Тем временем все, казалось, благоприятствовало моим планам, ибо что касается нерасположения графини Иды, образумить ее было бы гораздо легче, нежели можно предположить в такой нелепой конституционной стране, как Англия, где людей только еще берутся воспитывать в здравых началах повиновения монаршей воле, столь обычных для Европы времен моей молодости.
Я уже рассказал здесь, как через посредство Маньи принцесса была, можно сказать, повержена к моим стопам. От ее высочества требовалось только добиться согласия старого герцога, на которого она имела неограниченное влияние, и заручиться поддержкой графини Лилиенгартен (таков был романтический титул негласной супруги его высочества); стоило покладистому старику дать на брак свое соизволение, и его подопечной осталось бы только покориться. Мадам де Лилиенгартен, в силу ее положения, приходилось ладить с принцессой Оливией, которая могла в любой день взойти на престол. Старый герцог заметно дряхлел и, невзирая на чрезмерную тучность, любил покушать; когда его не станет, вдова будет крайне нуждаться в покровительстве владетельной герцогини. Отсюда и взаимопонимание, установившееся между обеими дамами, – говорили, что наследная принцесса не однажды в житейских затруднениях прибегала к помощи фаворитки. Через графиню Лилиенгартен ее высочество получала обычно субсидии для уплаты своих многочисленных долгов, на сей же раз она была так добра, что употребила свое влияние на мадам де Лилиенгартен, чтобы добиться для меня желанного приза. Не думайте, однако, что все протекало гладко и что я не наталкивался на упорное сопротивление и отказы со стороны де Маньи; по счастью, я твердо шел к своей цели и располагал достаточными средствами, чтобы бороться с взбалмошностью этого слабохарактерного молодого человека. К тому же могу сказать не хвалясь, что если знатная и могущественная принцесса меня презирала, то графиня (хотя герцог, говорят, вытащил ее из грязи) обладала лучшим вкусом и не уставала мною восхищаться. Она нередко изволила быть с нами в доле, когда играли в фараон, и уверяла, что такого красавчика, как я, не найти во всем герцогстве. Единственное, что от меня требовалось, – это доказательства моего высокого происхождения, но я раздобыл себе в Вене такую родословную, которая удовлетворила бы и самого большого придиру. Да и то сказать, мне ли, потомку Барри и Брейди, было сдаваться каким-то немецким «фонам»! Но каши маслом не испортишь: я обещал мадам де Лилиенгартен десять тысяч луидоров в день моей свадьбы, и она положилась на мое слово – слово игрока. И клянусь, я отдал бы ей эти деньги, даже если бы пришлось их занять из пятидесяти процентов.
Вот каким образом я, бедный беззащитный отщепенец, единственно силою дарованных мне талантов, а также честностью и дальновидностью обрел могущественных покровителей. Даже его высочество принц Виктор был ко мне расположен. Когда его любимый конь заболел колером, я приготовил пилюлю, какою мой дядюшка Брейди обычно выхаживал своих лошадей, и лошадь поправилась, после чего его высочество изволил частенько меня замечать. Он пригласил меня на охоту и на соревнования по стрельбе, где я показал свое искусство, и раза два даже беседовал со мной о моих видах на будущее, сожалея, что я избрал карьеру игрока, а не какую-нибудь другую, более положительную стезю. «Сир, – сказал я ему, – если мне дозволено говорить с вашим высочеством откровенно, игра для меня лишь средство к высшей цели. Чем бы я был сейчас, если бы не игра! Я все еще служил бы в гренадерах у короля Фридриха. Я принадлежу к древнему роду, давшему своей стране немало повелителей; преследования отняли у нас наши обширные владения, верность дядюшки своей исконной религии привела его к изгнанию из родного отечества. Я решил искать отличий на военной службе, но, как высокородный дворянин, не стерпел поношения своих начальников-англичан и бежал со службы – лишь для того, чтобы угодить в еще более жестокое и, казалось, беспросветное рабство, доколе моя счастливая звезда не послала мне избавителя в лице дядюшки, и только мое природное мужество и присутствие духа позволили мне воспользоваться представившейся возможностью побега. С тех пор мы существуем – я этого не отрицаю – только игрой, но жаловался ли кто на нас, что мы его обидели? И все же, когда бы мне подвернулось изрядное место с приличным доходом, я презрел бы свое ремесло и снисходил бы до карт лишь от случая к случаю, как благородный джентльмен, играющий для собственного удовольствия. Вы можете, ваше высочество, запросить берлинского резидента, запятнал ли я себя чем-нибудь на военной службе. Я чувствую в себе способности куда более высокого порядка и с величайшей готовностью применю их на деле, если, как я надеюсь, судьба пошлет мне такую возможность.
Искренность моих слов произвела на его высочество впечатление, и он соизволил сказать, что верит мне и что я всегда найду в нем друга.
Заручившись поддержкой двух герцогов, герцогини и правящей фаворитки, я, конечно, считал, что близок к цели; и я, пишущий эти строки, должен был бы по логике вещей быть сейчас владетельным принцем; если же меня постигла неудача, то моей вины тут нет, ибо меня погубила злополучная привязанность герцогини к ничтожному, глуповатому и трусоватому французу. Тяжело было наблюдать эту любовь в ее расцвете, но конец ее был поистине ужасен. Принцесса, в сущности, и не скрывала своих чувств. Достаточно было Маньи удостоить кого-нибудь из приближенных дам малейшим вниманием, как в ней просыпалась ревность, и она обрушивала на невольную обидчицу всю ярость своего несдержанного языка. Она посылала ему в день с полдюжины записок; при его появлении на приемах или в тесном кругу приближенных лицо ее так оживлялось, что все обращали внимание. Удивительно, как муж много раньше не уличил неверную! Но принц Виктор был человек возвышенной и суровой души, ему и в голову не приходило, что принцесса может в такой мере уронить свое высокое звание, забыть стыд и честь. Когда ему намекали, что принцесса отличает своего шталмейстера перед другими придворными, он тут же обрывал доказчика, сурово воспрещая ему когда-либо возвращаться к этой теме.
– Принцесса легкомысленна, – говаривал он, – она воспитана при дворе, где царят фривольные нравы; но все ее шалости идут не дальше кокетства; она не способна на измену: ее высокий род, мое имя и наши дети стоят на страже ее чести.
И он уезжал инспектировать армию и пропадал неделями или же, затворясь на своей половине, проводил целые дни в одиночестве; при дворе он появлялся редко – лишь для того, чтобы при утреннем выходе отвесить ее высочеству низкий поклон или подать руку на торжественном празднестве, к посещению какового призывал его этикет. Молодой принц был человек простых вкусов: я не раз видел, как, забравшись в сад, этот рослый нескладный ученый и воин бегал взапуски или играл в мяч со своим маленьким сыном и дочкой, которых навещал раз десять на дню под любым предлогом. А между тем сиятельных малюток каждое утро приводили к маменьке в часы ее туалета, но она оставалась к ним безучастна, за исключением одного случая, когда герцог Людвиг-младший впервые облачился в свою крошечную форму полковника гусарского полка, пожалованную ему императором Леопольдом, его крестным. День или два принцесса Оливия повозилась с сыночком, а потом охладела к нему, как ребенок охладевает к игрушке. Помню, как-то на утреннем выходе сынишка белым рукавом мундира нечаянно стер следы румян с ее лица; ее высочество так разгневалась, что закатила ему пощечину, и мальчика в слезах увели в детскую. О женщины, сколько страданий причинили вы на этой земле! В какие трясины несчастья не ступали мужчины беспечно, с улыбкою на лице, не имея даже такого оправдания, как страсть, движимые лишь фатовством, тщеславием и бравадой! Мужчины играют этим обоюдоострым орудием, словно оно не может причинить им ни малейшего вреда. Я, знающий жизнь лучше, чем большинство людей, доведись мне иметь сына, молил бы его на коленях избегать женщин, как смертельного яда. Вступив в любовную связь, вы самую жизнь свою ставите под угрозу; вы не знаете, откуда обрушится на вас беда; минутное безрассудство может принести горе целым семействам и ввергнуть в разорение милых вашему сердцу невинных людей.
Когда я увидел, как близок к гибели несчастный мосье де Маньи, я, несмотря на мои к нему претензии, стал уговаривать его бежать. У него были свои комнаты в замке, наверху, над апартаментами принцессы (огромное здание вмещало целый город благородной челяди), но ослепленный глупец не желал сдвинуться с места, хотя он не мог бы сослаться даже на страсть, привязывающую его к принцессе.
– Как ужасно она косит! – говаривал он. – И что у нее за фигура: одно плечо выше другого. А воображает, будто никто не видит ее уродства. Она посвятила мне стихи, списав их у Грессе и Кребильона, и уверена, что я принимаю их за ее собственные. Они так же мало принадлежат ей, как ее шиньон.
Бедный малый и не подозревал, что пляшет над пропастью. Мне кажется, любовь принцессы прельщала его тем, что он мог хвалиться своей победой в письмах к приятелям в парижских petites maisons, где ему хотелось слыть остряком и vainqueur de dames[69].
Однако безрассудство молодого человека, его игра с огнем представляли опасность и для моих планов, и я не раз обращался к нему с настойчивыми увещаниями.
Обычно мои советы были для него достаточно убедительны, это вытекало уже из характера наших отношений: в самом деле, бедный малый ни в чем не мог мне отказать, и я часто говорил ему это со смехом, к великому его неудовольствию. Но я воздействовал на него не только угрозами, не только силою своего законного авторитета, но и деликатностью и великодушием; взять хотя бы то, что я обещал вернуть принцессе фамильный изумруд, который, как читателю уже известно, достался мне от ее беззастенчивого поклонника.
Я решился на этот шаг по требованию дядюшки – вот вам, кстати, лишнее доказательство житейской мудрости и редкого такта этого смышленого человека. «Торопись с твоим делом, Редмонд, мой мальчик, – говорил он мне. – Шашни ее высочества и Маньи добром не кончатся, и развязка уже не за горами. А тогда что будет с твоими шансами на союз с графиней? Куй железо, пока горячо! Добейся ее еще до конца месяца, а там мы бросим картеж, закатимся в ее швабский замок и будем с тобой жить вельможами. Да смотри вовремя отделайся от изумруда, – добавлял он. – В случае чего мы не оберемся с ним хлопот». Только по совету дядюшки решился я расстаться с этой драгоценностью, которую иначе ни за что не выпустил бы из рук. И счастье наше, что я от нее избавился: как вы увидите из дальнейшего, это было необходимо сделать.