русские дамы, — вздохнул Князь, но женщины Востока не умеют лгать. Она все расскажет своему отцу.
— Почему не мужу? — спросил Кострулев.
— На ее шее медальон с изображением солнца, она не замужем. Этот медальон она должна подарить своему жениху в знак вечной любви и верности.
Красавица открыла глаза и осмотрела всех. Варя держала ее руку и слушала пульс.
— Девочка не очень здорова. Сердечко слабенькое.
— А я, дурак, на нее как зверь накинулся, — процедил сквозь зубы Кистень.
— Возвращать ее нельзя, — сказал Князь, — ее убьют. К ней прикоснулся мужчина, значит, она уже не чистая и дальше жить не может. Она стала воплощением греха. Ее руки имеет право касаться только жених.
— Так я на ней женюсь, едрит твою налево! — вскинулся Кистень. — Я вдовец, имею право!
— Ты белый, ты не езид. У них своя вера и свои законы. Женщины — продолжательницы рода езидов, а не мегисов. Дочь пира не может рожать дворняжек, ее забьют камнями как грешницу, — продолжал Князь.
— Да где они живут, черт бы их подрал?! Это Советский Союз! Мы живем по его законам и сидим по его законам. Куда они лезут, шантрапа черномазая…
— Успокойся, Петя, — остановил его Важняк. — По поводу советских законов лучше не заикаться. По советским законам мы все гуляли бы на свободе. И ты тоже. Я знаю, что ты не убивал свою жену и ее сестру, но никто не захотел разбираться в этом, проще было тебя посадить.
— Откуда ты чего знаешь?! Брось! Меня на понт не возьмешь, Матвей Макарыч!
— И я знаю о том, что ты невиновен, — сказала Лиза. — Потому и вытащила тебя из каменного мешка.
— Да вы что, сговорились, что ли? Оставьте меня в покое. И девчонку я никому не отдам, она беззащитна, как котенок, которого собираются топить.
— Ее никто не тронет, — выступил вперед Дейкин, — но к неприятностям мы должны быть готовы уже сейчас. Исчезновение человека не шутка. На медведя грехи не свалишь, а тигры сюда не добираются.
— Попробуйте с ней поговорить, Афанасий Антоныч, — обратилась Варя к Князю.
— Конечно. Но она очень напугана…
— Так успокойте ее! — возмутился Огонек. — Девчонку сейчас кондрашка хватит, она же нас не понимает.
— Разойдитесь, оставьте Князя наедине с ней. Мы пугаем дикарку, — сказала Лиза.
Круг над несчастной разомкнулся, все стали расходиться, и вдруг девушка приподнялась и ухватилась за руку Кострулева. Кистень обалдел. Он замер, на лице выступили капельки пота.
— Собачьим инстинктом чувствует защиту, — усмехнулся Дейкин.
— Дурак ты, Гаврюха! — Лиза бросила презрительный взгляд на Дейкина и пошла к тому пеньку, с которого открывался вид на таежные дали. Достала из золотого портсигара папиросу, закурила.
Солнце стояло в зените, но уже не пекло, как летом.
Три дня ушло на поиски Клавы, никак Лиза не могла застать ее в общежитии, а когда застала, то та уже собиралась куда-то бежать.
— Звала меня в гости, а сама прячешься.
— Ты точно сказала, Лизок. Именно прячусь. Устала уже прятаться. Жду не дождусь, когда наконец мы уедем.
— В чем проблема?
— Мало нас. Из Ленинграда семьдесят девушек уехало, второй поток, а мы сорока набрать не можем.
— Сколько вас?
— Всего четырнадцать.
— Я буду пятнадцатой.
От растерянности подруга села на койку.
— Ты? Сумасшедшая! От кого бежишь? С твоим благополучием и талантами из теплой постельки в тайгу к медведям?
— В Москве я не останусь. Решено!
— А как же жених? Любовь?
— Я вдова. Впрочем, наш брак аннулирован. Не успел вступить в силу. Моего мужа убили на пороге ЗАГСа.
— Матерь Божья! Да ты садись. Хочешь выпить? У меня вино есть.
— Ты же торопишься.
— Черт с ним.
— Может, в ресторан сходим? Деньги у меня есть.
— Прибереги, пригодятся. Здесь нам никто не помешает, все девчонки на лекциях, придут нескоро.
Клава вытащила из-под кровати чемодан и достала бутылку вина.
— Вещички уже собрала?
— Конечно. Как только кликнут, чемодан в зубы — и вперед. Я ведь здесь практически не ночую, только вещи храню. Кроме тебя этого адреса никто не знает. Садись, пить будем из чашек, на рюмки студенты не тратятся.
Сели за письменный стол у окна, сдвинув в угол груду учебников. Клава разлила вино по чашкам.
— Убийцу нашли?
— Даже не ищут. Официальный диагноз: сердечный приступ. Это у чемпиона Москвы по легкой атлетике среди военных учебных заведений! Глупость несусветная.
— Всякое бывает. Какие у тебя доказательства? Убийство — тяжкое обвинение.
— Алешкин брат, Викентий, майор милиции, опытный муровец, на его счету десятки раскрытых преступлений. Он поехал в морг вместе со «скорой помощью». Понимаешь, они с Алешкой остались без родителей, когда Викентию было шестнадцать, а Лешке семь. И он его воспитывал, как отец и мать вместе взятые. Викентий присутствовал при осмотре тела. На правой ноге ниже ягодицы обнаружили маленькую ранку. Свежую, с незапекшейся кровью. Будто человек наткнулся на торчащий из стены гвоздь. Викентию удалось получить кровь Алеши, он хотел сделать анализ, наверное, уже что-то подозревал. Авторитетные врачи дали заключение — сердечная недостаточность. Оснований для открытия уголовного дела не было. Лешу мы похоронили на Донском кладбище, а Викентий попросил друга из лаборатории сделать анализ крови. Друг этот нашел остатки какого-то ядовитого вещества неизвестного происхождения, очень токсичного, и сразу же предупредил, что официального заключения не даст, а если Викентий начнет искать правду, то погубит и его, и себя. Алешу кольнули в толпе, он мог этого и не почувствовать. Такие яды делают в спецлабораториях НКВД. С их помощью убирают предателей-перебежчиков. Там, за кордоном. Сейчас не принято стрелять в лоб. Шел человек по улице, что-то кольнуло, вроде комар укусил. Пришел домой и умер. Вскрыли — разрыв сердца. Поди докопайся.
— И майор милиции рассказал эту историю сопливой девчонке?
— Рассказал. Сопливая, но не дура. Он пришел ко мне сам, официально, в форме, и спросил, есть ли среди присутствовавших в ЗАГСе ребята, которые фотографировали церемонию. Курсантов он уже успел опросить, но откуда у них фотоаппараты, мои друзья более зажиточный народ. Прежде чем ответить на его вопрос, я потребовала, чтобы он рассказал о том, что ему уже известно. Викентий категорически отказался, пришлось прибегнуть к откровенному шантажу. В общем, если опустить подробности, дело обстояло так. Пленка нанятого нами фотографа из ателье оказалась засвечена. У таких мастеров подобные казусы просто так не случаются, пленку засветили умышленно, значит, кто-то боялся попасть в кадр. Профессионального фотографа было легко проследить, а вот обычного любителя не заметили. Это мой одноклассник, мы живем в одном доме, его отец — очень крупная личность. Он подарил сыну фотоаппарат «Кодак». Я взяла у него пленку, Викентий Ефремович сделал фотографии в своей лаборатории и принес целую пачку. Одно лицо мне показалось знакомым, Викентий это понял, но я стала отказываться сказать что-либо, пока он не выложит все, что ему стало известно. Так я узнала кое-какие детали и передала ему один снимок, на котором был посторонний человек.
— Вот смотрите, — сказала я, — третий справа, как раз за спиной Алеши стоит. Высокий блондин в черном костюме.
— Я так и думал, — Викентий помрачнел.
— Его зовут Иван Модестович Червоный. Он никогда не был у нас дома. Отец обычно не снимает телефонную трубку, к телефону подхожу я или наша домработница. Чаще я. Прошу представиться. После звонка этого Ивана Модестовича отец одевался и уходил. Как-то я выглянула в окно и увидела, что отец сел в машину, но никуда не уехал, минут через десять вернулся с каким-то свертком. Потом это случалось не раз. Однажды я из любопытства заглянула в служебный справочник НКВД, нашла там только одного Ивана Модестовича. Его фамилия Червоный. Должность — референт. Мое любопытство улетучилось: курьер с работы, не более того. Правда, курьеры всегда приходили к нам домой, и за каждый конверт отец расписывался.
— Но ты же его не видела, а только слышала голос по телефону, высказал сомнение Викентий.
— И я рассказала, как однажды, возвращаясь из института, заметила отца, который шел к той же машине. Когда он сел, я подбежала к «эмке» со стороны дверцы шофера и постучала в окошко. Этот Иван аж подпрыгнул. Пугливым оказался. На коленях отца стоял саквояж, старенький, потрепанный, с такими врачи к пациентам ходят. Червоный открыл окошко. Я его поприветствовала: «Добрый день, Иван Модестович». Он словно язык проглотил. Тогда отец сказал: «Это моя дочь, Иван. Иди домой, Лиза, пора обедать».
— У вас очень красивая дочь, Степан Августович, — вымученно улыбнулся Иван.
— Когда