По его тону можно было подумать, что Кольберг только и делает, что звонит и отрывает его от дела и вообще отравляет ему жизнь, хотя на самом деле Кольберг больше месяца с ним не разговаривал.
– Речь идет о машине.
– Ясно, – вздохнул Йельм. – В каком она состоянии? Расплющенная, обгоревшая, затонувшая…
– Ни то, ни другое, ни третье. Обыкновенная, нормальная машина, находится на стоянке в Мидсоммаркрансене.
– И что ты хочешь, чтобы я с ней сделал?
– Бежевая «вольво». Адрес и номер известны, а также есть заводской номер. Ручка есть?
– Есть ручка, есть, – нетерпеливо ответил Йельм. – И бумага тоже есть. Говори.
Кольберг сообщил ему данные, подождал, пока Йельм все записал, и продолжал:
– Можешь ты послать кого-нибудь из твоих ребят, чтобы проверили, совпадают ли номера? Если заводской номер тот самый, пусть заберет машину в Сольну. Если не тот – пусть оставит ее на месте и немедленно доложит мне.
Йельм ответил не сразу, и голос у него был недовольный:
– А почему ты сам не поедешь или не пошлешь кого-нибудь из своих? От вас рукой подать. Если машина не та, наш человек только даром проделает весь путь из Сольны. Будто у нас и без того дел не хватает…
Кольберг прервал тираду:
– Во-первых, я уверен, что это та машина, во-вторых, мне некого послать, в-третьих, криминалистическое исследование машин – ваше дело. – Он перевел дух, потом продолжал уже мягче: – И к тому же ваши люди лучше знают, как тут действовать. Мы только все испортим: насажаем свои отпечатки пальцев, уничтожим важные следы. Пусть уж с самого начала эксперты за дело берутся.
Собственный голос казался Кольбергу каким-то фальшивым.
– Ладно, пошлю человека, – ответил Йельм. – А что именно вам надо знать? Какие специальные исследования проводить?
– Пусть пока постоит у вас. Мартин Бек потом позвонит и скажет, что ему нужно.
– Ясно. Сейчас распоряжусь. Хотя, по правде говоря, у меня каждый человек на счету. И еще не известно, куда машину ставить. У нас тут пять машин ждут исследования. И в лаборатории лежит гора всевозможного хлама. Знаешь, что нам вчера подсунули?
– Нет, – уныло протянул Кольберг.
– Две бочки сельди. Каждая рыба разрезана и снова зашита, а внутри – по пластиковому мешочку с наркотиком. Как, по-твоему, пахнет от человека, который целую ночь копался в рассоле и чистил селедку?
– Не знаю, но могу представить себе. – Кольберг рассмеялся. – А что вы потом сделали с селедкой? Жареная сельдь в луковом соусе – чудо. Могу научить, как приготовить.
– Тебе хорошо шутить, – обиделся Йельм.
И положил трубку, не дожидаясь ответа; Кольберг все еще смеялся.
При одной мысли о жареной сельди он почувствовал голод, хотя недавно позавтракал.
Несколько минут Кольберг рисовал в блокноте черточки, соображая, как действовать дальше, потом снова взялся за телефон.
– Инспектор уголовного розыска Скакке.
– Привет, это снова я. Ну как, дописал рапорт?
– Не совсем. Так о чем ты хотел меня спросить?
– Да все насчет той «вольво», которую Касперссон украл в Веллинге. Заявление о краже у тебя близко?
– Тут, в ящике лежит, – ответил Скакке. – Подожди минутку.
Он даже не стал класть трубку на стол и уже через полминуты достал нужную бумагу.
– Есть, – сказал он. – Вот оно.
– Отлично. Фамилия, имя владельца.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Бенни Скакке нашел нужные данные.
– Кай Эверт Сундстрём.
«Все правильно», – подумал Кольберг.
Он даже не удивился, только ощутил удовлетворение от того, что его догадка оправдалась.
– Леннарт? – спросил Скакке.
– Да, да, я слышу. Кай Эверт Сундстрём. Но ведь заявление не он сделал?
– Его жена. Цецилия Сундстрём.
– Кажется, ты был у них в Веллинге?
– Был. У них свой домик. Машина стояла в открытом гараже. Вор мог ее видеть с улицы.
– Ты с обоими говорил? – продолжал расспрашивать Кольберг.
– Главным образом с ней. Он больше помалкивал.
– Как он выглядит?
– Возраст – около пятидесяти. Рост – примерно метр семьдесят. Худой, причем худоба, я бы сказал, болезненная. Волосы светлые, с проседью. Почти белые. Очки в темной оправе.
– Профессия?
– Фабрикант.
– Что он производит?
– Вот этого я не знаю, – ответил Скакке. – Жена, когда заявила, назвала его фабрикантом.
– Он как-нибудь объяснил, почему не заявил сам?
– Нет, но жена сказала, что собиралась обратиться в полицию уже в понедельник утром. А он возразил, что машина, может быть, еще найдется, незачем спешить.
– Припомни, о чем еще шла речь. Что они говорили друг другу?
– Да нет, только о машине и говорили. Я спросил: заметили они что-нибудь в воскресенье утром? Нет, не заметили. Собственно, я только с женой разговаривал, она дверь открыла, потом мы стояли в прихожей. Он вышел на минуту-другую, сказал, что обнаружил пропажу уже пополудни, и все.
Кольберг посмотрел на черточки, которые нарисовал в своем блокноте. Они должны были изображать карту Сконе, точками обозначены Веллинге, Андерслёв, Мальмё и Треллеборг.
– Тебе известно, где находится его фабрика? – Он соединил чертой Веллинге и Андерслёв.
– У меня сложилось такое впечатление, что он работает в Треллеборге, – нерешительно произнес Скакке. – Со слов жены.
Кольберг соединил линиями Андерслёв и Треллеборг, Треллеборг и Веллинге. Получился треугольник с вершиной в Треллеборге; основанием служила линия Веллинге – Андерслёв на севере.
– Здорово, Скакке, – сказал Кольберг. – Отлично.
– А что, вы нашли машину? Я слышал, что Касперу удалось уйти?
– Ушел, – сухо подтвердил Кольберг. – А машину мы, кажется, нашли. Ты давно говорил с Мартином?
– Да уж порядком. Он все еще в Андерслёве?
– Вот именно, – сказал Кольберг. – И как только я положу трубку, ты созвонись с Мартином и расскажи все, что ты только что рассказал мне. Про этого Кая Эверта Сундстрёма, его внешность и все такое прочее. И пусть Мартин позвонит в криминалистическую лабораторию Йельму и проверит, забрали они машину или нет. Не откладывай.
– Будет сделано, – ответил Скакке. – А что с этим Сундстрёмом? Он что-нибудь натворил?
– Там будет видно. Твое дело только сообщить Мартину, а уж он решит, как быть. Ясно? Потом можешь дописывать свой рапорт. Если что, я еще некоторое время буду у себя в кабинете. Мне тут тоже надо кое-что написать. Передай привет Мартину. Пока.
– Пока.
Кольберг больше не стал никуда звонить. Он отодвинул телефон, засунул в ящик стола блокнот, пододвинул к себе пишущую машинку, вставил лист бумаги и снова отстучал:
«Стокгольм. 27 ноября 1973 года
В Центральное полицейское управление
Заявление об уходе…»
28
Леннарт Кольберг печатал медленно, двумя указательными пальцами. Он понимал, что письмо, над которым он столько размышлял, должно носить официальный характер, но ему не хотелось, чтобы оно вышло очень нудным, и старался избегать слишком уж сухих формулировок.
«После долгого и тщательного размышления я решил оставить службу в полицейском ведомстве. Мои мотивы личного свойства, но все же я постараюсь вкратце изложить их. Прежде всего, считаю необходимым подчеркнуть, что в моем решении нет ничего от политики, хотя многие воспримут мой поступок как политический. Конечно, за последние годы полицейское ведомство все более приобретает политическую окраску и все чаще используется в политических целях. Я с большой тревогой наблюдаю эту тенденцию, но лично мне удавалось почти совсем не участвовать в акциях такого рода.
Дело в том, что за 27 лет моей службы организация, структура и характер работы ведомства изменились настолько, что я, по своему глубокому убеждению, уже не гожусь в полицейские, а может быть, и вообще никогда не годился. И уж во всяком случае, я не могу сохранять лояльность к такой организации. А потому в интересах полицейского ведомства и моих собственных, чтобы я оставил службу.
Один из вопросов, который мне уже давно представляется чрезвычайно важным, это вопрос о личном оружии полицейского. Я много лет придерживаюсь точки зрения, что полицейский не должен быть вооружен при несении обычной службы. Это относится как к постовым, так и к сотрудникам уголовного розыска.
В этой связи хочу подчеркнуть, что я уже много лет не брал оружие на задания. Часто это делалось вопреки приказу, но у меня никогда не возникало чувства, что отсутствие оружия мешает мне выполнять свои обязанности. Скорее необходимость носить оружие сильно сковывала бы меня, приводила бы к несчастным случаям и еще больше затрудняла бы контакт с людьми, непричастными к полицейскому ведомству.
В общем, я всем этим хочу сказать, что мне просто невмоготу и дальше быть полицейским. Возможно, общество имеет такую полицию, какую оно заслуживает, но я не собираюсь развивать этот тезис, во всяком случае не здесь и не теперь.
Я вижу себя поставленным перед свершившимся фактом. Вступая в ряды полиции, я не мог предположить, что моя профессия претерпит такое изменение и примет такой характер.
После 27 лет службы я до того стыжусь своей профессии, что совесть запрещает мне продолжать заниматься ею».
Кольберг провернул валик и перечел написанное. Он разошелся и мог бы еще долго продолжать писать в том же духе. Ничего, хватит и этого. Он закончил:
«А потому прошу немедленно освободить меня от моей должности.
Сложил лист и засунул его в обычный коричневый служебный конверт. Надписал адрес. Бросил конверт в корзину для исходящей почты.
Встал, осмотрелся кругом в кабинете.
Захлопнул дверь и ушел.
Домой.
29
Домик в Ханингских лесах неподалеку от Даларё служил надежным укрытием. Кругом такая глушь, что случайные гости исключены. И запасы Линдберга говорили о том, что на дополнительное снабжение он не рассчитывает. В доме были продукты и напитки, оружие и боеприпасы, горючее и одежда, сигареты и кипы старых журналов – словом, все или почти все необходимое на случай, если придется долго отсиживаться. И даже выдержать не очень настойчивую осаду. Но конечно, лучше обойтись без этого.