Де Бриак подмигивает сразу всем:
– Значит, надо вовсе отказаться от жесткой конструкции. Как в парусе-невидимке, заменить вещество полем. Электрическим или магнитным. И пусть груз лифта взлетает, как пылинка между обкладками конденсатора. Нижний конец лестницы получается раструбом пылесоса. Воздушный поток невозможно ни случайно разрушить мусором, ни намеренно протаранить самолетом.
Китаянка-экскурсовод несколько раз хлопает в ладоши:
– Браво, сэр. Отлично! Горловину этого, как вы определили, пылесоса, мы пройдем на высоте сто километров. Я записала ваш рассказ. Мы могли бы обсудить условия его трансляции.
Де Бриак приподнимает клапан серо-синего форменного комбинезона; под клапаном значок орбитальной безопасности:
– Своим бесплатно.
Китаянка закрывается улыбкой – точно шпажист клинком. Лежер снова пытается угадать возраст женщины. Пожалуй, теперь придется искать подружек на орбите. Земные, как выясняется, длительного расставания не терпят…
– Сэр, прошу вас, объясните, – круглый дяденька тянет планшет:
– Если мы взлетаем в электрическом поле, то мы – заряженная пылинка, верно?
– Да.
– Но как же вся наша электроника? Планшеты, браслеты, ноутбуки?
– Мы внутри клетки Фарадея, – отвечает Лежер. – Это даже я сообразил.
– Нет, – внушительная пожилая дама откладывает стопку бумаг, нервно теребит лацканы отлично сидящего делового костюма. – Я никак не могу представить, что такое возможно. Как вообще подобное может происходить.
Дяденька хмыкает:
– Мэм, легко. Помнится, в годы молодые я с друзьями заночевал на заброшенном производстве. Мы нашли кирпичную трубу – нам она показалась громадной, целых пятьдесят метров, только подумайте!
На табло как раз отметка “шестьдесят четыре километра”. Все смеются, и дяденька, с отчетливой ностальгией в голосе, продолжает:
– Я уже и не вспомню, чего ради мы развели костер именно в трубе. Скорее всего, потому что труба – значит, хорошая тяга. Что ж, тяга оказалась выше любых ожиданий. – Драматическая пауза и нарочито спокойный, абсолютно без надрыва, голос:
– Как только наш костер достаточно разгорелся, чертовы дрова улетели вверх по трубе. А потом осыпались дождем березовых поленьев. Я пару месяцев ходил с весьма мужественным шрамом на брови, точно спартанский царь в старом кино.
Несколько мгновений на осознание шутки. Общий смех.
– Так просто? – женщина все же сомневается. – Наверняка имеется секрет!
Китаянка снова улыбается все той же защитной улыбкой:
– Конечно, имеется. Воздух лифта насыщен смесью нанороботов. Практически, вокруг нас не атмосфера из привычной кислородно-азотной смеси. А взвесь микрочастиц, этакий коллоид, как магнитно-масляный уплотнитель на гребном валу корабля. Что и позволяет управлять нашим стационарным торнадо. Уж позвольте мне в подробности не вдаваться.
– Подробности здесь потянули на три Нобеля, – хмыкает комиссар. Экскурсовод соглашается:
– А уж “ноу-хау” и вовсе никто считать не пробовал. Так что дальше я скажу просто. Ровно через десять минут мы пройдем горловину терминала. Наша капсула попадет в разгонную шахту, наберет скорость около тысячи километров-час, и через шесть минут мы уже на низкой опорной орбите, LBO, а еще через двенадцать на высоте полета Гагарина.
Дяденька помогает импозантной соседке уложить бумаги. Закончив, устраивается в кресле и произносит вполголоса, слышит его только Лежер:
– В детстве я мультфильм смотрел: “Ночь на галактической железной дороге.” И никогда даже и помыслить не мог, что настанет обычный день, когда я поеду в обычную командировку с ревизией бухгалтерии филиала. Поездом, как всегда. Только на орбиту…
На орбите просторно, гулко и пусто. Если бы еще звуки передавались, какое бы гуляло эхо!
Но нет газовой среды. От молекулы до молекулы дальше, чем от аванса до зарплаты. А потому вся связь только направленными пучками, радиолазерами. Широковещательный луч не долетит, рассеется, утеряет мощность и канет в вечность незаметно, как нищий художник. Это по меркам Земли луч широковещательный, а ведь между земной поверхностью и первым же геостационарным спутником, одаривающим землян котиками через интернет, земной шар вмещается ровно три раза. Попробуй докричись!
Так зачем же лететь на световые года? Прямо рядом вполне поместятся десятки, сотни орбитальных поселений – цилиндры О’Нейла, тороидальные станции фон Брауна, лунные города по проекту Владимира Бармина – и между ними еще останутся десятки тысяч километров чистейшего самородного вакуума.
На орбите просторно, гулко и пусто. Только солнечный ветер беззвучно танцует в парусах, да порой нейтрино-другое прошмыгнет по своим нейтринным (не путать с нейтронными!) делам.
Человек любую среду очеловечивает. Лес населяет лешими, воду, соответственно, водяными. Даже в океанских глубинах Ктулху завел. Не природа – человек не терпит пустоты. В космосе человек совсем недавно, и очеловечить здешних пока еще не сумел. Пока что самая загадочная и мистическая тварь на орбите – хомо сапиенс сапиенс и есть. Два раза “сапиенс” не ошибка, потому как жил некогда хомо сапиенс неандерталис, от него в наследство и осталось.
Остальное съели.
Штатная связь прослушивается в обязательном порядке; жители Орбиты, в целом, такой подход одобряли. Надо же разматывать каждую аварию до самого источника. По-другому тут не выжить, не Земля.
И потому для переговоров Змей настроил тщательно запрятанный контрабандный планшет. Распознание голоса, кодировка, озвучка принятого сигнала – настройка самопального комплекса связи отработана тренировками. На выход планшета Змей подключил аварийный лазер общего назначения, повернул в указанную точку. И теперь его передачу мог видеть исключительно адресат. Змей не собирался никому давать ниточек-подсказок: он говорил с тем самым Сергеем, что так недолго погостил на клубе “Факел” в жаркое лето… Кстати, а когда точно?
“Мы словно корабли у Ефремова, после ста лет полета. Встретились у Ока Змеи”.
“Точно. Сперва надо синхронизировать часы, от общего к частному. Который у нас год?”
“С момента встречи?”
“Да.”
“На клуб я три года назад вышел. В том же году меня и вернули в Палицыно.”
“Вот же. Три года прошло. Три курса я в Стокгольмском отучился. Не то, что я прямо так ничего не вспоминаю. Столько всего. Сам в шоке. Но, чтобы вспомнить, надо напрячься.”
“Чисто космос: полет и долгий, и приключения в нем, но все же запоминается не путь к звезде, а точка старта – и финиш.”
“К звезде сейчас Винни летит. Помнишь его?”
“Пухлого? Помню.”
“Он буквально в тот понедельник, что тебя забирали, Лиса убил”.
“Кто кого убил?”
“Еще раз. Винни Лиса зарезал. Лис предложил какой-то наркотой вмазаться, а Винни доносить не пошел, сам приговор вынес и сам же выполнил”.
“А я еще считал, что ролевики мягче реконструкторов.”
“Ярлычки, абстракция. Смотри на людей. Короче, забрали его в Проект и отправили Глизе осваивать. Четвертая волна, четвертый баллон.”
“Мы им лед возили на летной практике. Они все название выбрать не могли, так и стартовали безымянными.”
“А я мимо пролетал с контрольным грузом. Помню, двое суток выруливал, чтобы встать на безопасную дистанцию. Год назад.”
“Именно. А клуб что?”
“Клуб разбежался, осталось пятеро. В городе из-за эпидемии погром случился, цыганскую слободу пожгли. Эмигрантский лагерь вовсе снесли под основание. Сказали, типа, чурки заразу принесли – но били равномерно всех. Потом суды. А я как раз пытался к вступительным готовиться. Осень закрутилась – ни в сказке сказать, ни в рапорте описать! Второй раз мне такого не повторить, сдохну.”
“Так что, клуб совсем исчез?”
“Нет, новых людей набралось много. Только позже. И все совсем другие, чем раньше.”
“А потом?”
“На следующее лето я поступил в Стокгольм.”
“Лапки?”
“От гардемарина слышу!”
“Муа-ха-ха! Змей, приделай смайлики в код. Подожди! Это что же, тебе сейчас почти двадцать?”
“И что?”
“Мы ровесники, получается”.
“Офигеть! Я думал, ты младше года на два. Ты и задохликом смотрелся, и по поведению дитенком, уж не обижайся.”
“Чисто интернатовское задротство, умом Эйнштейны, психикой детишки.”
“Ты, кстати, как вернулся, не били?”
“Да нет, я теперь легенда. Просто я понял, что терять уже нечего, один хрен карцер за побег, ну и написал в объяснительной вот что:
Я, курсант Николаев, находясь на спортплощадке, занимался самоподготовкой. Но принял недостаточные меры страховки при выполнении "больших оборотов" на перекладине. По этой причине я перелетел забор училища, упал и потерял сознание. Очнулся оттого, что неизвестные лица пытались привести меня в чувство при помощи вливания коньяка в рот. Вот почему гарнизонный патруль обнаружил меня за территорией училища с синяками на лице, запахом алкоголя и без документов. Мне никто не поверил, что я курсант. Меня направили в детский приемник погранслужбы (не любят их наши, так мы все, что можно и что нельзя, на пограничников грузим) южной границы. Сбежав из детприемника, я возвращался в училище на попутных машинах, где меня и обнаружила поисковая группа училища. Змей, эту объяснительную я столько раз пересказывал, что наизусть выучил. Скажи лучше, что у тебя потом?”
“Как я поступил, осенью вернулся зонд. И с большим-большим пафосом зарядили первый эшелон, пять баллонов. Тоже Глизе, но не к той, что Винни.”
“Кстати, Валькирию помнишь?”
“Помню.”
“Как ее звали? Аннушкой или все-таки Валентиной?”
“По паспорту Анна. Валентиной – это я неудачно пошутил. Назвал Валенком, сократили до Вальки. Кто не слышал предысторию, так и думал, что полное имя Валентина. Сергей, а с какой целью интересуешься? Девушку завел?”
“Ты смайлики-то приделай уже. Неудобно без привычных кнопок.”
“Вот. Секретное дедовское кун-фу. Смайлики прямо в тексте. Улыбка:-)”