В этом же году началась разработка комплексной программы изучения духовной культуры Урала, которая должна была объединить все направления этой проблематики, разрабатываемые историками и филологами.
С 1982 г. эта программа была заявлена в Минвуз России и была утверждена до 1990 г.[410]
Вместе с археографами работали искусствоведы Т. А. Рунева, С. В. и Г. В. Голынец. Успешно развивалось исследование древнерусских музыкальных традиций, лидерами этого направления были Η. П. Парфентьев и М. Г. Казанцева. Даже существовал кружок археографов, которым руководил один из известнейших уральских староверов, знаток знаменного пения Ф. И. Аникин.
Постоянной проблемой для меня было обеспечить стабильность состава научных сотрудников лаборатории полевых археографических исследований. Её формальный статус – учебная лаборатория при кафедре истории СССР досоветского периода. По штатному расписанию сотрудники лаборатории – лаборанты (в лучшем случае – старший лаборант) с минимальной зарплатой. Это ещё годилось для студентов, но для людей, которые уже имели или должны были получить учёную степень, да к тому же семейных, такое положение было недопустимым. Поэтому наиболее квалифицированные сотрудники переходили на работу на кафедры университета, в научные библиотеки города, переезжали в другие города. Научные связи сохранялись, но лаборатория оставалась без наиболее квалифицированных сотрудников. Положение можно было бы изменить, добившись ставок научных сотрудников. Но это было возможно лишь в случае получения лабораторией от Минвуза статуса проблемной. Этот статус получали, как правило, те коллективы физиков, химиков, технологов, которые успешно работали на оборонную проблематику. Гуманитарные проблемные лаборатории были чрезвычайно редки, особенно в провинциальных вузах.
Подготовку к получению этого статуса мы начали уже в конце 70-х годов. Были исписаны горы бумаг, писем, отчётов… Не единожды в год ездили в Москву, на улицу Щепкина, где находилось подразделение Минвуза РСФСР, отвечавшее за организацию науки. Наконец, весной 1987 г. для открытия лаборатории были собраны все мыслимые и немыслимые документы: от научных отчётов, решений Президиума УрО АН СССР, рекомендаций академика Д. С. Лихачева, Археографической комиссии – до хвалебных публикаций в Правде, Известиях…
И вот утром, снова оказавшись на улице Щепкина, я передал исчерпывающий пакет документов на открытие лаборатории Е. Н. Геворкян, которая непосредственно занималась этими вопросами. Получив папку с документами, она сказала:
– Это не поможет. Всё это уже не нужно!
– Почему? Что случилось?
– А вы не знаете? Перестройка! Все поменялось!
– Ну, тогда я пойду туда, где её делают.
– Куда?
– В ЦК КПСС.
Моя злость и явно опрометчивое заявление возымели неожиданное действие. Собеседники реально перепугались. Перепугался и я сам, поняв, что деваться мне некуда, и я должен сегодня попасть в ЦК КПСС.
Поехал на Старую площадь. Я никогда в жизни не был и не собирался там быть. Не знал ни единого человека за этими стенами. Здание, которое охраняли сотрудники КГБ и специальных подразделений МВД, ничего, кроме опасений, у меня не вызывало[411]. Я вошёл в тот подъезд, который, как оказалось, предназначался для руководства ЦК. Несколько раз меня выпроваживали, но, в конце концов, подсказали, что можно позвонить по справочному телефону (попросив не говорить, кто посоветовал), и дали телефон человека из отдела науки, который имел отношение к проблеме. Тот назначил время встречи. Мне заказали пропуск, и через три часа я сидел в маленьком кабинете, где сотрудник ЦК внимательнейшим образом просмотрел все документы, выслушал мои объяснения и сказал, что позвонит мне вечером в гостиницу. Вечером он позвонил и сообщил, что вопрос решён положительно. Проблемную лабораторию утвердили. К стыду своему, я не помню фамилию этого человека. Но именно благодаря его поддержке в университете появилась наконец-то проблемная лаборатория!
В 1990 г. уже по моему представлению (я был тогда первым проректором университета) ректорат создал Институт русской культуры, первый и единственный в системе университетов страны.
К этому времени, в середине 80-х гг., в археографической лаборатории определилось несколько научных направлений. Среди них:
• исследование феномена горнозаводской культуры, специфики общественного сознания горнозаводского населения. Это было предметом моего докторского исследования, защищённого в 1987 г. К этому направлению примыкало исследование Н. А. Кривовой, В. И. Байдина;
• изучение древнерусской певческой культуры (Η. П. Парфентьев, М. Г. Казанцева, Н. В. Парфентьева);
• история книжной культуры и образования на Урале XVI-XVIII вв. (Н. А. Мудрова, Л.А. Дашкевич, Е. П. Пирогова, А. Г. Мосин, Е. В. Починская);
• история православия и старообрядчества на Урале и в Западной Сибири XVII-XIX вв. (А. Т. Шашков, П. И. Мангилев, И. Л. Манькова);
• традиции древнерусской литературы на Урале (Л. С. Соболева, В. И. Байдин);
• традиции изобразительного искусства и уральской школы иконописи (Е. В. Починская, Е. В. Ройзман);
• исследование горнозаводского законодательства в России XVIII-первой половине XIX в. (В.А. Мании);
• история межэтнических контактов на Северном Урале (Е. М. Главацкая).
Убеждён, что перечислил далеко не всех.
Однако можно подвести некоторые итоги.
Есть крупнейшее собрание книг древнерусской традиции к востоку от Москвы до Новосибирска, насчитывающее около 6 000 рукописных и старопечатных книг XV-XX вв.
Есть коллектив исследователей, сложившийся в ходе полевых исследований, радикально расширивший проблематику изучения истории Урала – от его заселения в XVI-XVII вв. и особенностей книжной культуры до истории горнозаводского дела, образования, православия и старообрядчества.
2014 г.
Приписки конца XVI века на листах Острожской библии из собрания Уральского государственного университета[412]
В 1979 г. в собрание древних книг Уральского университета поступил новый экземпляр Острожской Библии[413]. Книга эта была приобретена сотрудниками Уральской археографической экспедиции Η. П. Парфентьевым и А. Г. Мосиным в г. Златоусте Челябинской области. Об истории книги свидетельствуют записи и приписки на её листах. На обороте последнего листа Апокалипсиса сохранились остатки скорописной записи, вымаранной чёрными чернилами и выскобленной. Запись частично сохранилась: «Сию книгу Библию дал в дом Сретенiѣ господня и Николы Чюдотворца Саватиевѣ пустыни грешни чернец Давыд… своих родителех ни дете сию книгу продаст кому или отдастъ… дружескѣм или себѣ взем от нея… пред богомъ богомъ и в день судныи яко святокрадец судится занеже бо сия книга дана прочно в дом не на продажу но на почитание и ползу душевную лэта 7105 месяца майя в 26 день… чернец Давыдъ»[414].
Савватиева пустынь, упомянутая в записи, находилась в 12 верстах от Твери[415]. Это один из старейших монастырей Тверской земли, основанный в конце XIV в. Библия, поступившая в 1597 г. в соборную пятиглавую церковь Сретения господня и Николы чудотворца, очевидно, недолго находилась там. На л. 14-31 первого счёта можно прочитать, что «книгу… зачисто… дал той же Никита… руку приложил лТта 7109… году априля в 18 день».
Эти записи – одни из самых старых известных владельческих записей, сделанных на Руси на листах Острожских Библий[416].
Кроме того, поля листов Библии испещрены сотнями глосс, примечаний, дополнений к текстам библейских книг. Абсолютное большинство глосс сделано почерками конца XVI в. Люди, оставившие примечания к библейскому тексту, сознательно ориентировались на приёмы острожских издателей. Напомним, что на полях Библии множество ссылок на библейские книги, сделанных мельчайшим (в половину обычного острожского) шрифтом. Чтобы читатель мог понять, к какому разделу текста относится указание на библейскую книгу, около этого раздела и у ссылки на книгу находятся специальные значки – косые крестики, полукружия, линии с одной или двумя точками и т. д. Та же система ссылок применена и в рукописных примечаниях.
Представляется возможным выделить два почерка. Первый – мелкий каллиграфический полуустав, близкий по очертаниям к шрифтам Острожской Библии. Этим почерком тщательно переписан утраченный печатный титульный лист Библии. Им же сделаны многочисленные киноварные приписки. Второй почерк – мелкий полууставной, местами переходящий в скорописный. Почерки владельческих записей очень отличаются от почерков глосс.
Следует отметить важную деталь, свойственную записям первого и второго почерков. В обеих группах записей используется арабская нумерация. Обладатель первого почерка арабскими цифрами от двух до девяти выделил заповеди в 20-й главе книги Исход[417]. В примечаниях к Псалтыри вторым почерком, в частности, написано: «finis 1. В книга», «finis 2. Г книга»[418]. В этом случае последовательно противопоставлены латинское слово и арабская цифра – кирилловской буквенной нумерации. Во всех других (весьма многочисленных) случаях в записях применяется обозначение цифр при помощи славянских букв.
Арабские цифры совершенно не свойственны для письменности в Московском государстве. В то же время, они применялись на Украине и в Литве во второй половине XVI в. и в кирилловской письменности и печати[419].
Киноварные глоссы (приписки первого почерка) появились раньше приписок второго почерка. Убедительным свидетельством служит спор между авторами приписок первого и второго почерков, сохранившихся на листах Библии. Спор возник по поводу толкования главы 22-й Евангелия от Луки, текста «Прiде же день опрѣснокъ, в онъ же подобно бѣ время жръти пасху». Первым почерком киноварью внизу страниц написано: «…еще не наста, но закон пишет стояти, а не возлещи и страсть и се не прзник».