– Что – это? – спросил я.
– Как – что? Да наши зеленые поля, и речку, и древнюю круглую башню, и кладбище в Баллибарри. Ведь это же позор, Редмонд, как мог твой отец расстаться с землей, искони принадлежавшей нашему роду!
Он стал расспрашивать, как мне живется, и я довольно обстоятельно рассказал ему мою историю. Слушая меня, достойный джентльмен немало смеялся, говоря, что я вылитый Барри. Он то и дело прерывал меня, то изъявляя желание помериться ростом (тут я обнаружил, что мы одного роста, что одно колено у него не гнется и от этого у него какая-то чудна́я походка), то от избытка чувств перемежая мой рассказ возгласами жалости, благосклонности, удивления. Я только и слышал, что: «Святители угодники!», «Иисус Мария!», «Присноблаженная Дева Мария!», из чего заключил, и с полным основанием, что он остался верен нашей старой религии.
Не без колебаний приступил я к той части моей истории, где описывалось, как я был направлен следить за ним и доносить в некую инстанцию о каждом его движении. Но едва я (запинаясь на каждом слове) сообщил ему о сем прискорбном факте, дядюшка расхохотался, как над забавной шуткой.
– Мерзавцы! – вскричал он. – Так они рассчитывают меня зацапать? Пустое, Редмонд, вся моя тайна сводится к тому, что вечерами у меня картеж, режемся в фараон. Но король готов заподозрить шпиона в каждом, кто посещает его паршивую столицу, затерянную в зыбучих песках. Ах, мальчик, погоди, я покажу тебе Париж и Вену!
Я сказал, что готов ехать в любой город, лишь бы подальше от Берлина, и что почел бы для себя великим счастьем избавиться от военной службы. Судя по дядиному пышному одеянию, по разбросанным тут и там дорогим безделкам да по золоченой карете, стоявшей внизу, в remises, я, по правде сказать, заключил, что дядюшка – человек состоятельный и что для него ничего не составляет купить хоть десяток рекрутов или даже целый полк, чтобы вернуть мне свободу.
Увы, я ошибся в своих расчетах, как незамедлительно узнал из его собственной исповеди.
– Меня носило по свету, – поведал мне дядя, – с того самого тысяча семьсот сорок второго года, когда мой братец, а твой батюшка (да будет земля ему пухом!), утащил фамильное поместье у меня из-под носа, изменив правой вере, чтобы жениться на этой ведьме зубастой, твоей матушке. Ну да что ворошить былое! Возможно, и я бы в два счета спустил это небольшое состояньице, как сделал на моем месте он, и разве лишь какими-нибудь двумя годами позднее начал бы жизнь, которую влачу с тех самых пор, как вынужден был покинуть Ирландию. Ведь мне, дружище, пришлось служить чуть ли не во всех армиях Европы, и, между нами говоря, нет столицы, где у меня не осталось бы долгов. Я участвовал с пандурами[52] в их двух походах под началом австрийского полководца Тренка. Был капитаном гвардии его святейшества папы. Проделал и шотландскую кампанию под командованием принца Уэльского, отпетого негодяя, поверь мне, дружок, более преданного своей бутылке и метрессе, нежели коронам всех трех королевств. Служил я и в Испании и в Пьемонте. Но я скиталец по душе, друг мой, я перекати-поле, несомое ветром. Карты, карты, вот моя погибель! Карты и красотки! – (Тут он так плотоядно мне подмигнул, что, признаюсь, смотреть на него было неприятно, а к тому же по его нарумяненным щекам расползлись подтеки слез, исторгнутых родственными чувствами при нашей встрече.) – Женщины сводят меня с ума, милый мой Редмонд! Такое уж я впечатлительное животное, и даже сейчас, на шестьдесят третьем году жизни, я не больше владею собой, чем в шестнадцать, когда сходил с ума по Пегги О’Дуайер.
– Видно, сударь, – сказал я, – это у нас фамильная черта.
И я немало позабавил дядю, описав ему свою романтическую страсть к кузине Норе. После чего он продолжил свой рассказ:
– Если хочешь знать, карты – единственное мое пропитание. Бывает, выдастся счастливая полоса, и тогда я накупаю те безделки, которые ты здесь видишь. Ведь это то же имущество, Редмонд, и только таким образом удается мне отложить кое-что про черный день. Когда меня преследует невезенье, брильянты переходят к закладчикам, а я ношу фальшивые камни. Вот и сегодня я жду моего друга, золотых дел мастера Мозеса: всю прошлую неделю мне отчаянно не везло и вечером не на что держать банк. Ты сколько-нибудь смыслишь в игре?
Я ответил, что смыслю не больше, чем обыкновенный солдат, что я, собственно, новичок в этом искусстве.
– Завтра с утра попрактикуемся, мой мальчик, я научу тебя двум-трем штучкам, которые тебе не мешает знать.
Конечно, я обрадовался такой возможности пополнить свое образование и сказал, что с восторгом поступлю к дядюшке в науку.
Исповедь дядюшки повергла меня в уныние. «Все, чем я богат, ты видишь на мне», – пояснил он. Золоченая карета была орудием его ремесла. У него и в самом деле имелось поручение от австрийского двора – расследовать, не из королевского ли казначейства исходит некое количество дукатов пониженного золотого содержания, появившееся за последнее время в обращении: все указания сходились на Берлине. Однако настоящим делом мосье Баллибарри была игра. Среди его понтеров выделялся юный атташе английского посольства лорд Дюсейс, впоследствии виконт и граф Крэбский, игравший весьма азартно; слухи об этой страсти молодого аристократа дошли до моего дядюшки в Праге и побудили его направиться в Берлин, чтобы с ним сразиться. Ибо среди рыцарей карточного стола существует свой рыцарский кодекс; слава великих игроков гремит по всей Европе. Так, мне известно, что шевалье де Казанова проскакал шестьсот миль от Парижа до Турина, чтобы встретиться с мистером Чарльзом Фоксом, в то время бесшабашным сынком лорда Холленда, а впоследствии одним из выдающихся государственных мужей и ораторов.
Было решено, что я сохраню свое амплуа слуги, что при гостях я ни слова не знаю по-английски и что, разнося шампанское и пунш, я буду примечать, у кого на руках тузы. Обладая отличным зрением и смекалкой, я вскоре мог уже оказывать дядюшке существенную помощь против его понтеров. Предвижу, что простодушные мои признания заставят кое-кого из чопорных читателей поморщиться – но да смилуется над ними Небо! Уж не думаете ли вы, что человек, которому случалось выигрывать и проигрывать до ста тысяч фунтов в карты, не воспользуется теми преимуществами, какими располагает его сосед? Игроки все одним миром мазаны. Плутуют только неуклюжие болваны, только они прибегают к таким вульгарным средствам, как подделанная кость или крапленые карты. Такой шулер рано или поздно попадется, ему не место среди уважающих себя джентльменов; мой совет людям, которым встретится такой субъект, – играйте ему в руку, пока он не попался, но ни в коем случае с ним не связывайтесь. Играйте смело и честно! Не вешайте нос при проигрыше, а главное, не будьте жадны до выигрыша, как это бывает с людьми низкой души. Ведь что ни говори, а даже при большом искусстве и больших преимуществах игра зачастую неверное дело. Я видел, как круглый невежда, для которого игра была китайской грамотой, выиграл пять тысяч фунтов за несколько талий. Я видел, как джентльмен, запасшийся тайным помощником, играл против такого же джентльмена с его тайным помощником. В таких случаях исход всегда гадателен; и если взять в соображение затраченное время и труд, ваши многообразные способности, жизнь в вечной тревоге и неизбежные издержки, а также многочисленные случаи выигрыша «на мелок» (бесчестные негодяи встречаются и за игорным столом, как и повсюду на свете), то, с моей точки зрения, это – никудышная профессия; сколько мне помнится, я не встречал человека, который нажился бы на игре. Но я пишу это как человек, видавший виды. В описываемое же время я был желторотый юнец, ослепленный надеждою разбогатеть; к тому же я слишком полагался на житейский опыт дядюшки и на его положение в свете.
Нет никакой надобности приводить здесь подробно то небольшое соглашение, которое мы между собой заключили: нынешние игроки, как я понимаю, не нуждаются в таких наставлениях, а для прочей публики они и вовсе без интереса. Важно лишь одно: секрет его заключался в простоте. Простота, если хотите знать, залог всякого успеха. Так, например, смахнул я салфеткой пыль со стула, значит у противника сильная бубна; задел на ходу стул – туз или король. Вопрос: «Пуншу или вина, милорд?» – указывал на черву; «Вина или пуншу?» – на трефу. Если я высморкался, значит у противника тоже есть тайный помощник – вот уж когда игроки прикладывают все свое умение. Милорд Дюсейс, несмотря на молодость, был мастерской игрок, знавший всю кухню картежного искусства; только заметив как-то, что приехавший с ним Фрэнк Пантер трижды зевнул, когда у шевалье был на руках козырный туз, я догадался, что у нас, так сказать, нашла коса на камень.
С мосье Поцдорфом я по-прежнему разыгрывал дурачка и смешил его своими донесениями, когда он назначал мне свидания в загородном ресторанчике. Донесения мы, конечно, готовили вдвоем с дядюшкой. Он учил меня (и это во всех случаях самый разумный способ), елико возможно, говорить правду. Так, например, на вопрос: «А чем шевалье занят по утрам?» – я отвечал:
– Он регулярно ходит в церковь, – (дядюшка и в самом деле был очень благочестив), – и, постояв у обедни, возвращается домой завтракать. Затем выезжает на прогулку до обеда, который подается в полдень. После обеда, если есть надобность, пишет письма, но этим он меньше всего занят. Письма его обычно адресованы австрийскому послу, который не хочет его замечать, и, так как пишет он по-английски, я прочитываю их из-за его плеча. Обычно он просит денег, ему, видите ли, требуется подкупить чиновников из казначейства, чтобы узнать, откуда исходят фальшивые дукаты, тогда как на самом деле деньги нужны ему для игры. Вечера его посещают Кальзабиги, устроитель публичной лотереи, русский атташе, оба атташе английского посольства – лорд Дюсейс и Пантер, – эти играют в jeu d’enfer[53] – и еще несколько человек. Та же компания встречается за ужином; дамы бывают редко, да и то большей частью француженки из кордебалета. Шевалье обычно выигрывает, но далеко не всегда. Лорд Дюсейс – завзятый игрок. Иногда заглядывает к нам и шевалье Эллиот, английский посол; в этих случаях его подчиненные от игры воздерживаются. Мосье де Баллибарри обедает в посольствах, но только en petit comité