Вторым процессом стало непосредственное воздействие, рецепция канонического права путём применения Номоканона XIV титулов без толкований в Канонических ответах митрополита Иоанна II. Полагаю возможным утверждать, что именно при нём состоялся перевод Номоканона XIV титулов без толкований на древнерусский язык.
Третье – это творческое применение норм византийского церковного права с учётом условий Руси, выразившееся в снижении епитимий, в отказе от использования традиционных для византийского права способов наказания, в частности – от членовредительства.
Отмечу и то, что в Киеве во второй половине XI в. появились «антилатинские» сочинения, авторами которых были митрополиты Георгий и Иоанн II, а также игумен Печерского монастыря Феодосий.
Второй этап я определяю как удельный, епископский. В XII столетии в условиях развития удельных земель начинают формироваться местные направления, школы покаянной дисциплины. Можно выделить как минимум три:
• новгородскую, основоположником которой стал епископ Нифонт и его преемник – архиепископ Илья;
• киевскую, связанную с митрополитом Климентом Смолятичем и игуменом Григорием;
• белгородскую, связанную с епископом Максимом.
Каждое из этих направлений отличалось особенностями деятельности духовенства в своих епархиях. Так, для новгородской епархии существенными было снисходительное отношение к ростовщичеству, признание постоянных контактов с иноверцами и язычниками. Для киевского духовенства важнее было ограничение контактов с «латинянами», борьба с богомильской ересью.
Полагаю возможным говорить и о существовании владимирской школы покаянной дисциплины[389], однако этот вопрос нуждается в дополнительном исследовании. Епитийники домонгольского периода, находящиеся в разнообразных по своему составу сборниках XIII-XVII вв., выявлены далеко не полностью, «…история древнерусской литературы пока преждевременна, так как она не запаслась еще достаточными материалами для своего научного содержания… Такова, например, довольно обширная литература, стоящая в связи с епитимийно-катехизическим поучением древнего времени» (курсив Н. К. Никольского. – Р. П.)[390]. Этот вывод, сделанный в начале XX в. Н. К. Никольским, в полной мере применим к современному состоянию исследования ценнейшего комплекса исторических источников по истории Древней Руси – епитимийников.
1972-1973 гг.
Часть 3Уральская археография
Уральская археографическая экспедиция и изучение истории духовной культурыУрала[391]
В своих заметках я хочу остановиться на некоторых, по преимуществу научно-организационных вопросах появления полевых археографических исследований, истории создания лаборатории археографических исследований (ЛАИ), ставшей инициатором появления программы системного изучения духовной культуры Урала, и организации исследовательского центра – Института русской культуры в Уральском университете. Эти заметки – не официальная история, в основании лежат воспоминания и оценки с позиций сегодняшнего дня, но какими бы отрывочными и не всегда точными они ни были, память отбирает самое существенное, и преимущественно – в человеческих взаимоотношениях. Кроме того, опыт профессионального историка свидетельствует, что за пределами традиционных источников чаще всего оказываются мотивы, отношения, человеческие симпатии и антипатии – словом, то, что предшествует появлению приказов, отчётов и проч.
Мне пришлось организовывать археографическую экспедицию, археографическую лабораторию на историческом факультете Уральского университета, а позже – уже в качестве проректора университета – Институт русской культуры. И рассказ о том, как и почему приходилось принимать в 70-е – 80-е гг. конкретные решения, подобно осколку зеркала, отражает состояние гуманитарной науки последней четверти XX в. в Советском Союзе. Заранее оговариваю возможность неточностей в отдельных деталях, так как весь рассказ ориентирован на устные источники, воспоминания – мои и, частично, моих коллег по экспедициям.
К началу 70-х годов XX в. в Уральском университете существовали несколько направлений и школ, изучавших историю культуры Урала. Большая часть специалистов этого направления находилась на филологическом факультете, что не случайно. Имена уральских писателей Д. Н. Мамина-Сибиряка и Π. П. Бажова были хорошо известны в истории русской и советской литературы. История развития литературы и искусства на Урале получила развитие в работах профессоров М. А. Батина, И. А. Дергачёва и их учеников[392]. На факультете работал выдающийся историк древнерусской литературы В. В. Кусков, среди учеников которого хочу отметить Е. И. Дергачёву-Скоп[393]. По инициативе И. А. Дергачёва, Е. И. Дергачёвой-Скоп были предприняты первые археографические экспедиции в 60-х гг. в Свердловской области, итоги которых, судя по экспедиционным дневникам, привели к заключению о бесперспективности их продолжения на Среднем Урале. К середине 70-х гг., когда вновь встал вопрос об археографических исследованиях, В. В. Кусков уже давно работал в Московском университете, а Е. И. Дергачёва-Скоп – в Новосибирском, продолжая там археографические исследования Сибири.
На филологическом факультете действовала кафедра истории искусства под руководством Б. В. Павловского. Именно он оказался у начала изучения истории искусства Урала XVIII-XIX вв., уделив особое внимание тем его направлениям, которые специфичны прежде всего для края горнозаводской промышленности[394].
Большие традиции имело изучение уральского фольклора, связанное с экспедиционными исследованиями, выросшими из учебных фольклорных практик. Они были начаты доцентом М. Г. Китайником ещё в 1944 г. и продолжены В. П. Кругляшовой, которая на протяжении многих лет (до 1991 г.) руководила полевыми фольклорными исследованиями, создала фольклорный архив, систематически занималась публикацией полевых материалов[395].
Отдельным самостоятельным и мощным научным направлением стало изучение финно-угорской и северорусской диалектной лексики, топонимики и ономастики Урала[396], проводимое под руководством А. К. Матвеева. Оно сочетало в себе проведение ежегодных экспедиционных исследований, создание огромной словарной картотеки и большой объём научных публикаций. К концу 70-х гг. лаборатория топонимики была единственным гуманитарным подразделением УрГУ, имевшим официальный статус проблемной лаборатории.
В отличие от филологического факультета, на истфаке УрГУ вопросы истории и культуры Урала практически не изучались, за исключением исследований по истории культурной революции на Урале, проводимых на общеуниверситетской кафедре истории КПСС, которыми руководили В. Г. Чуфаров и Μ. Е. Главацкий[397]. Превосходно организованная археологическая экспедиция, руководимая В. Ф. Генингом, специализировалась по преимуществу на археологии Урала и Западной Сибири эпохи бронзы и железа. Среди историков, изучавших отечественную историю, абсолютно превалировали исследователи социально-экономических процессов развития Урала XVIII-XX вв. По словам моего учителя М. Я. Сюзюмова, сказанным в 1974 г. накануне моей защиты, последняя диссертация по истории России старше XVIII в. была защищена в УрГУ в 1942 г. А. А. Введенским – по истории хозяйства Строгановых[398]. Студенты-историки, специализировавшиеся по отечественной истории, практически не изучали палеографию, спецкурс по археографии читался формально и не был связан с реальной подготовкой публикаций. К сожалению, отсутствовали какие-либо межфакультетские связи между истфаком и филфаком.
…В апреле 1974 года я, тогда старший преподаватель кафедры истории СССР досоветского периода, оказался в Москве, чтобы передать рукопись своей диссертации по истории покаянной дисциплины русской церкви домонгольского периода моим оппонентам – А. Г. Кузьмину и А. И. Рогову. Диссертация далась очень трудно. Тема, предложенная М. Я. Сюзюмовым, предполагала исследование византийского влияния на право Древней Руси. В процессе подготовки пришлось ограничиться исследованием древнерусских епитимийников.
На этом пути я столкнулся как минимум с двумя проблемами. Первая – это почти полное отсутствие историографии по теме[399]. Но гораздо труднее оказалось другое – отсутствие специальной подготовки в области палеографии и текстологии, курсы которых не преподавались в университете на тот момент. До поступления в аспирантуру я и рукописи в руках не держал. Да и где?! В Свердловске единственное собрание находилось в фондах Государственного архива Свердловской области (собрание рукописей Уральского общества любителей естествознания) и отдельные экземпляры хранились в областном музее, но они были малодоступны, и их архивное описание было неквалифицированным. Пришлось сидеть вместе со студентами истфака МГУ на практических занятиях по палеографии в рукописном отделе ГИМа и штудировать исследования по древнерусской литературе, славянской филологии. Но едва ли не главной школой для меня стали рукописные отделы БАНа и Библиотеки им. Ленина.
Начав преподавать в УрГУ, я стал читать спецкурс по культуре Древней Руси для студентов-третьекурсников, ездил с ними на экскурсии в Верхотурье и в Тобольск, пытаясь хотя бы отчасти восполнить пробелы в учебной программе.
Возвратимся к апрелю 1974 года.
Меня разыскали в Москве и передали, что со мной хочет встретиться профессор В. Я. Кривоногов, руководивший историко-архивным отделением нашего истфака. Встреча была назначена в гостинице «Россия». В. Я. Кривоногов попросил меня найти в Научной библиотеке МГУ Ирину Васильевну Поздееву и договориться, когда она сможет прочитать курс для студентов, желающих поехать в археографическую экспедицию. В. Я. Кривоногов осенью 1973 г. был на выездном заседании Археографической комиссии в Пермском университете, где И. В. Поздеева сделала доклад об итогах археографических исследований в Пермской области. Доклад и находки московских археографов произвели большое впечатление на В. Я. Кривоногова и на проректора по учебной работе УрГУ Б. А. Сутырина, заведовавшего кафедрой истории СССР. В Свердловске было организовано Уральское отделение Археографической комиссии во главе с В. Я Кривоноговым, а Б. А. Сутырин возглавил его Свердловское отделение. Там же, в Перми была достигнута предварительная договорённость о совместной работе Уральского университета и МГУ в Свердловской области.