– Нам ничего такого не известно, – ответил Мартин Бек. – Где она находится?
– Последний раз писала из Копенгагена.
– Что она там делает? – спросила Оса. – Работает?
– Не знаю точно, – произнес Хелльстрём, глядя на сигарету, которую держали его загорелые пальцы.
– Когда это было? – поинтересовался Мартин Бек. – Когда она писала?
Хелльстрём не сразу ответил.
– Вообще-то, она ничего не писала. Я сам туда ездил и видел ее. Весной это было.
– И чем она тогда занималась? – спросила Оса. – У нее там есть мужчина?
– Можно сказать, что есть, – горько усмехнулся Хелльстрём. – И не один к тому же.
– Вы хотите сказать, что она…
– Вот именно, занимается проституцией, – с горечью перебил он и продолжил: – Потаскухой стала. Кормится этим. Тамошние органы социального надзора помогли мне найти ее. Вся истаскалась. Меня и слушать не захотела. Я уговаривал ее ехать домой – куда там. – Он помолчал, вертя в пальцах сигарету. – Ей скоро двадцать, никто не может помешать ей жить по-своему.
– Вы ведь ее в одиночку растили?
Мартин Бек молчал, предоставив Осе вести беседу.
– Да, жена умерла, когда Кики и двух месяцев не было. Тогда мы не здесь жили, в городе.
Оса кивнула, и он продолжил:
– Мона покончила с собой, и врач объяснил, что это было вызвано какой-то там послеродовой депрессией. Я ничего не мог понять. То есть я видел, что она ходит мрачная и унылая, но думал, она из-за денег переживает, из-за нашего будущего, потому что ребенок появился.
– Где вы тогда работали?
– Я был сторожем на кладбище. Мне тогда двадцать три года исполнилось, а никакого образования не было. Отец в коммунальном хозяйстве работал, мусорщиком, мать ходила квартиры убирать. И я, само собой, сразу после школы работать пошел. Рассыльным был, грузчиком. Жили мы бедно, семья большая, постоянно нуждались в деньгах.
– А как вы стали садовником?
– Работал одно время в садоводстве на острове Свартшёландет. Хозяин был ничего мужик, платил за мое обучение. И на курсы шоферов послал. У него был грузовик, я возил овощи и фрукты на рынок.
Хелльстрём сделал глубокую затяжку и потушил сигарету.
– Как же вы и с работой, и с ребенком управлялись? – спросила Оса.
Мартин Бек слушал, попивая чай.
– Так и управлялся. Когда она была совсем маленькая, брал ее с собой. Как в школу пошла, до вечера сама о себе заботилась. Не ахти какое воспитание, конечно, да что было делать. – Он отхлебнул чая и с горечью произнес: – Вот и вышло то, что вышло.
– Когда вы переехали сюда, в Юрсхольм?
– Это место я получил десять лет назад. За этот вот сад – бесплатная квартира. Взял я еще несколько садов, уже для заработка, выходило прилично. Думал, что и Кики здесь будет хорошо – и школа получше, и окружение, дети из культурных семей. Да только не сладко ей приходилось. У всех товарищей по классу богатые родители, роскошные дачи, и она стыдилась нашего дома, никогда не приводила подруг.
– У Петрусов дочь примерно в том же возрасте. Какие у них были взаимоотношения? Как-никак соседи.
Хелльстрём пожал плечами:
– Даже в одном классе учились. Но вне школы не встречались. Дочь Петрусов смотрела на Кики сверху вниз. Да и вся их семья так смотрела.
– Вы были также шофером у Петруса?
– Собственно, это не входило в мои обязанности, но я часто возил его. Когда они сюда переехали, наняли меня садовником, о месте шофера речи не было. Только приплачивали за то, чтобы следил за их машинами.
– Куда вы возили директора Петруса?
– В город – в его контору и другие учреждения. Иногда на приемы.
– И в Рутебру приходилось возить?
– Приходилось – раза три-четыре.
– Какого мнения вы были о директоре Петрусе?
– Да никакого. Работодатель, и все тут.
Подумав, Оса спросила:
– Вы ведь шесть лет у него работали, верно?
– Около того, – кивнул Хелльстрём. – С тех пор как они построили тут дачу.
– За это время, наверно, немало с ним переговорили. Хотя бы в машине.
Хелльстрём отрицательно покачал головой:
– В машине мы никогда не разговаривали. А так-то речь шла все больше о саде.
– Вы знали, какие фильмы снимал директор Петрус?
– Я не видел его фильмов. В кино почти не хожу.
– Вы знали, что ваша дочь снималась в одной из его картин?
Он снова покачал головой:
– Нет.
Оса внимательно смотрела на него, но он отвел глаза. Потом спросил:
– В массовке, что ли?
– Она снималась в порнографическом фильме.
Он быстро глянул на нее:
– Нет, я этого не знал.
Она продолжала смотреть на него. Подождав, сказала:
– Вы, должно быть, сильно привязаны к дочери. Сильнее, чем большинство отцов. И она к вам. Ведь у вас и у нее больше никого не было.
– Да, – кивнул Хелльстрём, – только мы двое. Во всяком случае, пока она была маленькая, я жил только ею. – Он выпрямился, закурил новую сигарету. – Но теперь она взрослая, сама себе хозяйка. Я больше не собираюсь вмешиваться в ее жизнь.
– Что вы делали в то утро, когда был убит директор Петрус?
– Работал здесь, надо полагать.
– Вы ведь знаете, о каком дне идет речь, это было в четверг, шестого июня.
– Я редко отсюда отлучаюсь, и мой рабочий день начинается рано. Должно быть, и тот четверг ничем не отличался от других дней.
– Кто-нибудь может подтвердить, что вы были здесь? Скажем, кто-нибудь из ваших работодателей?
– Не знаю. У меня ведь такая работа, самостоятельная. Делай что положено, а когда делаешь, роли не играет. Но обычно я приступаю около восьми. – Помолчав, он добавил: – Я его не убивал. У меня не было для этого никаких причин.
– Возможно, – вступил Мартин Бек. – И все-таки было бы неплохо, если бы кто-нибудь мог подтвердить, что вы находились здесь утром шестого июня.
– Не знаю, кто бы мог это сделать. Я живу один. Когда не занят в саду, вожусь в сарае. Всегда какое-нибудь дело находится.
– Пожалуй, придется нам все-таки поговорить с вашими работодателями и другими людьми, которые могли вас видеть, – сказал Мартин Бек. – На всякий случай.
Хелльстрём пожал плечами:
– Это когда же было. Я и сам не помню, чем занимался в то утро.
– Да, не так-то легко вспомнить, – поддакнул Мартин Бек.
– А что произошло в Копенгагене, когда вы встретили дочь? – спросила Оса.
– Ничего особенного. Она жила в маленькой квартирке, где принимала своих клиентов. Так прямо и сказала. Болтала что-то о предстоящих съемках в кино, дескать, нынешнее занятие только временное и оно ее вполне устраивает, потому что она хорошо зарабатывает. Но все равно, как только начнет сниматься, оставит проституцию. Обещала писать, но я до сих пор не получил ни строчки. Вот и все. Выпроводила меня через час и сказала, что не поедет домой. Дескать, и мне незачем больше приезжать. А я и не собираюсь. Я ее совсем вычеркнул. Махнул рукой.
– Давно она ушла из дому?
– Да сразу, как только школу кончила. Жила у подруг в городе. Иногда наведывалась сюда. Довольно редко. Потом и вовсе пропала, и наконец я выяснил, что она в Копенгагене.
– Вы знали о ее отношениях с директором Петрусом?
– Отношениях? Какие у них могли быть отношения. Может, она и снималась у него, а так-то она для него была всего лишь дочерью садовника. И для всего их семейства. Оттого небось и не захотела жить в этом поселке снобов, где неимущих ни во что не ставят.
– Вы не знаете, дома сейчас кто-нибудь из ваших хозяев? – спросил Мартин Бек. – Я бы сходил спросил, видели вас в то утро или нет.
– Не знаю. А вы проверьте. Да только вряд ли они следят, чем я занимаюсь.
Мартин Бек подмигнул Осе и встал. Оса налила еще чаю себе и Хелльстрёму и откинулась поудобнее на диване.
Хозяйка оказалась дома и на вопрос Мартина Бека в самом деле ответила, что ей не приходило в голову следить за садовником, лишь бы он делал все, что положено. К тому же он работает и на других участках, уходит и приходит, когда ему надо.
Мартин Бек направился обратно к дому Хелльстрёма. Он знал, что Оса умеет заставить людей говорить. Пожалуй, без него беседа даже лучше получится.
Он заглянул в гараж.
Там было пусто, если не считать запасные покрышки, свернутый шланг и двадцатипятилитровую канистру.
Дверь в сарай была приоткрыта, и он вошел туда.
Рейка, которую обстругивал Хелльстрём, была зажата в тисках верстака. У одной стены стоял различный садовый инвентарь, над верстаком висел плотничий и слесарный инструмент. Около самой двери притулилась газонокосилка, дальше к стене были прислонены свежеокрашенные оранжерейные рамы.
Стоя у верстака, Мартин Бек провел пальцем по гладкой поверхности сосновой рейки. Вдруг глаза его остановились на каком-то предмете в углу, наполовину прикрытом кипой черных хлорвиниловых мешков.
Он прошел в угол и вытащил из-за мешков квадратную железную решетку. Она состояла из прочной рамы с впаянными в нее четырьмя восьмиугольными прутьями. Широкий просвет в середине и следы пайки на раме говорили о том, что первоначально прутьев было пять.
Он взял решетку и вернулся в дом Хелльстрёма.
Оса сидела с кружкой в руке и о чем-то говорила, когда он вошел в комнату. Увидев, что́ он принес, она замолкла.
Хелльстрём обернулся, посмотрел сперва на Мартина Бека, потом на решетку.
– Я нашел эту штуку в вашем сарае, – сказал Мартин Бек.
– Решетка из старого дома, который снесли, когда Петрус задумал строить свою виллу, – сообщил Хелльстрём. – Ею было забрано подвальное окошко. Я подумал, что она может пригодиться для чего-нибудь, так с тех пор и стоит.
– И она пригодилась вам, если не ошибаюсь.
Хелльстрём ничего не ответил. Повернулся к столу и тщательно затушил сигарету.
– Одного прута не хватает, – сказал Мартин Бек.
– Его там с самого начала не было, – отозвался Хелльстрём.
Оса поднялась.
– Сомневаюсь, – произнес Мартин Бек. – Придется вам поехать с нами, попробуем разобраться.