гнать капиталистические страны и прежде всего – США;
• приоритеты во внешней политике, сочетавшие принципы «пролетарского интернационализма» и «помощи странам, борющимся против колониального ига», с участием в «холодной войне»;
• участие в разорительной гонке вооружений.
Историческим парадоксом стало то, что соратники Сталина унаследовали свойственное ему неуважение к своим предшественникам. Мёртвый Сталин не должен был мешать живым. Канонизация Сталина могла стать серьёзным препятствием для осуществления давно необходимых преобразований. А нужда в них была огромной. Страна не могла прокормить себя. Даже в Москве не хватало самого простого – картошки. Крестьяне, разорённые налогами, стремились при любой возможности уйти из деревни. В стране было две громадных армии – армия как армия, существовавшая фактически по штатам военного времени, и равная ей по численности армия заключённых, занятых на «великих стройках коммунизма» – строительстве гидроэлектростанций, дорог, громадных заводов. Следовать «сталинским заветам» – это жить по придуманным им экономическим законам социализма, предполагавшим отказ от торговли, от товарно-денежных отношений. А абсурдность таких новшеств была понятна всем. Поэтому мало было похоронить Сталина. Надо было «втихую» прикрыть и волну его почитания, нейтрализовать его «теоретическое наследие».
На следующий день после похорон, 10 марта, Маленков, выступая на Президиуме ЦК КПСС, подверг критике советскую печать, потребовав: «считаем обязательным прекратить политику культа личности». Π. Н. Поспелову, секретарю ЦК по пропаганде, было приказано контролировать прессу, а Хрущёв должен был проследить за материалами о Сталине, которые собирались публиковать[938].
А дальше начались удивительные вещи. 14 марта – на девятый день после смерти Сталина – состоялся Пленум ЦК КПСС[939]. Председатель Совета Министров СССР Маленков попросил освободить его от обязанностей секретаря ЦК КПСС, «имея в виду, – как было записано в постановлении Пленума, – нецелесообразность совмещения функций председателя Совета Министров СССР и секретаря ЦК КПСС»[940]. Рушились краеугольные камни сталинской системы организации власти – явно определилось стремление отделить партийную власть от государственной. То, что Маленков, мог председательствовать на заседании Президиума ЦК, в зачёт не шло: только один член Президиума – секретарь ЦК Хрущёв – не имел государственной должности. Состав Президиума ЦК фактически дублировал руководство Совета Министров СССР.
Пропагандистский аппарат по инерции призывал навечно сохранить память о Сталине – «гениальном вожде и учителе, великом продолжателе дела Маркса-Энгельса-Ленина». Предполагалась широчайшая программа пропаганды сталинского наследия. Было объявлено, что в стране будет сооружён «Пантеон – памятник вечной славы великих людей Советской страны». Предполагалось соорудить его напротив Кремля, на другом берегу Москвы-реки, на Софийской набережной, или неподалеку от высотного здания МГУ, на прямой линии от Кремля до Ленинских гор. До этого времени останки Сталина должны были находиться в Мавзолее Ленина, переименованного по этому поводу в Мавзолей Ленина – Сталина.
16 апреля два директора – Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС и Центрального музея Ленина – обратились с письмом к секретарю ЦК Π. Н. Поспелову с предложением о преобразовании Центрального музея Ленина в Центральный музей Ленина-Сталина. Для реализации этих планов требовалось отселить несколько квартир из Исторического проезда, где располагался музей…
Ответ пришел через месяц, 14 мая 1953 г. В нём сообщалось: «Моссовет не может отселять граждан, …а также предоставить служебную площадь организациям и учреждениям, …о чем просят в своем письме тт. Обичкин и Морозов». Ответ был подписан управляющим делами ЦК. Ответ замечателен тем, что директоры уважаемых идеологических центров КПСС просили «служебную площадь» во исполнение решений ЦК. Другое дело, что эти решения уже следовало забыть.
Стремительно «ушли в песок» планы строительства Пантеона, как будто их и не было[941].
Дачу, где умер Сталин и где, по логике, должен был быть организован музей (такой, как музей Ленина в Горках), в мае 1953 г. стали передавать в Министерство здравоохранения, для того чтобы открыть там детский санаторий. Санаторий не открыли, но и музей Сталина, который попытались создать, просуществовал не долго. Не закончили даже издание собрания сочинений вождя…
От какого наследства отказались. Чего не хотела и не собиралась допускать правившая элита – это сталинского террора, нередко обращавшегося против высшей номенклатуры. Этот слой, сложившийся ещё до войны, выдержавший военные испытания, пережил на себе послевоенные репрессии, инициированные Сталиным. Через тюрьмы и лагеря прошли родные и близкие практически всех представителей политической элиты тогдашнего СССР. Угроза репрессий витала над каждым из них. Роли палачей и жертв менялись с удивительной лёгкостью, иногда – и по нескольку раз.
Вскоре после войны под суд по абсурдным обвинениям пошли командование Военно-воздушных сил и Военно-морского флота, генералы и офицеры Главного артиллерийского управления. Затем со средневековой жестокостью были репрессированы «с чадами и домочадцами» руководители ленинградской партийной организации, деятели науки и культуры, обвинённые по делу «Еврейского антифашистского комитета», врачи Кремлёвской больницы, высшие чины Министерства госбезопасности во главе с министром В. С. Абакумовым… Любое из этих «дел» расходилось по стране, как круги по воде, втягивая в смертельный омут всё новые и новые жертвы.
Этот – правящий – слой требовал от власти гарантий своей безопасности и невозможности повторений репрессий прошлого. Политическая элита СССР, партийное и государственное чиновничество добивалось стабильности, защищённости своего положения. Поэтому уже в первые дни после смерти Сталина власть устами министра внутренних дел Берии заявила о необходимости пересмотра дел бывших сотрудников МГБ СССР, работников Главного артиллерийского управления Военного министерства СССР 3 апреля 1953 г. Президиум ЦК КПСС заявил о «полной реабилитации и освобождении из-под стражи врачей и членов их семей, арестованных по так называемому «делу о врачах-вредителях»», и «о привлечении к уголовной ответственности» следователей, обвинённых в фальсификации этого дела. Это сообщение было напечатано в Правде и стало символом реальных перемен, наступавших после смерти Сталина[942].
4 апреля Берия подписал приказ, в котором запрещалось применять, как писалось в этом документе, «изуверские «методы допроса»». Там содержались требования:
• запретить применение к арестованным «мер принуждения и физического воздействия»;
• «ликвидировать в Лефортовской и внутренней тюрьмах организованные руководством б[ывшего] МГБ СССР помещения для применения к арестованным физических мер воздействия, а все орудия, посредством которых осуществлялись пытки, – уничтожить» [943].
Ненависть к репрессиям недавнего прошлого была столь велика, что
любой шаг, исключавший возможность «повторения пройденного» почти автоматически вызывал поддержку высшей номенклатуры.
Вопрос об отношении к Сталину возник на Пленуме ЦК 3-5 июля 1953 г., когда обсуждалось пресловутое дело Берии. Среди участников Пленума, соревновавшихся в том, чтобы побольнее ударить недавнего «министра страха», нашлись те, кто вспоминал, что Берия «оскорблял, изображал Сталина самыми неприятными, оскорбительными словами. И все это, – говорил Каганович, – подносилось под видом того, что нам нужно жить теперь по-новому». Кагановичу вторил другой старый член партийного руководства – А. А. Андреев. Берия «начал дискредитировать имя товарища Сталина, наводить тень на величайшего человека после Ленина. На самом деле появление материалов за подписью Берия в протоколах Президиума по делу врачей, по Грузии и др., где на имя товарища Сталина бросается тень, – ведь это же его дело». Кагановича и Андреева подержал Ворошилов.
И тогда слово взял Маленков. «Здесь на Пленуме ЦК говорили о культе личности и, надо сказать, говорили неправильно. Я имею в виду выступление т. Андреева. …Поэтому мы обязаны внести ясность в этот вопрос».
Маленков подверг критике пропаганду «за отступление от марксистско-ленинского понимания вопроса о роли личности в истории… Но, товарищи, – продолжал Маленков, – дело не только в пропаганде. Вопрос о культе личности прямо и непосредственно связан с вопросом о коллективном руководстве. …Вы должны знать, товарищи, что культ личности т. Сталина в повседневной практике руководства принял болезненные формы и размеры, методы коллективности в работе были отброшены, критика и самокритика в нашем высшем звене руководства вовсе отсутствовала».
Для Маленкова «культ личности» – это беззащитность перед произволом главы партии. Механизм преодоления «культа личности» он видел в «коллективном руководстве», что на практике должно было выразиться в создании баланса сил в Президиуме ЦК КПСС.
Похоже, именно на этом Пленуме Хрущёв понял, что обращение к временам Сталина, обвинение в преступлениях сталинского времени может стать важным средством борьбы с его сегодняшними политическими противниками. Берия стал первым, на которого были повешена ответственность за преступления прошлого. «Дело Берии», имевшее широчайший общественный резонанс, бросило тень на Сталина.
Однако критика Сталина никогда и нигде не должна была перерастать в критику системы, советского социализма.
Год за годом тема Сталина и участие соратников Сталина в репрессиях всё больше становится оружием в политической борьбе. Инициативу здесь захватил Хрущёв, ставший из «просто» секретаря ЦК – первым секретарём ЦК, раньше других понявший силу партийного аппарата и в Москве, и по всей стране.