Итак, Светка подобралась к ничего не подозревающей читательнице и таинственно спросила:
– Настя, ты умеешь хранить тайны?
– Чтоб я сдохла, – немедленно отозвалась Иванова и отложила книжку.
Когда Светка закончила свое недолгое, но красочное повествование, она поняла, что на улицу одна не выйдет ни в коем случае. Пожалуй, что и с Настькой не выйдет – какое из нее подкрепление?
По лицу Насти было очевидно, что и она перепугана до последней степени: глаза выпучились, рот распахнулся, точно она покусилась на печеную картофелину, а та возьми и выпади.
– Я, Света, слышала, на кухне говорили: убили тетю Тамару. Некоторые говорят, что Сорокин, и возмущаются: как такого душегуба не сажают… а ты, значит, настоящего убийцу видела, так? – спросила она, с опаской косясь на темное окно.
– Выходит, что так… ой, что ты, что ты, – замахала руками Светлана и совершенно машинально задернула шторы. – Не пугай меня еще больше! Я тебе, Настя, как подруге скажу: нельзя меня одну оставлять.
– Не оставлю, – пообещала верная Иванова и тотчас спросила:
– А что, если он тебя видел? – и уточнила:
– Он тебя видел?
– Ой, надеюсь, что нет. Но не знаю! – сокрушенно призналась Света. – Темно было, я его лица не видела, только лысину да пуговицы.
– Ну, лысина много у кого есть. И пуговки… Ой, Светка! – взвизгнула Настька и закрыла рот ладонью. – А вдруг он тебя видел?!
– Настя!
– Может, пошли в милицию?
Приходько горестно выстроила брови домиком:
– И что я скажу? Мне ж никто никогда не верит!.. Я что-то совсем расстроилась. И страшно.
– Я тут, тут, – напомнила Настя, – и ребята скоро придут.
– Кто их знает…
– Придут, – твердо сказала Иванова.
– Ты не боишься?
– Нет!
В этот момент зловеще заскрипела дверь – и Настька снова взвизгнула, но тотчас, засмущавшись, закрыла рот ладошкой.
Светка же, глянув на пришельца, позабыла все страхи и вспыхнула до корней волос, потому что пришел Рома Сахаров. Поклонился, скинув модную кепку:
– Добрый вечер.
«Божечки! Да у него волосы седые! Кошмар! Кто же рубашку ему стирает, ведь кипенная! И шнурки наверняка сам завязывать умеет, не то что Санька. А уж как брюки отглажены!» – на этом месте Светка наконец опомнилась, поздоровалась и с должным достоинством вопросила, чем может быть полезной.
– Вы нынче Ольгу заменяете? – спросил Рома, улыбаясь бархатными глазами, – и снова зашлось девчонкино сердце: «Что за ресницы – у Оли и то короче!»
Светка вновь неимоверным усилием воли вернула умишко на место:
– Трудимся. Она, должно быть, уже скоро вернется. Вам что-то особенное надо? А то и я могу…
– Ничего, ничего, я посмотрю сам, не беспокойтесь. А чего это вы, Света, на танцы не ходите?
– Теперь не допускают. Маленькая я.
– А как же тогда, в кафе? Помните?
«Помню ли я?» – чуть не вскрикнула она, но вовремя спохватилась и солидно пояснила:
– Тогда же всех пускали, теперь нет.
– Вы приоденьтесь по-взрослому, а еще лучше – со старшей подругой приходите, – подмигнул Рома.
– Да и мама не очень радуется, – пожаловалась Светка. – Она говорит: молоко на губах не обсохло, чтобы ногами дрыгать. А так-то я люблю танцевать.
– У нас в вами хорошо получалось. Теперь и я сам не хожу. Верите ли, все ноги оттоптали, не успеваю ботинки чистить!
И такую уморительную гримасу скорчил, что девчонки прыснули. После этого он, приятно улыбаясь, ушел за стеллажи.
6
Тут как раз послышались знакомые шаги.
– Наконец-то, – с неудовольствием поворчала Светка, но Оля быстро ее приструнила:
– Так, тихо. Мы не под луной гуляли, а выполняли ответственное задание, – и, подняв палец, добавила: – Оперативное!
– И чего? – замирая, вполголоса спросила Светка. – Выполнили?
– Военная тайна, – заявил Колька. – Не суй свой нос в чужой вопрос – дольше проживешь.
И для внушительности нажал на означенную часть ее лица, как на кнопку звонка. Светка не то что обиделась, но страшно оскорбилась и решила про себя: «И я вам ничего не скажу, раз вы такие».
– Спасибо, бегите домой, – разрешила Оля.
«Ага, щаз!» – язвительно подумала Светка и сказала вслух:
– Я без вас не пойду.
– Это что за новости? – строго спросил Пожарский. – У нас свои дела, разговоры.
– А там темно! – заявила девчонка.
Оля искоса с укором глянула на Кольку, и он понял, что придется жертвовать собой и творить добро, того ни капли не желая. Мало приятного провожать до дома любимую с прицепом из двух мелких плакс. Однако тут, по счастью, из-за полок вышел Сахаров, читая на ходу какую-то книжку. Так погрузился в нее, что извлек нос лишь перед самым столом и спохватился:
– Ольга, добрый вечер. Как поживаете, Николай?
Колька пожал протянутую руку не без прохладцы. Во-первых, родственничек этого чокнутого Машкина. Во-вторых, едва появившись в районе, товарищ тотчас попытался ухлестывать за Ольгой. Правда, не пытался приударить за ней только ленивый, это дело обычное. Но, получив внушение, немедля и без особых страданий отступился. И все-таки – и это в-третьих, – что-то мутит Рома, применяя безукоризненно невинную тактику: регулярно наведывается сюда, берет уйму книг и ведет по итогам прочитанного литературные диспуты с товарищем библиотекарем Гладковой. Излагая свои морально-нравственные искания, впечатления и прочее в том же духе.
«В друзья набивается, гадюка, – думал Колька без особой злости, но и без одобрения. – Все байки рассказывает о тяжелом детстве, потерянных родителях, благородном Машкине. От чего он там его спас? На жалость давит, в доверие втирается. А что, так-то талантливо».
Оля лишь улыбалась. Делать ей нечего, как только переживать из-за очередного воздыхателя. Теперь ей вообще было ни до чего после увиденного и услышанного. «Этот Машкин, до чего все-таки неприятный человек! Вот и плачет пьяными слезами, а глазенками своими из-под нависших век так и шарит. И что он делал в этой комнате? Да еще бутылка с мертвыми цветами, голый крюк. Сорокин, как же он постарел…»
Как и все, Оля привыкла к другому Николаю Николаевичу – собранному, молниеносно соображающему, саркастичному, надежному, как стена. А тут старик с глубокими, аж фиолетовыми морщинами, и губа так ужасно отвисает, и край рта кривой.
Она поежилась. Угнетало осознание того, что хороший человек закончил свою жизнь совершенно не так, как считает милиция. Как же так? Не разобрались? Не хотели возиться? И всем все равно, исключая их троих и Анюту в далеком Киеве, да ей не до того. Все это кипело в голове, бурлило, не давало покою – и не было ей никакого дела до какого-то Сахарова.
– На меня запишите эту умную книгу, – попросил упомянутый субъект, выкладывая книжку на стол.
Колька, прочитав заглавие – «Коварные методы иностранных разведок», – подумал, что шпиономания – заразная вещь. «Общаясь с таким дядюшкой, запросто свихнешься».
Оля с улыбкой спросила:
– К подвигу готовитесь?
– Зря смеетесь, – совершенно не обидевшись, возразил Рома. – У нас во время оккупации как раз чистильщик обуви связником подполья трудился. И на Трех вокзалах я познакомился с одним ассирийцем, а у того на гимнастерке – Звезда Героя. Разведчиком оказался. Говорят, он сапожным ножом диверсанта обезвредил.
– Что ж, у нас каждый труд почетен, и героем может каждый стать, – встрял Колька. – Изучайте, Сахаров, глядишь, придет и ваше время.
– Придет, придет, – подхватил тот. – Мое – так обязательно. А теперь позвольте откланяться.
Светка ухватилась за рукав Оли, та, спохватившись, спросила:
– Послушайте, Роман, не могли бы вы проводить девочек по домам? Тут недалеко.
Он тотчас согласился:
– Ради вас – что угодно. К тому же барышням одним по темноте ходить небезопасно, а теперь и подавно. Пошаливать стали. Да вы слышали? Грабят.
– Кого? – спросил Колька.
– Как раз одиноких девушек, – охотно пояснил Сахаров.
– Патруль… – начала Оля.
– Так патруль и грабит, – точно так же охотно пояснил Рома.
– Не стыдно заливать? – задиристо поинтересовался Пожарский.
– Так говорят же, – вежливо отозвался тот и раскланялся.
Они ушли, Оля, убедившись, что Светка ничего эдакого не напортачила, принялась запирать дверь.
– Очень уж он скользкий, – вдруг произнес Колька.
– Кто? – рассеянно спросила девушка.
– Оба, – решительно заявил он. – И дядюшка, и племянник, или кем они друг другу приходятся. Что он тебе там впаривал?
– Ничего он мне такого не… Коль, ты снова со своей ослиной ревностью?
– Нет.
– Смотри у меня, – строго предупредила Оля. – Не впаривал, просто рассказывал, что Мироныч ему не родной дядя, спас от карателей, потом вроде бы пристроил в детдом… Что вяжешься к парню? Видел, у него волосы седые?
Колька лишь хмыкнул: ну да, это все объясняет и оправдывает. Потом они, уже в молчании, брели в сторону дома Оли, она все-таки заметила:
– Непонятно, что Машкин в опечатанной комнате делал.
– Плакал, – криво усмехнувшись, предположил Колька, – страдал.
– Сколько времени прошло, а он все страдает.
– Так совесть гложет. Сам же ее и мучил, как овод, сколько Тамаре крови попил своими любезностями да анонимками.
– Прямо раздвоение личности. И потом, когда мы вошли, он как-то очень засуетился, не заметил?
– Заметил. А еще… даже не знаю – сказать, нет.
– Да говори, чего ж.
– Тебе не показалось, что он только притворялся ну… пьяным вдрабадан?
– А, тебе тоже показалось? – подхватила Оля. – Глазки его уж очень ясные были, но я тоже подумала, что…
– Еще кое-что, – помолчав, добавил Коля. И замолчал.
– Что же?
– Я пока не уверен.
– А чего ж начал тогда?
– Ну ладно, ладно. Шарики, видишь ли… – начал он – и вновь затих.
– За ролики? Ты с ума сошел? – предположила она.
– Не уверен, – уже улыбаясь, повторил он и притянул девушку к себе. – Слушай, пошли прямо сейчас к маме с Палычем и все им скажем.