Калоши в армии разрешалось носить только с полковничьего чина (восп. Милашевского). [28]
Календарь Белый, «Автобиографич. материал…» под 1893: «31 июня влюбляюсь в Маню Муромцеву…» У него как будто все годы состояли из одних мартобрей.
Козьма Прутков Курс лекций «Античность в русской поэзии конца XIX — начала XX в.» приходилось начинать «Спором философов об изящном», а кончать «Древней историей по Сатирикону»: вся поэзия укладывалась в эти рамки. «Голливудская античность», сказал завкафедрой. Пушкин написал «Феб однажды у Адмета близ угрюмого Тайгета», и отсюда явился Тайгет у Мандельштама, хотя от Адмета до Тайгета — как от Архангельска до Керчи. («Ассоциация со словом "тайга"», сказал О. Ронен.) — На Козьму Пруткова очень похожи листовки С. Шаршуна.
Канцелярия Император Леопольд в год осады Вены подписал 8256 бумаг (ИВ 1916, 2, 612).
Колумбов день — первый понедельник октября: в справочнике написано: этот праздник — не для того, чтобы вспомнить открытие Америки, за которое нам так стыдно перед индейцами, а для того, чтобы полюбоваться красками осенней листвы.
Кольцовский стих «О душа моя, / О настрой себя / К песнопениям, / Полным святости, / Ты уйми слепней / Матерьяльности…» (пер. О. Смыки из Синесия, «Ант. гимны», 283).
Комментарии Приятно писать в примечаниях: «Яссин — объяснить не можем»: как будто расписываешься в принадлежности к роду человеческому. Комментарий нужен, чтобы читатель знал, чего он имеет право не понимать. (И, стало быть, что обязан понимать.) Ср. ТАКОЕ.
(«…Хрупкую ладью человеческого слова в открытое море грядущего, где унылый комментарий заменяет свежий ветер вражды и сочувствия современников» — «О природе слова».)
Коммунизм «Примечания показались мне утопически подробными, какой-то коммунизм ученых мнений, где только поэзии нету места» (письмо А. К. Гаврилова о М. Альбрехте).
Коммунизм По Бабефу, кто работает за четверых, подлежит казни как заговорщик против общества.
«Красная Касталия», сказал С. Ав. о первых проектах нынешнего РГГУ. «Сотрудники Академии наук просят освободить их от Академии наук».
Компиляция «Христос у меня компилятивный», сказал Блок Б. Зайцеву, тот предпочел не понять. [29]
Крутой характер в значении «трудный» — метафора; крутой человек в значении «с твердым характером» — метонимия. Я додумался до этого словоупотребления, переводя Ариосто; а через несколько лет это слово разлилось по всему разговорному языку (видимо, как калька с tough guy). Вероятно, в применении к паладинам оно стало звучать комично. — Первое употребление, как кажется, в: «Старик Моргулис зачастую Ест яйца всмятку и вкрутую. Его враги нахально врут, Что сам Моргулис тоже крут». В МК 19.09.96 было: в 1-м классе дали задание составить фразу из слов: малыш, санки, горка, крутой, съехать. Все написали: «Крутой малыш съехал на санках с горки».
Кряду Толстой восхищался Щедриным (за «Головлевых»), но добавлял: «Кряду его, однако, читать нельзя» (восп. И. Альтшуллера). А Кони он говорил: Щедрин пишет для страсбургских гусей, которых раздражают, чтобы печень разрослась для паштета. (Как налима розгами.)
Кто кого У Бортов кота и кошку зовут «Кто» и «Кого». «Вот разница языков: Wer и Wem было бы хуже, a Qui и Quam лучше».
Кто о ком «Огонек» напечатал Ходасевича со статьей о нем Вознесенского. Как легко представить, что написал бы Ходасевич о Вознесенском. Или Гракх об Авле Геллии, или Авл Геллий обо мне.
Для вечера о Ходасевиче. Ходасевич — поэт, но едва ли не большего уважения, чем поэзия, заслуживает его отказ от поэзии. Его последнее десятилетие было не внутренним засыханием и не досадным следствием внешних обстоятельств, оно было — как и конец Блока или Цветаевой — логическим выводом сознательно принятой позиции. Он считал, что поэзия — это не вещание всемирных истин и тем более личных страстей, а это изготовление зеркала, чтобы, заглянув в него, увидеть свое ничтожество. Это орудие нравственности в мире без бога. Когда ты увидел себя со стороны (об этом раздвоении Ходасевич писал не раз) и что мог — исправил, а перед тем, чего не мог, — опустил руки, то остается только умереть или замолчать. Отказавшись от поэзии, он хоронит себя и свою эпоху в прозе. Он не консервирует свои чувства и приемы, он не плачется о прошлом и не заигрывает с будущим (или наоборот), а судит о них вневременно, как покойник, как житель некрополя: исчужа, холодно и сухо. Его мерило — Пушкин; а чтобы иметь право мерить Пушкиным, нужно объединиться с ним в смерти, потому что объединиться с Пушкиным в жизни может только Хлестаков. Он не считает, что с ним погибла вся вселенна. Он знает, что культура работает, как мотор, в котором должны быть вспышка за вспышкой, но такие, чтобы не взрывали машину. Если ты сам не можешь вспыхивать и не хочешь взрывать, то следи, как механик, чтобы машина хорошо работала, — а для этого имей трезвую и беспристрастную голову. Именно за эту трезвость Мирский его обозвал: «любимый поэт всех, кто не любит поэзию». (То есть, в частности, филологов.) Он учит умирать мужественно, потому что нехорошо, когда эпоха умирает с эгоцентрическим визгом Такой урок всегда своевременен итд [30]
Культура С. Ав. на цветаевской конференции сказал: для предыдущих поколений любовь к Цветаевой была делом выбора, для нас она заданность. Та же тема, что и у Ю. Левина, когда тот отказался делать доклад о Мандельштаме, потому что Мандельштам уже не ворованный воздух.
Курганова письмотвник Фразы, которых я не мог разъяснить И. К. «Мне любезнее отказаться от всего аристотического трибала, нежели подумать открыть столь важную тайну… Я нахожусь, как Андрофес, в сладчайших созерцаниях толиких дивных изрядств… Он говорил по-гречески, по-латыне или по-маргажетски…»
Количество и качество В. Перельмутер — о том, что не удается издать М. Тарловского. Сидел ли? Сидел, но меньше года. Раньше говорили: вот видите, сидел; теперь говорят: вот видите, меньше года. Он писал:
Мы все расстреляны, друзья,
Но в этом трудно нам сознаться.
РГАЛИ 2180. 1.51: Марк Тарловский, упражнение на тройные рифмы, ради которого он совместил несовместимое: октавы с пародией на Державина. Вот истинная преданность поэзии: ради красного словца он не пощадил не то что родного отца, но и себя, потому что не мог не понимать, что хотя бы от 10-й строфы уже вела прямая дорога к стенке. А был, говорят, большой трус.
Ода на Победу
Лениноравный маршал Сталин!
Се твой превыспренний глагол
Мы емлем в шелестах читален,
Во пчельной сутолоке школ,
Под сводами исповедален,
Сквозь волны, что колеблет мол…
Се — глас, в явлениях Вселенной
За грани сущего продленный.
Тобой поверженный тевтон
Уже не огнь, а слезы мещет,
Зане Берлин, срамной притон,
Возжен, чадящ и головещат,
Зане, в избыве от препон,
Тебе природа дланьми плещет.
О! сколь тьмократно гроздь ракет
Свой перлов благовест лиет!
За подвиг свой людской осанной
Ты зиждим присно и вовек,
О муж, пред коим змий попранный
Толиким ядом преистек,
Сколь несть и в скрыне злоуханной,
В отравном зелье ипотек!
Отсель бурлить престанут тигли,
Что чернокнижники воздвигли.
Се — на графленом чертеже
Мы зрим Кавказ, где бродят вины,
Где у Европы на меже
Гремят Азийские лавины:
Сих гор не минем мы, ниже
Не минет чадо пуповины;
Здесь ты, о Вождь, у скал нагих
Повит, как в яслях, в лоне их.
Восщелком певчим знаменитым
Прославлен цвет, вельми духмян;
Единой девы льнет к ланитам
Пиита, чувствием пиян;
А мы, влеченны, как магнитом,
Сладчайшим изо всех имян,
Что чтим, чрез метры и чрез прозу,
Как Хлою бард, как птаха розу? [31]
О твердь, где, зрея, Вождь обрел
Орлинумощь в растворе крыши,
Где внял он трепет скифских стрел,
С Колхидой сливши дух ковылий,
Где с Промифеем сам горел
На поприще старинных былей,
Где сребрян Терека чекан
Виется, жребием взалкан!
В дни оны сын Виссарионов
Изыдет ведать Росску ширь,
Дворцову младость лампионов,
Трикраты стужену Сибирь,
Дым самодвижных фаетонов
И тяготу оковных гирь,
Дабы, восстав на колеснице,
Викторны громы сжать в деснице.
Рассудку не простреться льзя ль
На дней Октябревых перуны?
Забвенна ль вымпельна пищаль,
Разряжена в залог Коммуны?
Иль перст, браздивший, как скрижаль,
Брегов Царицыновых дюны?
Нет! Ленин рек, очьми грозя:
Где ступит Сталин, там стезя!
Кто вздул горнила для плавилен
Кто вздвиг в пласты ребро мотык,
Кем злак класится изобилен,
С кем стал гражданствовать мужик,
Пред кем, избавясь подзатылин,
Слиян с языками язык?
За плавный взлет твоих ступеней
Чти Сталинский, Отчизна, гений!
Что зрим на утре дней благих?
Ужели в нощи персть потопла?