Так… Плечи сравнительно широкие, бедра узкие, шея короткая, загорелые руки покрыты светлым пушком. Босая. Ступня маленькая, пальцы прямые, как у людей, предпочитающих носить сандалии или сабо, а то и вовсе обходиться без обуви.
Мартин Бек поймал себя на том, что рассматривает ее ноги с таким же профессиональным вниманием, с каким привык штудировать следы крови и трупные пятна, и перевел взгляд на ее лицо.
Глаза пытливые, брови чуть нахмурены…
– Я мыла голову, – сказала она.
Голос был несколько хриплый, то ли от простуды, то ли от курения, то ли просто от природы.
Он кивнул.
– Я кричала: «Войдите!» Два раза кричала. Дверь не заперта. Когда я дома, обычно не запираю. Разве что отдохнуть захочется. Вы не слышали, как я кричала?
– Нет. Вы – Рея Нильсен?
– Да. А вы из полиции?
Мартин Бек не жаловался на смекалку, но сейчас он явно встретил человека, способного дать ему несколько очков вперед. В несколько секунд она верно классифицировала его и к тому же, судя по выражению глаз, уже составила себе мнение о нем. Какое именно?
Конечно, ее слова можно объяснить тем, что она ждала гостей из полиции, да только на это не похоже.
Мартин Бек полез в бумажник за удостоверением. Она остановила его:
– С меня достаточно, если вы назовете себя. Да входите же, черт возьми. Насколько я понимаю, у вас есть разговор ко мне. А разговаривать, стоя на лестнице, ни вам, ни мне не хочется.
Мартин Бек опешил, самую малость, что случалось с ним крайне редко.
Хозяйка вдруг повернулась и пошла в квартиру; ему оставалось только следовать за ней.
С одного взгляда трудно было разобраться в планировке, но он заметил, что комнаты обставлены со вкусом, хотя и старой разномастной мебелью.
Приколотые кнопками детские рисунки свидетельствовали, что хозяйка живет не одна. Кроме этих рисунков стены украшала живопись, графика, старые фотографии в овальных рамках, а также вырезки из газет и плакаты, в том числе несколько политических, с портретами видных коммунистических деятелей. Много книг – и не только на полках, внушительная коллекция пластинок, стереопроигрыватель, две старые, хорошо послужившие пишущие машинки, кипы газет и горы бумаг, главным образом, соединенных скрепками ротаторных копий, смахивающих на полицейские донесения. Скорее всего, конспекты; стало быть, хозяйка где-то учится.
Другая комната явно была детской; судя по царившему в ней порядку и аккуратно застеленным кроватям, обитатели ее находились в отлучке.
Что же, лето есть лето, большинство детей сколько-нибудь обеспеченных родителей отдыхают в деревне, вдали от отравленного воздуха и прочих язв города.
Она оглянулась на него через плечо – довольно холодно – и сказала:
– Ничего, если потолкуем на кухне? Или вас это не устраивает?
Голос неприветливый, но и не враждебный.
– Сойдет.
Они вошли на кухню.
– Тогда присаживайтесь.
Шесть стульев – все разные и все окрашенные в яркие цвета – редкой цепочкой окружали большой круглый стол. Мартин Бек сел на один из них.
– Одну минуточку, – сказала хозяйка.
В ее поведении сквозила какая-то нервозность, но Мартин Бек решил, что просто такой у нее характер. Возле плиты на полу стояли красные сабо. Она сунула в них ноги и, громко топая, вышла из кухни.
Раздался какой-то стук, загудел электромотор.
– Вы еще не назвали себя, – услышал он ее голос.
– Бек. Мартин Бек.
– Значит, в полиции служите?
– Да.
– Где именно?
– Центральная уголовная полиция.
– Жалованье по двадцать пятому классу?
– По двадцать седьмому.
– Ишь ты. Недурно.
– Не жалуюсь.
– А чин какой?
– Комиссар.
Мотор продолжал жужжать. Знакомый по семейному прошлому звук, он уже сообразил, чем она занята: пылесосом сушит волосы.
– Рея, – представилась она. – Да вы и так, конечно, знаете. И на двери написано.
Кухня, как во многих старых домах, была просторная; кроме обеденного стола в ней разместились газовая плита, двухкамерная мойка, холодильник, морозильник, посудомоечная машина, да еще осталось вдоволь свободного места. На полке над мойкой стояли горшки и кастрюли; ниже полки на гвоздях висели разные дары природы – пучки полыни и чабреца, гроздья рябины, сушеные опята и сморчки и три длинные плети чеснока. Не такой уж необходимый в хозяйстве набор, но запах от него приятный и впечатление домовитости. Впрочем, полынь и рябина хороши для настоек, а чабрец – недурная приправа к гороховому супу (хотя Мартин Бек предпочитал майоран, когда его желудок еще переносил этот шведский деликатес). Грибы – совсем неплохо, если знаешь, как их приготовить. А вот чеснок явно висел для красоты, ибо такого количества рядовому потребителю хватило бы на целую жизнь.
Хозяйка вошла на кухню, расчесывая волосы, и перехватила его взгляд:
– Это против упырей.
– Чеснок?
– Ну да. Вы не ходите в кино? На все случаи жизни ответ дает.
Влажную тенниску сменила какая-то бирюзовая безрукавка, смахивающая на нижнюю рубашку.
– Полицейский, значит. Комиссар уголовной полиции. – Слегка нахмурясь, она испытующе посмотрела на него. – Вот уж не думала, что чиновники двадцать седьмого класса самолично посещают клиентов.
– Верно, обычно они этого не делают, – согласился он.
Она села, но тотчас встала опять, нервно покусывая суставы пальцев.
«Ладно, пора приступать к делу», – подумал Мартин Бек. – Если я вас правильно понял, вы не очень одобрительно относитесь к полиции, – начал он.
Ее глаза скользнули по нему:
– Точно. Не припомню случая, чтобы мне когда-нибудь была от нее польза. И не только мне. Зато знаю многих, кому она причинила неприятности, даже страдания.
– В таком случае постараюсь не слишком обременять вас, фру Нильсен.
– Рея, – сказала она. – Все зовут меня Рея.
– Если не ошибаюсь, этот дом принадлежит вам?
– Мне. Получила в наследство несколько лет назад. Но для полиции здесь нет ничего интересного. Ни торговцев наркотиками, ни игорных притонов, даже воров и проституток нет
Перевела дух и продолжала:
– Разве что немного подрывной деятельности ведется. Крамольные мысли. Но ведь вы не из политической полиции.
– Вы в этом уверены?
Она вдруг рассмеялась – от души, заразительно.
– Я не совсем дура.
«Да уж, это верно», – сказал себе Мартин Бек.
– Вы правы, – продолжал он вслух. – Я занимаюсь по большей части насильственными преступлениями. Преднамеренные и непреднамеренные убийства.
– Чего нет, того нет. За последние три года даже ни одной драки не было. Правда, зимой кто-то взломал дверь на чердак и утащил разный хлам. Пришлось обратиться в полицию, страховые компании этого требуют. Из полиции никто не пришел – им некогда было, – но страховку я получила. Главное – формальность соблюсти.
Она почесала затылок:
– Ну, так что тебе надо?
– Потолковать об одном из жильцов.
– Из моих жильцов?
Она нахмурилась. В интонации, с которой было произнесено слово «моих», сквозило удивление и беспокойство.
– Из бывших жильцов, – пояснил он.
– В этом году только один переехал.
– Свярд.
– Правильно, жил у меня один по фамилии Свярд. Переехал весной А что с ним?
– Умер.
– Его убили?
– Застрелили.
– Кто?
– Возможно, самоубийство. Но мы в этом не уверены.
– Послушай, а нельзя нам разговаривать как-нибудь попроще?
– Пожалуйста. Что вы подразумеваете? Чтобы я тоже перешел на «ты»?
Она пожала плечами:
– Терпеть не могу официальный тон, тоска смертная. Нет, конечно, я могу быть весьма корректной, если необходимо. А могу и пококетничать – принарядиться, накрасить губы, подвести глаза.
Мартин Бек слегка растерялся.
– Чаю хочешь? – вдруг предложила она. – Отличная штука – чай.
Он был не прочь, однако ответил:
– Зачем же столько хлопот, не надо.
– Пустяки, – возразила она. – Вздор. Погоди малость, я и поесть что-нибудь придумаю. Горячий бутерброд будет очень кстати.
От ее слов у него сразу разыгрался аппетит. Она продолжала говорить, предваряя его отказ.
– От силы десять минут. Я постоянно что-нибудь стряпаю. Это так просто. И даже полезно. Почему не доставить себе удовольствие. Когда на душе совсем погано, приготовь что-нибудь вкусненькое. Вскипячу чайник, хлеба поджарю, а там можно и потолковать.
Мартин Бек понял, что отказываться бесполезно. Видно, эта маленькая женщина не лишена упрямства и силы воли, умеет на своем настоять.
– Спасибо, – покорно произнес он.
Она уже действовала. С шумом, с грохотом, но толково и быстро.
Мартин Бек никогда еще не видел такой сноровки, во всяком случае в Швеции.
Семь минут ушло у нее на то, чтобы приготовить чай и шесть ломтей поджаренного хлеба с тертым сыром и кружками помидора. Пока она молча трудилась, Мартин Бек пытался сообразить, сколько же ей все-таки лет.
Садясь напротив него, она сказала:
– Тридцать семь. Хотя большинство находят меня моложе.
Мартин Бек оторопел.
– Как ты угадала?..
– А что, ведь верно угадала? – перебила она. – Ешь.
Бутерброды были очень вкусные.
– Я вечно голодная, – объяснила Рея. – Ем десять, а то и двенадцать раз в день.
– Обычно у людей, которые едят десять, а то и двенадцать раз в день, возникают проблемы с весом…
– И ни капельки не толстею, – сказала она. – А хоть бы и потолстела. Плюс-минус несколько килограммов ничего не меняют. Во всяком случае, я не меняюсь. Правда, если не поем, огрызаться начинаю.
Она живо управилась с тремя бутербродами. Мартин Бек съел один, подумал и взял второй.
– Похоже, у тебя есть что сказать о Свярде, – сказал он.
– Пожалуй…
Они понимали друг друга с полуслова. И почему-то это их не удивляло.
– У него был какой-нибудь заскок?
– Вот именно, – подтвердила Рея, – с причудами мужчина, большой оригинал. Я никак его не могла раскусить и была только рада, когда он переехал. Что же с ним все-таки приключилось?