нял — ничего сложного. Конечно, люк можно открыть при помощи обычной фомки, золото — металл мягкий, но зачем ломать чужую святыню, обидятся.
Кострулев пополз назад. У опушки его ждали Леший и Трюкач с карабинами в руках.
— Ну что, Петя? — спросил Улдис.
— Отмычку я сегодня сделаю, не проблема. Никаких постов я не видел. Живут ребята, ничего не опасаясь, дрыхнут без задних ног. Могу лишь сказать, что павлин состоит из пластин, его можно разобрать и собрать.
— На тот случай, если им придется уходить из этих мест, — сделал вывод Родион Чалый. — Езидов всегда притесняли и гоняли, как говорит князь. Они вечные странники.
— Только не эти, — не согласился Улдис. — Тут два поколения выросло. Последнюю войну с Белой гвардией они выиграли тридцать лет назад. А пластины тут ни при чем. Ясное дело, такую махину отлить нельзя, не колокол. Ладно, пора возвращаться. Завтра ответственный день — или пан, или пропал.
И вот наступила следующая ночь. На этот раз к центру города ползли трое. Петя Кострулев прокладывал путь, за ним полз подслеповатый князь Пенжинский, замыкал Трюкач.
Отряд разбился на четыре группы и ждал сигнала на опушках у подступа к городу. С востока Лиза и Важняк, с юга Пилот и бывший матрос «Восхода» Георгий, которого теперь все называли Жорой. С запада Дейкин и Огонек, с севера Улдис и Рина. Варя была в лагере с молодой езидкой, девушку боялись оставлять одну.
Никто не знал, как сложатся обстоятельства, готовились к худшему. Если завяжется бой, все они погибнут. Каждая пара распределилась таким образом: один сидит на дереве с биноклем и наблюдает за площадью, второй ждет команды внизу у запала. По семь трубок большого диаметра смотрели в небо, в каждой находился заряд, вот только никто не знал о результатах эксперимента. Испытаний не проводили, оставалось только верить в себя и свой талант, русское «авось» — черта неистребимая.
Пенжинский и Чалый остались лежать на земле, Кострулев поднялся на постамент и встал в полный рост. Ему понадобилось меньше минуты, чтобы вскрыть люк. Он приподнял его и откинул крышку. Из люка падал слабый свет, и это неудивительно. Ночью глаза павлина горели, как у дьявола, и о подсветке Петр догадался еще вчера. Ухватившись за края, подтянувшись, залез в люк. Очутившись в огромной яйцеобразной комнате, тут же закрыл его. В комнате горело несколько масляных светильников, в центре находился огромный механизм, очень похожий на часовой: маятник, бесчисленное количество колес со шпинделями, пружины и огромный гонг, перед которым висел молот, обтянутый фетром. «И не такие уж они дикари», — подумал Кострулев. Он стоял в полный рост и видел трубу, уходящую вверх. Это была шея павлина, она тоже освещалась. В горло могло пролезть четыре человека, но к вершине оно сужалось, и на уровне павлиньих глаз мог поместиться только один человек. Петр обожал технику. Любопытство взяло вверх, и он поднялся к клюву павлина по специальным выступам.
Время шло. Князь лежал в пыли на поляне и обливался потом. Капельки падали на очки, и ему приходилось их все время протирать. Земля холодная, лето позади, а Кистень сигнала не подавал.
— Может быть, он угодил в ловушку? — шепотом спросил Чалый.
— На кого им ставить ловушки?
— На своих же. Любопытных.
— Перед нами святыня, они трепещут, глядя на нее. Это нас может спасти: если чужаки заставили говорить павлина, значит, их духи сильнее, на что нам и следует уповать. Езиды — народ очень набожный и дисциплинированный. Без приказа вождя они в атаку не пойдут. А вождь не отдаст такого приказа, пока не поймет, с кем имеет дело. И здесь нам нужна не сила оружия, а сила убеждения. Мы с тобой послы, Родион, а не воины. И зря ты набил свои сапоги кинжалами.
Вдруг раздался оглушительный звук гонга, у Князя и Трюкача уши заложило. Они уже не могли друг друга слышать.
Князь поднялся с земли и встал в полный рост. Чалый сделал то же самое, но при этом выдернул из сапога нож-штык и спрятал его в рукаве. Город ожил. Из хижин-«яиц» выходили люди с факелами, факельный поток, подобно лаве, начал стекаться к центру со всех сторон.
Из самого большого глиняного шатра вышел седой старец в чалме, увешанный бесчисленным количеством золотых побрякушек. И как только он удерживал на себе такой вес! Мужчины шли первыми, все с черными бородами и длинными волосами, заплетенными в косы. Князь внимательно вглядывался в лица и видел в них страх. Прием сработал, смущали только сабли, заткнутые за кожаные пояса.
Кистень успел вовремя выскочить из люка и присоединиться к товарищам. Гигантский павлин начал распускать свой хвост, веер имел величину размаха крыльев самолета.
Князь стоял впереди, Трюкач на шаг позади, чуть левее — Кистень, державший руки в карманах, в каждом из которых было по нагану.
Толпа с факелами образовала круг. Казалось, что их тысячи, на площади стало светло как днем. Люди замерли метрах в двадцати от павлина, ближе подходить не решались.
К непрошеным гостям направились трое: старец в чалме и чуть позади еще два похожих на него статных старика.
Они и остановились в трех шагах.
— Кто вы? — спросил главный по-русски.
Из двух сказанных слов нельзя было понять, есть ли у него акцент. Князь решил подчеркнуть нейтралитет, но не превосходство, и заговорил по-арабски, а не на языке езидов, который он тоже знал.
— Мы представители государства, на территории которого вы находитесь, и пришли к вам с миром, чтобы решить важные вопросы.
— Эта земля принадлежит нам. Здесь родились и выросли наши сыновья и внуки. Кто посягнет на наши территории, того ждет смерть.
— Война не пощадит ваших детей и внуков, — продолжал размеренно говорить князь на арабском языке. — Вы из того поколения, которое помнит, как тридцать лет назад сюда приходили солдаты. Вы их не пустили, они хотели забрать ваше золото. Но сейчас другие времена. У вас своя вера и свои духи — семь птиц, которым вы поклоняетесь, и главная из них — Малек-Тавус. Она только что подчинилась нашей воле и собрала людей на площади. Вы видели, как одна из наших птиц разбилась. Мы пришли почтить ее память. У нас не семь, а тысячи таких стальных летающих машин, они могут спалить вас с воздуха. С ними вы воевать не сможете, и смерть грозит вам. Однако я хочу напомнить, что мы пришли с миром и не намерены сгонять вас с насиженных мест. Живите, как жили. Мы будем вашими соседями. Когда стают льды и появится зеленая поросль, уйдем. У нас есть дома, и мы вернемся к своим очагам.
— Они нас обманут. Белым людям верить нельзя! — закричал старик, стоящий позади. — Им надо отрубить головы.
Он взмахнул рукой.
От толпы отделилось двое молодых бородатых парней с кривыми саблями в руках и побежали к центру. В глазах главного переговорщика мелькнуло сомнение. Трюкач сделал резкое движение и замер. Человеческий глаз не успел заметить, как из его рукава вылетел нож, просвистел в воздухе и вонзился в горло одному из воинов. Второго встретил Кострулев. Петя даже стрелять не стал, он ловко пригнулся и ударил парня головой в живот, а потом перекинул через себя, выхватив у него саблю.
— С такими ножичками не пгутят, дружок.
Кострулев поставил ногу на поверженного и прижал острие клинка к его груди.
— Лежи, не рыпайся.
Князь не шелохнулся, будто вся эта возня его не касалась. Он поднял правую руку. И тут произошло чудо. Со всех сторон вверх взмыл салют. Ракеты поднимались на сотню метров и разрывались в воздухе. Тысячи пестрых огней осветили небо. Езиды побросали факелы и бросились на землю, прикрывая головы руками. Сейчас командовать ими было бесполезно. Старец в чалме улыбнулся. Он понял, что его обхитрили, перед ним серьезный противник, с которым придется считаться. Он способен поколебать веру племени, а эти ценности не восстанавливаются. Помнил старик и уроки тридцатилетней давности.
Салют затих, как только князь опустил руку. Он знал, сколько залпов должно прогреметь, но со стороны его светлость выглядел волшебником, а тут еще павлин очнулся и стал собирать свой веер в единый пучок.
— Вы затмили талант всех моих факиров, — заговорил старик по-русски. — С кем же я разговариваю?
— Академик Пенжинский. По вашей иерархии меня можно уподобить Баба-шейху. Афанасий тоже трудно звучит, значит, Баба-шейх Афон. С кем я имею честь разговаривать?
— Мир-шейх Таксин-бек.
Князь поклонился по русскому обычаю, достав рукой до земли. Он знал, где находился, знал больше других и заговорил по-русски, чтобы его не понимали сопровождающие старца.
Афанасий Антонович вынул из-за пазухи кожаный мешок на замках и сказал:
— Мне нужно ублажить нашего погибшего на горе железного духа и принести ему в жертву триста таких мешков с молотым золотом. С собой мы ничего не увезем, золото останется здесь, но будет храниться в брюхе нашей птицы. На работы в шахте у нас уйдет зима, весной мы уйдем с пустыми руками и с миром. Но мы не хотим брать золото безвозмездно. Мы у вас его покупаем.
Князь кивнул Чалому. Трюкач вынул из кармана золотой наконечник стрелы и, подняв его вверх, согнул. Князь достал из золотого портсигара Лизы, которым ей пришлось пожертвовать ради дела, стальной наконечник и протянул подарок шейху.
— Достопочтенный Мир-шейх Таксин-бек, позвольте вам преподнести предмет нашего торга. Перед вами наконечник для стрел, способный убить медведя. Он несгибаем, его острие никогда не затупится, он острее ваших сабель. Мы готовы сделать для вас тысячи таких наконечников, если сможем жить в мире бок о бок до весны и не провоцировать друг друга на войну. Наша цена состоит из соотношения один к двадцати. Вес двадцати наконечников из золота будет вам стоит одного нашего наконечника. Это справедливая цена. Каков будет ваш ответ?
— Мы обдумаем ваши предложения на совете пиров и дадим ответ.
В голове князя родилась совершенно шальная мысль. Он даже сам растерялся и не знал, нужно ли ее озвучивать. Но другого случая может не представиться, почему бы не попробовать.