Помните краткое ругательство на бюстике Жуковского в «Двенадцати стульях»? Позавидуешь упорству исполнителя, хоть это тоже своего рода навязчивость. Авторы – журналисты, и, как все журналисты, сами придумать ничего не способны, и такой бюстик действительно был, и стоял он в начале века в Питере, на Покровке, и надпись на нем появлялась регулярно, несмотря на усилия правоохранителей. Памятник таки пришлось убрать, сил изловить злодея не нашлось ни у царской полиции, ни у новых органов, рожденных революцией.
Но люди одинаковые везде. Разве что европейцы отличаются чуть большим трудолюбием. Оказавшись проездом в Праге, смотрю, как не лень людям забираться на высокий постамент и до блеска полировать конец бронзовому юноше? Смысл действия непостижим. Думал, что местным в центре Праги с утра делать нечего, прогуляюсь, пока не набежала толпа туристов. А нет, ошибся, оказывается, у некоторых есть дело. Иной прохожий, заскочив в садик и убедившись, что любопытных немного, а полиции нет, быстренько выполняет свой ритуал и бежит дальше. Все, можно смело идти на работу, день сложится удачно.
На кладбище
По кладбищу прошелся, посмотрел, вокруг – почти все свои, как живые с эмали смотрят. Вот и думаю. Очередной товарищ, черт, моложе меня. Поневоле задумаешься.
Странные способности обнаружились в последнее время, заниматься организацией похорон. Родня просит, пусть и не очень близкая, друзья. Ну ты ж все знаешь, как, что, куда. Ну знаю только, ребята, есть похоронные агентства, все исполнят. Недорого, быстро, с гарантией. Но нет, близкий человек должен заниматься, ну пусть не очень близкий, но и недалекий. А то не по-людски. И как тут откажешь? Действительно, знаю, как все организовать, тема в общем-то близкая. И договориться могу со всеми, от врачей, получить справку о смерти, до могильщиков. Причем, что интересно, с кладбищенскими работниками разговаривать легче. Смотрят с уважением, когда свободно оперируешь их терминами: временное надгробие, полуторный гроб. Любому приятно, когда твоей работой интересуются. Пришлось заняться в очередной раз, смотрю, над входом в администрацию на стене висит знакомая эмблема, та, что была когда-то на бутылках технического спирта, в народе на «Красной шапочке». Фирма «Камея». Интересуюсь, это что, все та же? Ну да, отвечает, а что? Да так, говорю, это вы, значит, на всем пути человека сопровождаете, от колыбели до могилы? Как-то посмотрел он на меня задумчиво, почему-то спросил:
– А вы, случайно, не в реанимации работаете?
– В реанимации, а как догадались?
– Похоже, – говорит, – шутки у вас… Вам бы у нас работать, вы подумайте.
– Хорошо, – говорю, – подумаю, а пока до свидания.
Администратор:
– У нас не принято говорить до свидания, мы говорим – прощайте. Но вам советую – подумайте о моем предложении. Скажем так: до скорых встреч.
Новогодняя история
Товарищ, врач-реаниматолог, после праздников рассказал историю. В правдивости можно не сомневаться, приятель давно потерял способность что-либо сочинять, эта способность у него атрофировалась за ненадобностью. Поделюсь.
В праздники с утра звонок в реанимацию, нетрезвый женский голос:
– Алло! Реанимация? Как там Прохоров себя чувствует?
Прохоров, алкаш сорока лет, допившийся в праздники до панкреонекроза, от которого благополучно и помер. Шансов выкарабкаться у него не было, сепсис, шок. Ночью перенес две клинические смерти, на третий раз реанимировать не смогли.
– А вы кем ему приходитесь?
– Я его знакомая! Как он?
– Вы знаете, он сегодня рано утром скончался. Телефон для связи никто не оставил, поэтому вам не сообщили, вы уж извините.
Откуда-то издали доносятся звуки праздничного застолья: громкие голоса, звон столовых приборов, чавканье.
– Да вы чего, с ума сошли? Как умер? Вот он, рядом сидит, разговаривает. Что нам теперь делать?
– Закусывайте, прошу вас, закусывайте…
– Нет, я спрашиваю, что с документами делать?
– А что с документами? Завтра приходите, когда протрезвеете. Идите сразу в морг, за справкой о смерти, без вскрытия вам ее не дадут.
– Какое, на …, вскрытие, он живой! Вы там ох…, что ли?
– Извините, мне некогда ваши выражения выслушивать, вам говорят, приходите завтра. И не к нам, а сразу в морг.
Отбой. Звонок как звонок, таких звонков десятки, особенно в праздники, повесил трубку и забыл. Панкреатит косит население.
На следующий день звонок из приемного отделения:
– Слушайте, у вас такой Прохоров лежит или уже перевели?
– Перевели, в морг. А в чем дело? В сводку не записали?
– Да нет, все нормально. Просто пришел мужик, говорит, что он Прохоров, требует ему паспорт вернуть. Адрес прописки правильно называет.
– А его паспорт?
– Да вроде похож… Чего мне с ним делать?
– Гоните его к чертовой матери. Пусть в морг идет, справку о смерти забирает. Допились, козлы. Паспорт посторонним не отдавайте, Прохоров вчера умер, тут никакой ошибки.
– Хорошо.
Через пару часов прилетает бригада полицейских с местного райотдела:
– Кто у вас тут помер?
Показываю журнал, вот, Прохоров, имя-отчество, время поступления, время смерти.
– Да это совсем не он. Кого вы тут похоронили? Вы что, не смотрите, кого принимаете? В паспорте совсем другая фотография!
– Мы особенно паспорта-то не разглядываем, разве что в приемном отделении посмотрят, да и потом в праздники половина лиц похожи друг на друга, как желуди. Все опухшие. Больше китайских пчеловодов напоминают, чем европейцев. Ловите теперь этого самозванца, адрес есть, разбирайтесь.
Один из оперов старый знакомый, прошу рассказать о результатах следствия.
Не подвел, на следующий день позвонил, рассказал подробности. История такова: два друга мучительно пьянствовали больше недели, пока один из них окончательно не потерял свою основную способность: пить. Потерял ее одновременно с даром речи, способностью передвигаться и прочими, для него второстепенными функциями организма. Видя, что друг готов отдать концы, реальный Прохоров мечется в поисках. Друг – украинец, приехал в гости. Страховки нет, за лечение придется платить. Смекалка подсказала выход: поскольку друг уже не разговаривает, только мычит, и никто по выговору не заподозрит в нем коренного западенца, кладет ему в карман свой паспорт, полис и отправляет лечиться. Но друг подвел, хоть напоследок, но обманул русского, помер. Вот как теперь паталогоанатом будет объяснять, что свидетельство о смерти выписал на живого, но это уже его проблемы.
Будни оперблока
В операционной оживление, крики. На столе мужичок средних лет. Травматолог уже шестой час оперирует ему сломанную голень, никак не может остановиться, постоянно недоволен результатом. Доктора обуяла гордыня, хочет сделать красиво, лучше, чем было, хочет превзойти творца. Надо сказать, творец о красоте не позаботился, кривая нога сломана в двух местах. Вместо обычных полутора-двух часов операция затянулась. Больной под местной анестезией истомился лежать на операционном столе:
– Мужики. Ну вы скоро? Мне отлить надо.
Травматолог:
– Сейчас, сейчас, мы уже заканчиваем, зашиваемся.
Удар молотком по стамеске, хруст костей.
– Как-то странно вы зашиваетесь! Короче, если вы мне сейчас не дадите поссать, я сдохну!
Дневной анестезиолог:
– Слушай, ты имей совесть. Я из-за тебя тут ночевать не собираюсь, у меня рабочий день давно закончился. – Обращаясь к больному: – Потерпи, дорогой, извини, я не знал, что все так надолго затянется, мочевой катетер бы поставил.
В дверях операционной маячит дежурная смена:
– Вы скоро там? Нам операционная нужна. Экстренные поступают.
Травматолог:
– Скоро. Тут все непросто.
– Тебе дай любую операцию, и ты ее сделаешь сложной. У нас парень уже час как на каталке в коридоре лежит, аппендицит.
– Мужики, дайте поссать! Сдохну!
Операционная сестра посылает всех сразу:
– Как закончат, полчаса, не меньше. Мне еще тут стол накрыть, белье поменять.
Но все, что на этом свете имеет начало, когда-нибудь заканчивается. Завершилась и операция. Последний шов, гипсовая лангета. Счастливый мужичок с облегчением наполняет до краев утку. Уборка, закатывается новый больной. Двадцать пять лет, курсант академии наркоконтроля. Аппендицит. Парень заметно нервничает перед операцией. Двух часов ожидания в коридоре на холодной каталке почему-то не хватило, чтобы успокоиться.
– Не волнуйся, сейчас поспишь, все будет нормально.
На помощь приходит дежурная санитарка, Степановна, человек необычной доброты, редко понятной посторонним. Как всегда, находит слова утешения:
– Мил человек, а ты писать-то не хочешь?
– Да нет, не хочу.
– А то смотри, у нас тут все умирают.
Парня начинает трясти от страха, пульс подскакивает до 140. Приходится вмешаться:
– Степановна, да вы что говорите? Иногда ведь и выживают.
– Да что вы, доктор, такое говорите! Вон перед ним больной лежал. Как он умирал! Ах, как он умирал…
Парень собирается сорваться с операционного стола. Приходится схватить первое, что попалось под руку, а попался фентанил, и ввести сразу пару ампул. Клиент немного успокаивается и, почувствовав начало действия наркотика, как говорится – приход, облизывает губы, смакует.
– А что это было? Это наркотик?
– Да, наркотик. Это как раз то, с чем ты должен будешь бороться.
– А ничего…
Похоже, наркоконтроль потерял своего молодого перспективного сотрудника.
Три доктора-гинеколога копошатся над операционным столом. Все девчонки рослые, как на подбор, по 150 см. Анестезиологу скучно, смотрит на всех сверху, хотя все операторы стоят на табуреточках.
– Вас что, по росту принимают на работу? А то получается как в песенке: «На моем уютном столике танцуют рожицы смешные польки. Эти рожицы росточком с гномиков, но эти гномики – такие комики». Молчат, заняты, разговаривать некогда. На уютном столике пациентка, размером с лося. У докторов не хватает длины рук, чтоб добраться до ее внутренностей. Музыку даже им поставил, Пашу Кашина, чтоб веселее было, не помогло.