Все шло как по писаному. Испуганных соседей загнали в подвал, снайперы разбили окна.
Единственная осечка свелась к тому, что гранатометчикам удалось забросить в окна только одну гранату, да и та не сработала. Магган стояла на кухне и мыла посуду, когда началась стрельба. Перепуганная насмерть, она решила сдаться и побежала к двери.
Только Магган шагнула в прихожую, как незапертая дверь распахнулась под натиском пяти вооруженных до зубов полицейских и одной собаки, которая тут же бросилась на женщину, сбила ее с ног и укусила за левое бедро.
Быстро убедившись, что ни Батона, ни Каспера в квартире нет, полицейские еще раз науськали собаку на Магган.
– Не зря же санитарную машину пригнали, – заметил один из них – доморощенный «юморист».
Инспектор Гунвальд Ларссон и Кольберг подоспели к самому началу акции и никак не могли повлиять на ее ход. Они остались в машине, ограничившись ролью наблюдателей.
Они видели происшествие с первой собакой, как Мальм получил травму и как его затем перевязали. Видели также, как к подъезду подъехала санитарная машина и из дома вынесли Магган.
Ни тот ни другой не вымолвили ни слова, только Кольберг мрачно покачал головой.
Когда акция, судя по всему, закончилась, они выбрались из машины и подошли к Стигу Мальму. Гунвальд Ларссон спросил:
– Что, дома никого не оказалось?
– Только эта девушка.
– Как это вышло, что она пострадала?
Мальм посмотрел на свою перевязанную руку и сказал:
– Похоже, ее укусила собака.
Мальму было уже под пятьдесят, тем не менее он сохранил стройную фигуру и щегольски одевался. Он обладал располагающей улыбкой и для тех, кто не знал, что он полицейский (а впрочем, какой из него полицейский!), вполне мог сойти за кинопродюсера или преуспевающего бизнесмена. Мальм пригладил свои кудри и продолжал:
– Ронни Касперссон и Линдберг. Теперь нам предстоит охотиться сразу за двумя бандитами. И оба не остановятся перед тем, чтобы пустить в ход пистолет.
– Ты уверен? – сказал Кольберг.
Мальм пропустил его реплику мимо ушей.
– В следующий раз придется привлечь больше людей. Вдвое больше людей. И нужна быстрая концентрация сил. В остальном план себя оправдал. Все шло так, как я задумал.
– Ха, – сказал Гунвальд Ларссон. – Читал я этот дурацкий план. Хочешь знать, так это все на грани полного идиотизма. Неужели ты до того туп, что в самом деле думаешь, будто такой прожженный тип, как Батон, не опознает двух переодетых сотрудников, даже если они засели в машине телефонного управления и в «скорой помощи»?
– Меня всегда возмущали твои выражения, – обиделся Стиг Мальм.
– Еще бы. Потому что я говорю то, что думаю. Откуда ты взял эту идею концентрации сил? Пустил бы нас с Леннартом, мы одни уже взяли бы и Каспера, и Линдберга.
Мальм вздохнул:
– Что-то шеф теперь скажет…
– А ты пошли собаку, которая тебя укусила, потом спроси ее, – предложил Гунвальд Ларссон, – коли сам боишься.
– Ларссон, ты вульгарен, – сказал Мальм. – Мне это претит.
– А что тебе не претит? Давить служебных собак?
– Принцип концентрации сил – отличный принцип. – Мальм снова пригладил свои красивые кудри. – Сокрушить можно только превосходящими силами.
– Сомневаюсь.
– А мы верим в этот принцип, – настаивал Мальм.
– Я вижу…
– Что-то скажет о происшедшем начальник ЦПУ, – произнес Мальм опять, почти по-человечески.
– Вряд ли он обрадуется. Будет пузыри пускать.
– Хорошо тебе острить, – мрачно сказал Мальм. – А мне отдуваться.
– В следующий раз не уйдут.
– Ты так думаешь? – неуверенно произнес Мальм.
Кольберг стоял молча, словно погрузился в размышления.
– Ты о чем это задумался, Леннарт? – спросил Гунвальд Ларссон.
– О Каспере. Он у меня из головы не идет. За ним гонятся, как за зверем, ему страшно. А ведь он, скорее всего, ничего такого не натворил.
– Об этом нам не известно. Или ты знаешь что-нибудь?
– Да нет, просто интуиция, как говорится.
– Ф-фу, – выдохнул Мальм. – Ну ладно, мне надо ехать в ЦПУ. Привет.
Он сел в штабную машину и покатил прочь. Но напоследок они еще раз услышали его голос:
– Постарайтесь, чтобы никто ничего не пронюхал, никому ни слова!
Кольберг сочувственно пожал плечами:
– Выходит, и интендантом быть не так уж сладко.
Они помолчали.
– Как самочувствие, Леннарт?
– Паршиво. Мне кажется, я что-то нащупал. Посмотрим. Но с какими людьми приходится работать!
– Да уж. Ну и мерзкая у нас работенка! – согласился Гунвальд Ларссон.
27
Во вторник утром Леннарт Кольберг поднялся рано, надел халат, побрился, пошел на кухню и сварил себе чашку кофе. На этот раз он встал раньше детей, в комнате Будиль и Иоакима было тихо. Гун тоже спала, всего-то час назад уснула.
Накануне, после неудавшейся акции, он вечером никак не мог заснуть. Лежа на спине, пальцы сплетены на затылке, он смотрел в темноту и думал. Рядом тихо дышала Гун.
От станции метро доносился гул поездов, которые то останавливались, то снова набирали ход.
Не первую ночь в этом году лежал он так, обдумывая одну и ту же проблему, но сегодня принял окончательное решение.
Около трех он вышел на кухню, достал банку пива, сделал себе бутерброд, и тут же следом за ним вышла Гун. Потом они снова легли. И он поделился с нею своим решением, которое не было неожиданностью для Гун. Они много раз обсуждали этот вопрос, и жена всецело это поддерживала. После возвращения из Сконе Кольберг ходил нервный, напряженный, и она чувствовала, что дело идет к развязке.
Часа два длился ночной разговор, наконец Гун уснула, положив ему голову на плечо.
Когда проснулись Будиль и Иоаким, он приготовил завтрак, покормил их, потом отправил обратно в детскую, строго-настрого велев не будить маму. Он не очень рассчитывал на силу своего запрета, дети слушались только Гун, но надо же ей еще немного поспать.
Получив два поцелуя – от сына и дочери, Кольберг отправился на работу.
В коридоре, на пути к своему кабинету, проходя мимо пустующей комнаты Мартина Бека, он, как и много раз до этого, подумал, что сотрудничество со старым другом – единственное, чего ему будет недоставать.
Повесил пиджак на спинку стула, сел, поставил перед собой пишущую машинку. Вставил в нее лист бумаги и отстучал:
«Стокгольм. 27 ноября 1973 года
В Центральное полицейское управление
Заявление об уходе…»
Подпер ладонью подбородок и уставился в окно. Как всегда в это время дня, магистраль была полна машин, которые в три ряда катили к центру. Глядя на кажущийся нескончаемым поток сверкающих легковых машин, Кольберг подумал, что, наверно, ни в одной стране владельцы не трясутся так над своими машинами, как в Швеции. То моют, то полируют; малейшая царапина или вмятина – целая катастрофа, скорей-скорей исправлять! Автомобиль стал важнейшим символом общественного положения, и, чтобы быть на уровне требований, многие без всякой нужды меняли старую модель на новую, даже если им это не по карману.
Внезапно Леннарта осенила какая-то мысль, он выдернул бумагу из машинки, разорвал на мелкие клочки и бросил в корзину. Живо надел пиджак и поспешил к лифту. Нажал кнопку с надписью «Гараж» – там стояла его машина, купленная семь лет назад, вся во вмятинах, – но передумал и вышел на первом этаже.
До Мидсоммаркрансена было недалеко; если бы окна его кабинета не выходили на Кунгсхольмсгатан, он мог бы, сидя за письменным столом, видеть район вчерашней неудавшейся операции.
За домом, где жила Магган, он увидел бежевую «вольво». Правда, номер не тот, который ему сообщил Скакке. Однако номерной знак старого образца нетрудно было поменять, и Кольберг не сомневался, что машина та самая.
Он записал номер и вернулся в здание полицейского управления.
Вошел в свой кабинет, сел за письменный стол, отодвинул пишущую машинку и взялся за телефон.
Автоинспекция не заставила его долго ждать ответа: названного номера в картотеке нет и никогда не было. Рядом с буквами, присвоенными Стокгольму, стояли слишком высокие цифры, до каких на деле еще не дошло. И не могло дойти, поскольку стокгольмские машины снабжались теперь новыми номерными знаками, с другим кодом.
– Спасибо, – озадаченно произнес Кольберг.
Он не ожидал так быстро получить подтверждение, что знак на «вольво» фальшивый, – электронные машины не внушали ему доверия.
Ободренный успехом, он снова взял трубку, соединился с полицейским управлением Мальмё и попросил пригласить к телефону Бенни Скакке.
– Инспектор Скакке слушает, – тотчас ответил задорный голос.
Скакке еще не свыкся с новым званием и с явным удовольствием произносил слово «инспектор».
– Привет, Бенни, – поздоровался Кольберг. – Небось сидишь и в носу ковыряешь. У меня для тебя задание есть.
– Вообще-то, я составляю рапорт. Но это не срочно. А в чем дело?
Голос его звучал уже не так задорно.
– Можешь сказать мне заводской номер той «вольво», что угнали в Веллинге?
– Конечно. Сейчас скажу. Подожди минутку.
В трубке было слышно, как Скакке ищет в письменном столе. Стук ящиков, шелест бумаги, какое-то бормотание, наконец голос Скакке:
– Нашел. Прочесть?
– Конечно, черт возьми! Зачем же я тебе звоню!
Он записал номер, потом спросил:
– Ты будешь на месте в ближайший час?
– Ну да, мне же надо рапорт дописать. До обеда провожусь. А что?
– Я позвоню попозже, – объяснил Кольберг. – Мне надо задать тебе еще несколько вопросов, но сейчас некогда. Пока.
На этот раз Кольберг не стал класть трубку, а только нажал рычаг, дождался гудка и набрал нужный номер.
В этот день все сидели на месте и несли службу исправно. Шеф государственной криминалистической лаборатории сразу взял трубку.
– Криминалистическая лаборатория, Йельм.
– Кольберг. Привет.
– Привет, привет. Ну что тебе опять?