— Есть веленевая, приличных размеров. Можно перегнуть.
— Что ж, — кивнул Ульянов. — Будем писать на особо художественной бумаге особо художественный текст. Правда, сначала хорошо бы все-таки получить обещанный чай…
По воскресным дням хозяйка держит для постояльцев кипяток. Это входит в оплату. Сверх того можно получить заварку, сахар, сдобу. И наценка невелика. Петр отправился за кипятком.
Вернувшись, он обнаружил, что Ульянов стоит возло окна и любуется цветением гдулы. Одни бутон, вытянувшийся вверх в поисках света, Владимир Ильич даже на ладони подержал, будто живое существо.
— Славный цветок, — сказал он задумчиво. — Очень славный. Другие распускаются лишь в теплую пору, а этот, наперекор всему, — в холодную… Поэтому и радости от него больше.
Петр заметил: к столу Ульянов сел так, чтобы гдула оставалась перед ним. Не смотрит на нее, а все равно видит.
— А ведь мы тоже пока что подобии этому цветку, — сказал он неожиданно. — Пробуем цвести, но запрятаны в комнаты. Надо выбираться на простор… Место этого цветка на альпийских лугах, рядом со снегом. И нам бы так…
Попив чаю, принялись за работу. Договорились переписывать воззвание печатными буквами. Сесть пришлось с одной стороны стола, чтобы текст был перед обоими.
Графические работы, которыми Петр подрабатывал на первом курсе, приучили его чертить со тщанием, не особенно при этом думая о самой технике работы. Вот и теперь, печатая от руки воззвание к семяннпковцам, он обращался памятью и чувствами к разным событиям. Они были связаны с Ульяновым…
Сама линия его судьбы круче, нежели у товарищей. Казнь брата-народовольца, участие в студенческих волнениях, исключение из Казанского университета, постоянный полицейский надзор, смерть отца и сестры… Превозмогая обстоятельства, Ульянов экстерном сдал экзамены в Петербургском университете, получив при этом диплом первой степени. Около двух лет выступал защитником в самарском суде; свел знакомство с наиболее известными русскими марксистами; от нижегородцев Григорьева я Скворцова получил рекомендательное письмо к петербургским товарищам; через Сильвина вошел в сообщество, созданное студентами Технологпческого института; сумел преодолеть многие преграды, чтобы занять место помощника присяжного поверенного… Но какая же воля и одержимость, какая динамика мысли, какой талант надобны, чтобы так глубоко освоить политическую, историческую, экономическую, юридическую и другие науки, чтобы сделать нх средой своего существования, частью самого себя! Какие силы потребны, чтобы соединить практические знания, житейский и духовный опыт с дерзким полетом теоретических построений, увидеть то, что даже для твердых марксистов представляется покуда далеким, расплывчатым, символическим…
Всего за несколько месяцев после реферата о рынках Ульянов создал труд необычайной ударной силы: «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?». И снова в полемическом ключе. Однако на этот раз противником Владимира Ильича оказался сам Николай Константинович Михайловский, один из кумиров Петра в пору его учебы в реальном училище.
Ну кому из радикальной публики не известно имя этого литератора? В молодости он сотрудничал в «Отечественных записках», водил дружбу со смельчаками, взорвавшими Александра II, редактировал послание Исполнительного комитета «Народной воли» новому императору. Это, естественно, навлекло на него гнев властей… С тех пор минуло немало лет. Михайловский стал профессором, научился лавировать между революционной фразой и своим состоятельным положением, но в душе Петра и Других технологов осталось былое почтение к нему.
Два года назад группа писателей народнического направления приобрела на паях ежемесячник «Русское богатство» и заметно подняла в нем уровень беллетристики. Поначалу у журнала было несколько редакторов, в том числе особо любимый Петром Станюкович. Затем к управлению «Русским богатством» пришел единолично Михайловский. По части художественной литературы он успешно продолжил начинания своих предшественников, и это возродило его былую известность. В то же время Михайловский и его новые помощники сначала осторожно, потом все уверенней и резче принялись поругивать российских сторонников Маркса и заодно и сам марксизм.
Петра коробили снисходительные пошучивания Михайловского по поводу «тупоголовых эпигонов Маркса — рыцарей накопления», а более того — кавычки возле слов марксисты или социал-демократы. Они как бы подчеркивали, что речь идет о жалких подражателях. Чтобы не возникло сомнении, Михайловский делал уточнения: «Это касается полемики с нашими так называемыми „марксистами“ или „социал-демократами“», переделывал «так называемых „марксистов“» в так называемых «марксят» и даже грозил: «К полемике с марксистами мы еще вернемся!»
Какая уж тут полемика? Правильнее сказать: безответная ругань. Ведь ни один журнал, ни одна газета не поместят статью с иным мнением!
Как же удивился Петр, узнав, что еще в Самаре Ульянов подготовил несколько рефератов против «Русского богатства». Подобно технологам Владимир Ильич ценил заслуги Михайловского, его незаурядные способности, но в его отношении к Николаю Константиновичу не было того долготерпения, которым грешили они. Ульянов умел отсекать главное от второстепенного, личное от общего, а потому любое занятие в кружке, любое обсуждение текущих вопросов непременно подводил к особенностям рабочего движения в России, спору с противниками марксизма, и прежде всего с линией «Русского богатства».
Сам того не ведая, Михайловский помог Ульянову найти точное определение этой линии — «друзья народа». Поставленное в кавычки по примеру «так называемых „марксят“», оно оказалось не только едким, но и афористическим. В чем-то утрируя манеру Михайловского чрезмерно пользоваться кавычками, употреблять хлесткие эпитеты, Владимир Ильич решил развернуть свои возражения в специальной статье и уже в апреле подготовил ее. Потом он дал такую же отповедь ближайшим сотрудникам Михайловского Южакову и Кривенко, окрестив всех троих «главарями „Русского богатства“, а значит, „друзьями народа“.
Отгектографировапные малыми количествами в Петербурге, Москве, в Черниговской губернии, три эти выпуска вызвали бурный интерес в кружках, проникли в самьм отдаленные места. Их начали копировать — от руки я на печатных устройствах, их принялись усиленно конспектировать. Желтые и синие тетрадки „издания провинциальной группы социал-демократов“, соединенные вместе, образовали крупное политическое произведение. On.» било сразу по нескольким целям: в неравных поединках отстаивало живой марксизм, показывало характер современного народничества как идеологию либеральной буржуазии, как главную помеху на пути социал-демократии, объясняло особенности российского капитализма, давала манифест российских социал-демократов как особой марксистской группы:
«…На класс рабочих и обращают социал-демократы все свое внимание и всю свою деятельность. Когда передовые представители его усвоят идеи научного социализма, идею об исторической роли русского рабочего, когда эти идеи получат широкое распространение и среде рабочих создадутся прочные организации, преобразующие теперешнюю разрозненную экономическую войну рабочих в сознательную классовую борьбу, — тогда русский РАБОЧИЙ, поднявшись во главе всех демократических элементов, свалит абсолютизм и поведет РУССКИЙ ПРОЛЕТАРИАТ (рядом с пролетариатом ВСЕХ СТРАН) прямой дорогой открытой политической борьбы к ПОБЕДОНОСНОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ».
Если Маркс значительно расширил пределы экономической науки, показав с ее помощью необходимость социальных перемен, если Плеханов расчистил учению Маркса путь в Россию, создал наперекор всему русскую социал-демократию и второе десятилетие питает ее из-за границы литературой, то Ульянов, похоже, намерен расширить марксизм, и прежде всего российский, стратегически.
Ну не поразительно ли: даже у самых радикальных марксистов нет пока единого мнения о прямом участии в экономической борьбе рабочих, о руководящей роли пролетариата в этой борьбе, а Ульянов уже заявляет о ней как о деле решенном, торопит к сознательному классовому противостоянию…
Его буйный бойцовский темперамент не может не удивлять. Его мысль и упорство неистощимы. Постоянно пишет, ездит. Рабочие кружки взял себе и в Гавани на Васильевском острове, и на Выборгской стороне, и на Петербургской, но больше всего — за Невской заставой, где учительствует Крупская. Кружков у него около десяти. И во всех появляется с отменной точностью, без перерывов. Не считает в убыль, когда слушателей соберется всего два-три. Для него и один важен, если этот один способен повести за собой других. Того же Василия Шелгунова взять. Ульянов ему лично книгу Бруно Шёнланка «Промышленные синдикаты и тресты» с немецкого на русский переложил и тут же сделал исчерпывающие пояснения. При таком отношении как его не ценить? Как не стремиться к пониманию того, что он сам понимает?..
Вот и готово первое воззвание. Петр полюбовался на дело рук своих. Буквы получились ровные, крупные. Красные строки Петр сделал с большими отставками, украсил добавочными завитушками, будто в летописи. Непросохшие чернила в конце страницы еще светились. Пропускную бумагу на них класть не стоит — размажутся, пусть просыхают без клякс-папира.
— Очень хорошо, Петр Кузьмич, — похвалил Владимир Ильич. — Да вы прирожденный рясовальщик!
Одобрение Ульянова приятно Петру. Он молча положил перед собой новый лист и стал переписывать воззвание во второй раз.
…В рабочих кружках Ульянова знают как Николая Петровича. Более подробные сведения о нем имеют лишь Бабушкин, Шелгунов и еще несколько проверенных товарищей. Владимир Князев, двадцатидвухлетний слесарь, добрался до истины случайно. Долгое время Старик вел занятия у него в доме на пересечении Съезжинской улицы и Большой Пушкарской. Кружковцы не раз допытывались у Князева: «Из каких людей Николай Петрович? Очень уж складно говорит и без тумана!» Князев отвечал: «Точно не скажу, а только из ученых!»