Любитель ночных велосипедных прогулок (баня, пиво, поездка за добавкой) просыпается в шесть утра после операции.
– Доктор, все нормально?
– Нормально.
– Тогда с меня кабак. Как только выпишусь – сразу.
– Не беспокойся. С тобой в кабак ходить бесполезно, даже за твой счет. Ты пищу не прожевываешь, кусками глотаешь. Сам все съешь. Предупреждали ведь классики, наверняка читал. Пережевывая пищу, ты помогаешь не только обществу, но и хирургам.
– А чего было?
– А было то, что ты полный желудок набил креветками до плотности камня. И когда с велосипеда еб…ся, ты этим булыжником себе селезенку разнес в клочья. Говорят, ты просил ее тебе показать? Не покажу, выглядит не очень, я ее даже своей собаке предложить стесняюсь. Обычно беру.
– Да ну вас с вашими шутками…
– А я серьезно, не веришь, можешь убедиться, там полное ведро креветок в оперблоке стоит, можешь забрать, помыть… Полный желудок, до селезенки не добраться, я больше часа их из твоего желудка высасывал. Так что в кабак – это без меня.
Вывод: пьете – не закусывайте, закусили – сидите дома, пережевывайте.
Кабака, впрочем, мы так и не дождались, приглашения не получили.
Пора бросать работу. С возрастом соображаешь медленно, пусть и не так медленно, но уже не так быстро, как хочется. Порой просишь окружающих из тех, кому можно доверять: заметите, что косячу, забываю про элементарные вещи, – говорите. Сам еще никогда не замечал приближения собственного маразма. Пока из деликатности молчат, говорят, есть у нас и поглупее. Но сам чувствую – пора. Хорошо, когда в голове у тебя есть одна мысль, и ты ее не спеша думаешь. А как быть, если приходится одновременно думать о разных вещах? Записываться в шизофреники? Поздно.
Вечер, занимаюсь поиском решения проблемы: ДТП, ко всем прочим травмам ушиб легкого. Кровь течет из разорванного бронха, девчонка тонет в собственной крови. Старый надежный друг наркозный аппарат «Дрегер» пищит от бессилия, жалуется, не может накачать в легкие воздух. Отсасываешь кровь, одна-две минуты, и трахея наполняется снова. Было бы разорвано левое легкое, бог с ним, засунул трубку поглубже, в правый бронх, вентилируй одно правое. Спадется левое, ателектаз, – хрен с ним, это потом, сейчас другие проблемы, кровопотеря, давно нет никакого давления. Еще немного, и будешь объяснять, почему ты шестнадцатилетнюю мокрощелку оставил на столе. Да, дура, да, нечего кататься в чужой машине с такими же пьяными подростками. Но никто на это не посмотрит, а спросят, например, а почему не заинтубировал каждый бронх раздельно? А чем, хером своим? А не е…т! А где у вас двухпросветные трубки, где бронхоскоп в операционной? Не купили вам? А почему вы об этом не просили? Просили? А главврач говорит, заявок не поступало. И вперед, в дальний путь. И что делать? Устроить пневмоторакс справа, появится шанс, что остановится кровь? Никогда не накладывал, прошу хирурга, сможешь накачать воздуха в плевральную полость? Не, говорит, не умею, могу только пневмоторакс дренировать, а самому сделать – никогда. Попробовать заткнуть мочевым катетером, протолкнув его в правый бронх, и раздуть его там? Бред, как тогда присоединить коннектор к трубке? Хотя как-нибудь потом можно попробовать. Позвонить эндоскопистам? Вечер, пока кто-нибудь из них доберется из дома, пройдет полчаса, не меньше, будет поздно. Рядом висит рентгеновский снимок девчонки. Прикидываю расстояние до бифуркации, изгибаю проводник, с какой-то попытки трубка по нему, кажется, пролезает в левый бронх. Высасываешь из него кровь, одного легкого пока хватает. Остаются мелочи, центральная вена, зонд. Желудок полон смеси наспех проглоченной шавермы с кока-колой и какой-то спиртосодержащей жидкостью. Ну и смыть с халата кровь с блевотиной, черт, новый халат, первый раз надел.
А еще третья проблема: зрители. Вокруг стоят хирурги, все ждут твоей отмашки: начинайте! Их можно понять, полный живот крови, наверняка оторвана селезенка, черт знает что с печенью и в лучшем случае ушиб почки, вместе с мочой течет кровь, ну и хорошо. Хорошо, что что-то еще течет. И нельзя показать, что у тебя ситуация выходит из-под контроля. Попутно приходится развлекать публику своими наблюдениями:
– Вот смотрите, всего шестнадцать, на вид совсем зассыха, а как серьезно подошла к вопросу. Видите, побрила интимные места, ноги. Маникюр на пальцах такой, что датчик не пробивает. Кстати, ни у кого нет ацетона, хоть на одном пальце лак смыть? Так что, девчонки, если вас пригласят на автомобильную прогулку, вы смотрите, готовьтесь заранее.
Операционная сестра:
– А что, если я вас завтра попрошу меня до города подвезти, мне прямо сейчас побриться?
– Ну это смотря на что вы надеетесь. Да, и никогда не приглашайте девчонок покататься в конце цикла, мне уже не раз приходилось кресло от крови отмывать, я езжу быстро. Я всегда пятновыводитель с собой вожу на всякий случай.
Наконец все, потрошите, товарищи, пора. Теперь можно не спешить, заняться кровью, перелить, позвонить эндоскописту, пусть приедет. Сможет помочь – хорошо, нет, не судьба. Доктор недоволен, оторвали от ужина. К его приходу легкое частично спалось, кровотечение уже жизни не угрожает. Но доктор приехал не зря, нанес пользу, отмыв бронхи от сгустков крови. Теперь оба легких могут дышать относительно свободно, можно расслабиться, спросить хирургов, распоровших живот сверху донизу:
– А у меня все хорошо, а у вас?
И услышать ожидаемое:
– А у нас полный п…ц! Печенка, бля, расползается, не прошить. Прорезаются все нитки.
– Ничего, привыкайте к хорошему. Это вам не свинцовая печень наших граждан, которую так просто не проткнешь, это ребенок. Работайте, а я по-быстрому сбегаю на ингаляцию, покурю.
Смотрю, у дверей оперблока собрался народ. Родители ублюдка, сидевшего за рулем:
– А вы доктор? Вы знаете, наш мальчик так пострадал, у него сотрясение мозга, его положили в больницу. А как там девочка?
Думаю, что ответить. Сейчас наверняка будут предлагать помощь, спросят, не надо ли чего? У них живой интерес, чтобы девчонка выжила, их сынок уже совершеннолетний.
– Доктор, у нас к вам большая просьба, если она умрет, вы сыну не говорите, он так расстроится…
И тут в голове первая мысль, в верности которой не сомневаешься. И сразу находятся слова ее выразить:
– А не пошли бы вы на хуй со своим ублюдком.
– Что вы сказали?
– Я сказал: на хуй отсюда! Чтобы я вас тут не видел. Если она умрет, ему об этом сообщат.
Родители девочки обо всем узнали только ночью, приехали из города. Прошу оставить свои подписи в истории, это о том, что вы согласны на операцию, тут – что вы согласны на переливание крови. Зачем? Так положено, хотя кровь я ей все равно уже перелил. И операцию все равно уже сделали. Папу интересует только один вопрос: жить будет? Должна, но поправляться будет долго, возможно, придется удалить часть легкого. Маму интересуют детали:
– Вы что, хотите сказать, что у нее теперь на всю жизнь шрам на животе останется? Вы ей хоть косметический шов наложили?
– Что?!
Папаша не дает продолжить, выталкивает родительницу в коридор.
– Доктор, вы на нее не сердитесь, вы же понимаете… Мы зайдем завтра, большое спасибо скажем.
– Да не беспокойтесь, я не сержусь, а завтра не моя смена, и надеюсь, что меня тут уже не будет.
Развеселила ситуация. Старого деда, по виду явного отставника чином не ниже подполковника, на каталке заталкивают в лифт. На операцию. Лифтерша, немолодая узбечка, закрывая двери, о чем-то громко говорит по телефону со своим тюркоязычным собратом. Старый пидор не может не высказаться:
– Вот, смотрите! Когда я последний раз лежал в госпитале в Германии, там тоже была лифтерша. Немка! Так вот, она никогда не смела на работе разговаривать по телефону.
– Я даже, наверное, догадываюсь, почему…
– Правильно, доктор. Дисциплина!
Узбечка не выдерживает:
– Да? А ты когда в Германии последний раз по телефону говорил? Тюлпан, Тюлпан, я Рамашка, отвэть…
Очередной доктор-гинеколог в операционной делится планами:
– Все, увольняюсь.
Из вежливости деликатно интересуюсь:
– Ну и куда, если не секрет?
– Зовут в поликлинику метрополитена. Там им нужен гинеколог.
– Естественно, нужен. Решать старый спор сотрудниц?
– Какой?
– Ну как же, бабы спорили в метро…
Под утро неохота будить дежурную медсестру, пусть спит. Сам заполняю журнал поступлений:
– Фамилия?
– Фахрутдинов Равиль Ришатович.
– Татарин, что ли?
– Татарин.
– А хер ли ты нажрался в священный месяц рамадан?
– Знаю, грех это, большой грех. С друзьями после работы посидели. Хорошо так посидели.
– Где работаешь?
– В ТСЖ. Сантехник.
– Чего, цеховая солидарность сильнее заповедей пророка?
– Доктор, не могу, дайте попить.
– Сушняк? Не волнуйся, дам, как только стемнеет, сразу дам. Как только закончатся белые ночи – сразу. Недели через две.
Хорошее отношение к людям порой настораживает, открытое выражение симпатии пугает. Хирург разговаривает с коллегой по телефону:
– Слушай, ты долго еще на больничном будешь? Да нет, все нормально. Ты, это, не торопись выписываться. Держат пока? Ну и сиди дома. Да тут один твой больной поступил. Не помнишь такого? Нет? А он не знал, что ты на больничном. Пришел в палату. Молоток с собой принес. Первым делом гвоздик в стену вбил, твой портрет повесил. Не знаю, где взял. В рамочке, 20 на 30. Рядом полочку наладил, букетик цветов положил. Да не, серьезно, я в палату зашел и просто охуел, портрет твой висит на стене. Так что ты не торопись, смотри, будь с ним поаккуратней, а я к твоему приходу постараюсь его выписать.
С утра зачем-то звонит травматолог: