Хорошая, кстати, песенка. Часто привожу ее студентам в качестве примера кислородного голодания мозгов. В свое время заметил, первый признак горной болезни – люди начинают употреблять в разговоре уменьшительно-ласкательные суффиксы. Но с горной болезнью мы дело имеем редко, уменьшить содержание кислорода в воздухе ниже атмосферного трудно. Анестезиологу надо быть полным мудилой, чтоб перекрыть подачу свежего газа в контур наркозного аппарата и не обращать внимания на его вопли тревоги. Хотя многим такое удается. Зато с маразмом мы имеем дело часто. Примерно то же самое, кислородное голодание мозгов.
Приятно встретить человека, настроенного по отношению к тебе позитивно, несмотря на причиненные ему некоторые неудобства. Который до сих пор не сомневается в возможностях сельской медицины и ее справедливости.
Лет пять назад человека нашли в соседнем лесочке с разбитой рожей. Решив, что его кома связана с черепно-мозговой травмой, и чтоб проверить, нет ли внутри каких гематом, не долго думая, в пяти местах просверлили череп. Наложили, как это красиво называется, диагностические фрезевые отверстия. Операция не сложная, известна со времен каменного века, но с успехом широко применяется и в наше время. Компьютерных томографов в селе нет. Хотя во времена палеолита показания к ней были более развернутые, типа изгнания злых духов. Сама процедура очень мне напоминает игру в морской бой. Дырки в основном сверлятся наугад с тем же результатом: мимо, мимо, попал, убил. Гематом у мужичка не нашли, кома оказалась чисто алкогольной. Через пару дней настало пробуждение. Ощупав свой череп, голова болела, но не так, как обычно по утрам, мужичок произнес:
– Ну бля, крепко же я вчера дал…
Начали как-то оправдываться, мужик, извини, мы думали у тебя в голове гематома, вот и насверлили дырок. Больших неудобств они тебе не доставят, разве что будешь за ямки в черепе цепляться расческой. Но ты же не сикх, тебе расческу с собой носить не обязательно, да и вряд ли ты ею вообще пользуешься.
– Не, мужики, это я вчера в лесу на ветку напоролся. Надо ж так было нажраться.
С этим убеждением и был выписан. В последние годы встречаемся часто, и сколько ни пытаемся объяснить, что дырки в черепе насверлены нами, мужичок только укреплялся в своей мысли:
– Не, это я тогда в лесу на ветку упал, это она мне череп проткнула. Вам-то с какого хера мне дырки в башке сверлить?
И действительно, с какого?
Почти всю ночь неторопливая перебранка хирурга и анестезиолога в операционной.
– Слушай, ты не можешь работать быстрее? Минут через десять не жалуйся, что клиент начнет напрягаться. Релаксанта больше не получишь.
– Бля, ну ножницы, совсем не режут. Вроде недавно точил. Представляешь, на Удельном рынке заточить ножницы – четыреста рублей!
– А чего так дорого? Там один чучмек сидит в будке, я у него цепи для бензопилы затачиваю. Восемьдесят рублей. А ножницы почему так дорого?
– Так то же инструмент, импортный, работа кропотливая.
– А бензопила что, не инструмент? У меня тоже импортная, немецкая. Заточи бензопилу, она тебе все остальные инструменты заменит.
– А тебе самому бензопила зачем?
– Как зачем? Баню строил. И в поселке все знают: у меня есть бензопила. Уважают. Чего не так – распилю.
У всех свои проблемы. Пожилая женщина, сахарный диабет, гангрена стопы. Предстоит ампутация бедра. Слезы. Понятно, психологическая травма, операция калечащая, но другого выхода нет. Иначе смерть. В таких случаях стараешься быть поделикатнее с пациентом, успокоить не только препаратами, но и словами. Анестезиологу как-то даже неудобно даже задать обычный стандартный вопрос перед операцией, спросить рост, вес. На вид больная весит не менее ста двадцати. Спинальная анестезия уже подействовала, доктор ждет прихода хирургов, во время операции собирается ввести снотворное. Возраст, общий наркоз опасен. Бедняжка пытается приподняться на локтях, крестится, вдали за окном виден купол местной часовенки.
– Ой, ну и дура я, зачем согласилась, лучше бы я с ногой умерла!
Доктор испугавшись:
– Осторожней! Стол ведь узкий, не дай бог. Если свалитесь, мне же вас не поднять.
Степановна, санитарка, ходит вокруг стола. Примеряется:
– Ну и нога! Вот это нога! Как же я ее унесу? Тут надо пододеяльник брать.
Двое реаниматологов перебрасывают на операционный стол пожилого мужчину. Острая кровопотеря, шок, дед уже не с нами, где-то по пути на небеса. Торопятся, еще есть шанс вернуть человека на землю. Из прямой кишки льется чистая кровь, как оказалось, язвенный колит. Санитарка:
– Вы чего делаете! Я только полы вымыла, а вы опять! Совести у вас нет!
– Уйди, простыню бросишь на пол.
– Во народ! Нет, доктор, ну вы посмотрите на него, уже совсем обнаглели, уже срать сюда приезжают! Скажите ему, чтоб прекратил!
Ночь, скука. Беседуем с санитаркой оперблока о творчестве Набокова. Степановна человек разносторонний, готова поддержать беседу на любую тему, от биологии морских млекопитающих (регулярно посещает дельфинарий) до проблем адронного коллайдера. Человек одинокий, всасывает всю медийную информацию, охотно делится.
– Доктор, а вы не знаете, где музей Набокова?
– Не, Степановна, не знаю. Не был.
– А мне сказали, что вы знаете.
– Знаю, в Рождествено есть усадьба, а есть там музей или нет, не интересовался.
– А где это?
– За Сиверской, вернее, по Киевскому шоссе сразу за Вырой, далековато.
– Надо съездить.
– А вы так Набокова любите?
– Да, люблю.
– Много читали?
– Не, не читала. Хочу в музей сходить, а потом почитаю.
Пора учить узбекский язык. На операционном столе товарищ из Средней Азии. Пытаемся наладить вербальный контакт:
– По-русски говорим?
– Русский, да, говорим.
– Что болит?
– Болит… (Показывает на низ живота, в область аппендикса.)
Черт, живот весь в следах от чесотки.
– Какой… его сюда притащил?! Почему в приемном не обработали? Сам-то ты давно чешешься?
Молчит, похоже, не понимает.
– Где чешешься?
– Болит… – Показывает на низ живота.
– Ну там болит, а слово «чесаться» ты понимаешь? Вот так ты делаешь?
Вместе с хирургом изображаем процесс чесания. Хирург скачет вокруг стола, задрав футболку, скребет двумя руками свой волосатый животик, напоминая маленького Кинг-Конга.
– Так делаю…
Пока ждем из приемного специалиста по обработке чесоточных, коротаем время за беседой.
– Ты давно в России-то?
– Давно в России…
– Чего говорить не научился?
– Говорить научился.
Похоже, товарищ повторяет первые слова из сказанной тобой фразы.
– Сам чем занимаешься? Плитка кладешь?
– Занимаюсь… Плитка кладешь…
Слово «плитка», похоже, знакомо. Смотрит на меня со страхом: «Шайтан! Откуда знаешь?»
– Плохо плитка кладешь. У тебя кончики пальцев стерты, такое только у неопытных облицовщиков бывает. И еще у тех, кто только учится играть на арфе. Но думаю, что это вряд ли.
– А где успел побывать? На что посмотрел? Куда вас на экскурсии возят?
– Много успел побывать.
– И Эрмитаж, наверное, уже посетил, да? Даже завидую тем, кто в первый раз.
Беседу прерывает появление санитарки с флаконом бензилбензоата от чесотки. Жаль. Так и не узнаем о программе посещения культурной столицы.
Новогодняя ночь, хирургу плохо, хирург трезв. Пот со лба капает в рану. Руки уже работают, голова еще нет. На столе парализованный дедушка, 92 года, призреваемый сестрами милосердия в богадельне при местном соборе. Гигантская паховая грыжа, наследие еще советских времен. Ущемление в таком возрасте редкость, видно, дедок из последних сил потянулся к тумбочке за стаканом воды, пить. Когда – неизвестно, два, три, четыре дня назад? Дара речи дедушка после паралича лишен, пожаловаться не смог. Двоюродные сестры милосердия насторожились, когда началась кишечная непроходимость, заметив рвоту.
Операция долгая, скучно. Пытаюсь завязать разговор:
– Слушай, не пойму, а ты по какому автору делаешь пластику?
– Да тут получается что-то среднее между двумя способами, по Жирару – Спасокукоцкому и Кимбаровскому.
– Интересно, а где же у тебя канатик?
– Черт, не заметил! Вот же он, засохший, сверху остался.
– Так что получается, по Постемпскому? Не удержится, ткани-то говно. Сетку ведь сейчас не поставишь. Дед еще раз за стаканом потянется, и вся твоя работа псу под хвост.
– Не потянется уже… Ну а чего тут еще сделаешь?
– Отсеки его, этот канатик, один хрен передавится. Знаешь песню: «Как дружно рубились канаты…»?
– А яйцо? Его что, тоже? Одно оставить? Неаккуратненько…
– А яйцо-то ему зачем, кому показывать? Потом, если захочет – шарик ему в мошонку закатаешь, для эстетики. Хотя вряд ли.
– Ладно, я ему еще дупликатуру апоневроза сделаю, типа как по Мартынову. Удержит. А канатик, да пусть сверху болтается.
– Ты чего, хочешь все известные способы в одной операции объединить? Думаешь, дед скоро сразу со всеми авторами встретится, всем им от тебя привет передаст?
– А куда он денется…
– Не волнуйся, ты его еще выпишешь, ты его еще будешь в богадельню обратно устраивать. А то обрадовались там, понимаешь, спихнули деда.
Хорошо, что люди спят во время операции, не слышат профессиональных разговоров.
Разговорились со знакомым инспектором госнаркоконтроля. Анестезия местная, ему скучно лежать на операционном столе, мне нечем заняться. Хирургам работы часа на два-три. Товарищ нетрезвым упал с крыши гаража, перелом голени.
– А ты чего так бухаешь? Тебя с работы за пьянку не попросят?
– Да нет, у нас разрешают, ну так, в меру.