Крестьянское сознание традиционно искало в прошлом опору для настоящего. Иллюзорность этой опоры тем более очевидна, что сравнительно недавние десятилетия петровского правления продолжают привлекать внимание «юристов» из среды приписных крестьян, мастеровых и работных людей. По их мнению, тогда была совершена несправедливая приписка крестьян к заводам, закрепление за заводами пришедших по своей воле людей, превращение их в «вечноотданных», «не помнящих родства», «свёрстанных с крепостными». И, тем не менее, в историческом сознании народных масс растёт представление о Петре I как крутом, но справедливом царе.
Эта тенденция вполне уживалась с рассуждениями о «неистовых царских родах», с традицией провозглашения царей, начиная с Алексея Михайловича, «предтечами антихристовыми», а то и прямо «воплощением антихристовым».
Именно в этих противоречиях – источник возможности сосуществования в одной среде различных форм социального протеста. Среди них подача челобитных на высочайшее имя и распространение слухов о неистовости императора, которые способствовали обоснованию отказа от участия в переписях, от признания паспортов и рекрутчины. Они ни в коей мере не мешали ожиданию истинного императора, представителя той же самой «неистовой» династии.
Одной из форм проявления «наивного монархизма» приписного крестьянства стало, как уже отмечалось, ожидание «милостивых» императорских манифестов, по которым должно было произойти освобождение от заводов.
Обер-секретарь Сената В. И. Крамаренков, автор «Выписки о горных делах», созданной в процессе подготовки манифеста о приписных крестьянах в 70-е годы XVIII в.[539], указывал, что «работы заводские от самого заведения заводов и потом всегда тягостными казались, сие можно видеть из многих побегов и упорств, приписными заводскими крестьянами в разные времена сказанных, которые не только были не малым препятствием успеху в построении заводов и в размножении оных действия, но нередко и управляющих заводами подвергали опасности…»[540]. Опираясь на многочисленные сведения, имевшиеся в его распоряжении, В. И. Крамаренков отметил, что приписные крестьяне, ссылаясь на различные правительственные указы и «толкуя [их] превратно, объявляли себя свободными… от заводских работ»[541].
Для этой цели были использованы указы от 12 октября 1760 г. об увеличении подушной подати; от 21 марта 1762 г. о запрещении покупать крестьян к заводам; от 6 июля 1762 г. о восшествии Екатерины II на престол с широковещательными обещаниями; от 27 мая 1769 г., объявившем об увеличении подушного оклада с 1 рубля 70 копеек до 2 рублей 70 копеек, но породившем надежду не отрабатывать деньги на заводе, а вносить подушную подать непосредственно а казну…
Надежда на освобождение «по закону» входила в систему социально-политических представлений приписного крестьянства. Она сочеталась с убеждением, что выполнению воли императрицы мешают местные власти, скрывая такие указы. Эти новости, распространялись в среде приписных, обрастали подробностями.
Попытки правительственной «контрпропаганды» оказывались малоуспешными. Волнения приписанных к заводам крестьян в середине XVIII в., особенно на первых этапах, до прибытия в начале 1763 г. следственной комиссии А. А. Вяземского[542], в значительной степени были связаны со спорами вокруг истинности указов, которыми пытались послать крестьян на заводские работы. Так, начало волнений крестьян Масленского острога и Барневской слободы в мае 1760 г. было связано с распространением там слухов, что они приписаны к Каслинскому и Кыштымскому заводам незаконно, что нет специального указа об их приписке. Когда же Шадринская управительская канцелярия 18 июля 1760 г. решила собрать представителей от крестьян, чтобы объявить им указ Сената, по которому им нужно было выполнять обязанности приписных, то триста пришедших в Шадринск крестьян «все закричали, что в заводские работы не идут, воля де в том великой государыни»[543]. Когда же в ответ на крестьянские челобитные Сенат и Берг-коллегия решили произвести расчёт с приписными, вернуть им переработанные сверх подушного оклада деньги, но, вместе с тем, заставить их работать на заводах, крестьяне воспротивились: «лутче до единого здесь помрем, а к Демидову на заводы не идем, да не извольте более нам резоны представлять, мы… уже давно и сами указы ведаем»[544]. «Дал нам ныне бог указ, чтоб в заводские работы не идти, теперь пускай идут хоть три полка, не испугаемся»[545].
Заслуживает быть отмеченной оценка, данная самими крестьянами таким указам. Приписанные к Ижевским заводам крестьяне, узнавшие о том, что на Авзяно-Петровском заводе действует указ, «по которому их посылать в работы не велено», решили, что «этот указ будет на пользу всему народу»[546].
Глубокая убеждённость, что императорская власть – заступница за крестьян, привела к появлению в крестьянской среде своего толкования сенатского указа о посылке на Урал следственной комиссии полковника Д. Лопатина, согласно которому (указу) последний, выполняя волю императрицы, не мог их усмирять «военною рукою» и был должен «на работы усильно и с принуждением не высылать»[547].
Распространялись слухи о том, как улучшилась жизнь приписных крестьян, которые отказались работать на заводах на основании этих указов. Разговоры, что «багарякские крестьяне (участники волнений против работы на Сысертских заводах. – Р. П.) отбились и живут, как именинники», велись на многих заводах Урала[548].
Характерная черта, присущая «наивному монархизму» приписного крестьянства[549], – противопоставление монарха чиновничьему аппарату Российской империи – отразилась и в фольклоре. Шадринским крестьянином А. Н. Зыряновым была записана и издана в 1859 г. сказка «Крестьянин и незнаемой человек»[550]. Фабула её традиционна: это один из вариантов новеллистического сказочного сюжета «Куда тратятся деньги»[551]. Суть его в рассказе о том, как крестьянин (портной, кузнец, солдат, дровосек, каменотёс) задает загадку встречному человеку (воеводе, боярину, чаще – царю) о том, на что он тратит деньги, когда одну часть своего заработка даёт взаймы, другою платит долг, третью бросает за окно. (Иногда здесь добавляется, что частью денег он платит налоги, а ещё часть тратит на себя и на жену). Позже он растолковывает, что платить долги – это кормить родителей, давать в долг – кормить сыновей, бросать в окно (в море) – кормить дочерей (тёщу). Царь загадывает эту загадку своим боярам, те обращаются за помощью к мужику, щедро вознаграждая его.
Сравним с этим запись сказки, сделанную А. Н. Зыряновым. К крестьянину, заготовлявшему дрова, подошёл незнакомый человек и спросил его: «Бог-помощь тибе, человек доброй! Скажи-ка, не солги, помного-ли нарубишь ты етих дров в день сажен и помного ли зарабываешь деньгами на етих дровах?»
Крестьянин сердито встретил этого любопытствующего: «Что тебе нужно знать? Что ты за ревизор ко мне приехал в лес? Поезжай-ко туда, отколя приехал!»[552].
Однако любопытство было вовсе не праздным. Незнакомец открылся, что он – царь. «То же я, по крайней мере, худо – не корысно, буду ваш царь, и это нужно знать царю».
Крестьянин-лесоруб объяснил, что зарабатывает он три полтины. Рассказал и о том, как их тратит. «Перву полтину заемну плачу (родителям. – Р. П.), а втору – взаймы даю (детям), третья – это – так уходит.
… Как то даром бросаешь?
А вот так, ваше царское величество: видиш-ли третью полтину даю писаришкам да господам…
На что то оне берут с вас ете деньги?
Кто? Писаришки-те, да господа-те? Ну, кто их знает, на что оне берут, как оне живут.
Не по нашему, да и не по вашему, царь»[553] (курсив мой. – Р. П.). Мужицкая логика показалась царю вполне убедительной. А дальше мужик при помощи царя посрамил князей, бояр и думных дьяков, получив с них деньги.
Записанный А. Н. Зыряновым вариант имеет ряд важных особенностей. Прежде всего отметим, что только в нём тема о напрасно истраченных деньгах оказывается связанной с «писаришками и господами». Во всех других записях – это деньги, которые тратятся на дочерей (в абсолютном большинстве текстов); в одном варианте, известном ещё по «Письмовнику» Н. Курганова, изданному в 1769 г. – это деньги на тёщу[554]. В текстах встречаются упоминания о налогах, однако они лишены какой-либо оценки, дело не шло дальше простой констатации, что налоги – это часть обычных расходов[555].
Здесь же эта тема переносится из нравственно-бытовой в социальную, приобретает совершенно иное звучание.
Изучавший записанные А. Н. Зыряновым сказки А. И. Лазарев отмечает, что «при пристальном рассмотрении зыряновских текстов можно заметить, что в них отразился не только крестьянский быт». Анализируя их, исследователь уточняет, что это быт приписной деревни и населения уральских заводов; и тексты сказок, записанных А. Н. Зыряновым, «безусловно свидетельствуют о влиянии на традиционную сказку горнозаводской среды»[556]. Сказка «Крестьянин и незнаемой человек» не стала здесь объектом специального исследования А. И. Лазарева.