По требованию Н. К. Крупской и Н. И. Бухарина предписывалось: «В учебном плане совпартшкол центральное место отвести изучению партии, ее истории, современных задач и ее работы, и в этих целях в совпартшколах первой и второй ступени ставить два вопроса:
А) истории РКП и Коминтерна, с заключительной частью, посвященной основам ленинизма, и
Б) практики революционного строительства»[1046].
Теоретик и практик советского образования, заместитель наркома просвещения Μ. Н. Покровский, перекладывавший теоретические установки идеологов РКП (б) (с 1925 г. – ВКП (б)) на практику деятельности Наркомпроса, писал в Предисловии к трудам Всесоюзной конференции историков-марксистов: «Та теория, которая сводила весь смысл русской истории к образованию огромного… государственного тела, именуемого Российской империей, и которая нашла свое выражение в «Истории» Карамзина, эта теория устарела уже, можно сказать, в день своего появления»[1047].
Логическим следствием такого подхода к исторической науке стало прекращение преподавания курсов истории в средней и высшей школе и закрытие исторических факультетов в университетах.
Островки профессиональной историографии. Ряд крупных историков, участвовавших в политической борьбе времени революции и Гражданской войны на стороне антибольшевистских сил, оказались в эмиграции, другие, оценённые большевистской властью как политически опасные, были высланы из страны.
По подсчётам В. Т. Пашуто, в эмиграции оказалось более 90 историков-специалистов в области российской истории, византиноведения, славистики, истории культуры, Среди них учёные, получившие мировое признание, – А. А. Васильев, Г.В. Вернадский, Μ. М. Карпович, А. А. Кизеветтер, Η. П. Кондаков, И.И. Лаппо, Е. Ф. Максимович, Π. Н Милюков, М. И. Ростовцев, Е. В. Спекторский, П. Б. Струве, Н. Г. Устрялов, Е. Ф. Шмурло и др.[1048]
В России остались те историки, каждый из которых, как говорил академик Платонов, «в разумение совершившегося, признал власть»[1049].
Вместе с тем, отечественная историческая наука вовсе не спешила превращаться в «агнца на заклание». Профессиональная историография пыталась противостоять политической препарации исторического знания. Отмечу лишь некоторые факты. Уже в 1921 г. известный русский историк Р. Виппер выступил с утверждением о кризисе исторической науки в стране[1050]. Он указал на торжество своего рода идеалистического объяснения прошлого, укоренявшегося в новой историографии, в противовес прежнему, как он полагал, более материалистическому, позитивному знанию.
Ему резко ответил Μ. Н. Покровский, выступивший с рецензией, плавно переходившей в жанр политического доноса, в частности, и потому, что Виппер осмелился назвать новое политическое (и историографическое, замечу здесь же) течение – «идеалистическим»[1051]. Идеалистическим, то есть с точки зрения тогдашней политико-философской установки – заведомо ненаучным!
Оплотами профессиональной историографии продолжали оставаться в 20-е гг. Академия наук СССР в Ленинграде (в особенности Археографическая комиссия), там же, в Ленинграде – Государственная академия материальной культуры[1052], созданная на руинах императорской Археологической комиссии. В Москве действовала Российская ассоциация научно-исследовательских институтов по общественным наукам (РАНИОН). Формально РАНИОН существовал с 1924 г., но Научно-исследовательский институт истории при Факультете общественных наук МГУ – будущая основа РАНИОН – был создан в 1921 г. При декларируемом стремлении расширить подготовку марксистских кадров, там преподавали ряд крупных исследователей, стоявших на методологических позициях, сформировавшихся в начале XX в. Директором РАНИОН стал Д. М. Петрушевский, профессор Московского и Варшавского университетов, медиевист, специалист по истории социально-экономической истории и социально-политической борьбе в средневековой Англии.
Знакомство с протоколами заседаний и с публикациями этих учёных учреждений, часть которых вела свою историю ещё с дореволюционных времён, производит странное впечатление: казалось, революционная буря была не властна над научными интересами историков[1053]. Однако сама настойчивость в отстаивании прежнего пространства традиционной историографии в новых условиях приобретала отчётливый политический оттенок[1054].
Один из политических редакторов государственной цензуры – Главлита – критиковал лучшее для этого времени издание сочинений протопопа Аввакума[1055], публикацию Лаврентьевской летописи[1056] – важнейшего источника для изучения древней Руси, так как они «сознательно игнорируют современность» и выпускают исторические памятники, которые, по мнению цензуры, не имеют большого значения. Осуждалась изданная Академией наук книга В. В. Бартольда[1057]. Академика обвиняли в том, что он «колониальную политику царского самодержавия в Туркестане трактует как выполнение исторического призвания России»[1058].
Руководитель Главлита П. И. Лебедев-Полянский призывал своих подчинённых: «В области исторической мысли необходимо отметить открытое выступление идеалистического мировоззрения, грубую вульгаризацию марксизма, смазывание классовой борьбы, сознательное игнорирование современности, эмпиризм, выражающий свое существо в голом описании факта вне всяких теоретических и социологических обобщений. Наиболее показательны в этом отношении работы акад. Тарле, проф. Петрушевского, Бартольда, Бахрушина, Сказкина и др.»[1059].
Методологические ПОИСКИ. Однако не менее, если не более политически опасными для власти становились попытки осмыслить природу исторического процесса, особенности и специфику исторической эволюции. Оставив недавнее прошлое с революцией, Гражданской войной, социалистическим строительством историкам из Комакадемии и Общества историков-марксистов, профессиональная историография пыталась понять главные закономерности исторического процесса. По словам современника и участника этих поисков Г. В. Вернадского, ученика Μ. М. Богословского, С. Ф. Платонова, Д. М. Петрушевского, это был период «творческого… брожения и пересматривания основ исторического миросозерцания. Появляются новые течения и в теории исторической науки, и в разработке ее материалов. С одной стороны, появляется тяготение к исследованию вопросов интеллектуального развития человечества. С другой – углубления методов разработки истории хозяйства и вообще материальной культуры. Выступает на сцену новый историко-философский фактор – марксизм.
…Расширение кругозора русских историков являлось следствием сдвигов и революционного движения в России, с другой стороны – мировых потрясений, злосчастной русско-японской войны 1904-1905, германской войны 1914-1918 и последовавшей за ней гражданской войны»[1060].
Историкам, современникам крушения империи, утверждения другого строя, объявившего себя социалистическим, слома устоев российской деревни, которые, казалось, были вечными основаниями России, появления новой индустрии – требовалось заново, прежде всего, для самих себя, понять природу происходивших перемен. Будучи воспитанными в российских университетах с их традиционным уважением к вопросам методологии, пережившими всеобщее увлечение позитивизмом, работами Ч. Бокля, Ф. де Куланжа, М. Вебера, – они должны были осмыслить природу этих изменений.
Особое внимание вызывали две проблемы. Во-первых, это проблема материалистического понимания исторического развития. Напряжённый интерес к экономическим факторам бытия, к истории хозяйства стал своего рода непременной составляющей большинства исследований историков, занимавшихся различными проблемами прошлого и принадлежавших к различным школам. Академик С. Ф. Платонов говорил в 1930 г.: «Мои научные взгляды сложились в эпоху «эволюционной теории», причем изучение социально-экономических вопросов я считал для историков очередными задачами и внимательно относился к доктрине экономического материализма. Экономическая интерпретация исторического процесса в древней Руси проведена мною в моей основной работе «Очерки по истории Смутного времени» – той работе, которая создала мне громкое имя. Та же точка зрения руководила мною и в дальнейших работах – статьях по истории крестьян в Московской Руси, в которых я, смею думать, ранее других определил точное время и способ прикрепления крестьян и начало крепостного права»[1061].
Его московский коллега Д. М. Петрушевский, тогдашний директор РАНИОН, тщательно исследовал социально-экономическое и политическое развитие средневековой Англии, уделив особое внимание эволюции аграрных отношений, судеб средневекового города, переменам политических институтов[1062]. В 1928 году им были опубликованы «Очерки из экономической истории средневековой Европы»[1063].
Второй важнейшей проблемой, привлекавшей внимание исследователей, была роль государства, политической власти в процессе исторической эволюции. Историки 20-х – 30-х гг. стали свидетелями крушения монархии и утверждения качественно иного