Такова моя система привораживать женщин. Пусть каждый, кто сам прокладывает себе дорогу в жизни, запомнит это правило. Иди напролом! – вот в чем секрет. Дерзай – и мир перед тобой отступит; а если тебе и намнут холку, дерзай снова, и он тебе покорится. В то время я был так напорист, что, кажется, вздумай я жениться на принцессе крови, я бы и ее добился.
Я рассказал Калисте повесть моей жизни, лишь кое в чем отступив от истины. Моей целью было нагнать на нее страху: показать, что уж если я чего захочу, то дерзаю, а дерзая, добиваюсь своего; в моей жизни было немало эпизодов, свидетельствовавших об этой железной воле и неукротимой отваге.
– Не надейтесь от меня избавиться, мадам, – внушал я леди Линдон, – обещайте свою руку другому, и он умрет от этой шпаги, еще не знавшей поражений. Бегите меня, и я последую за вами, хотя бы и до врат ада.
Поверьте, я говорил с ней языком, нисколько не похожим на сюсюканье ее слюнтяев-поклонников. Видели бы вы, как я их распугал!
Когда я грозился последовать за леди Линдон, если понадобится и за Коцит, я, разумеется, так и собирался сделать – в случае, если мне не подвернется какая-нибудь более подходящая пожива. В самом деле, а вдруг Линдон заживется на белом свете, какой мне тогда смысл преследовать графиню? А тут – дело шло уже к концу сезона – милорд, к великой моей досаде, снова взялся меня допекать: казалось, он неуязвим для смерти.
– Мне, право, жаль вас, капитан Барри, – говорил он, как всегда смеясь. – Как это, в самом деле, неприятно, что из-за меня – вам или другому достойному человеку – приходится попусту терять время. Обратились бы к моему врачу или договорились бы с моим поваром – ну что ему стоит подсыпать мне в омлет мышьяку. А ведь может статься, господа, – добавлял он, – я еще увижу, как капитан Барри будет болтаться на виселице.
И в самом деле, доктора подлечили его еще на год.
– Мне, как всегда, не везет, – пожаловался я дядюшке, моему неизменному советчику в сердечных делах. – Я расточаю сокровища своей души на эту бессердечную кокетку-графиню, а мужа ее опять поставили на ноги; глядишь, он проживет еще не один год!
А тут, словно в издевку, в Спа принесло, прямо-таки к шапочному разбору, англичанку, наследницу торговца сальными свечами, невесту со стотысячным приданым, да еще некую мадам Корню, вдову богатого прасола и фермера из Нормандии, с водянкой и двумястами тысячами ливров годовых.
– Какой мне смысл следовать за Линдонами в Англию? – спрашивал я. – А вдруг милорд не умрет?
– А ты и не следуй за ними, наивный ты младенец, – отвечал дядюшка. – Оставайся здесь и попробуй приударить за этими новенькими.
– Да, но потерять Калисту и самое большое состояние в Англии?
– Вздор, вздор! Эх вы, юноши! Как легко вы загораетесь и вешаете голову при первой же неудаче! Переписывайся с леди Линдон. Ведь это ее любимое занятие! Кстати, у тебя под рукой твой ирландский аббат, он настрочит тебе самые восхитительные послания, и всего-то по кроне за штуку. Пусть уезжает: шли ей письма, а тем временем не зевай; возможно, что и навернется. Кто знает: ты, может быть, успеешь жениться на нормандской вдове, схоронить ее, прикарманить ее денежки, а там, глядишь, милорд умрет и освободится графиня.
Итак, не жалея клятв, я заверил графиню в своей глубокой, почтительной привязанности, всучил ее горничной двадцать луидоров, чтобы она добыла мне прядь волос своей хозяйки (о чем последняя была, конечно, поставлена в известность этой преданной женщиной), и, когда настало время ей возвратиться в свое английское поместье, простился с ней, заверяя, что не замедлю за ней последовать, как только покончу с делом чести, которое еще держит меня здесь.
Опускаю события целого года, прошедшего до новой нашей встречи. Графиня, верная своему обещанию, писала мне сперва регулярно, а потом все реже и реже. Меж тем дела наши за игорным столом не слишком меня радовали, и я уже чуть было не женился на вдове Корню, которая без памяти в меня влюбилась и последовала за нами в Брюссель, – когда кто-то вложил мне в руки номер «Лондонской газеты», где я прочел следующее траурное извещение:
«Скончался в замке Линдон в Ирландском королевстве досточтимый сэр Чарльз Линдон, кавалер ордена Бани, член парламента от местечка Линдон в Девоншире, в течение долгих лет посол его величества при многих европейских дворах. Сэр Линдон оставил по себе светлую память в сердцах друзей, восхищенных его многообразными добродетелями и достоинствами, безупречную репутацию, приобретенную на службе его величества, и безутешную вдову, оплакивающую потерю, столь незаменимую. Ее милость осиротевшая графиня Линдон находилась в Бате, когда ее настигла печальная весть о кончине возлюбленного супруга, но тотчас же поспешила в Ирландию, чтобы отдать последний горестный долг дорогим останкам».
В тот же вечер я приказал заложить карету и отправился в Остенде, где зафрахтовал судно на Довер и, без промедления держа путь на запад, достиг Бристоля; в этом порту я сел на корабль, отплывающий в Уотерфорд, и после одиннадцатилетнего отсутствия ступил наконец на родную землю.
Глава XIV. Я возвращаюсь в Ирландию и удивляю всех в этом королевстве своим величием и щедростью
Что за разительная перемена произошла в моей жизни! Я оставил страну бедным, безвестным юношей, рядовым жалкой маршевой роты, а воротился зрелым мужем с состоянием в пять тысяч гиней, с великолепным гардеробом и дорогими безделками, стоимостью еще в добрых две тысячи; я всесторонне узнал жизнь и вращался во всех слоях общества, играя повсюду не последнюю роль; я изведал войну и любовь и благодаря своим способностям и энергии проложил себе путь из нищеты и безвестности к благоденствию и роскоши. Глядя из окошка моей кареты, катившей по пустынным, голым дорогам мимо хижин местных крестьян, выбегавших в своем отрепье позевать на пышный экипаж и при виде важного незнакомца в пышной золоченой карете и моего телохранителя орясины Фрица, сидевшего развалясь на заднем сиденье, – его закрученных в стрелку усов, толстой косы и зеленой ливреи, испещренной серебряным галуном, – возглашавших троекратное «ура!» в честь сиятельного лорда, – я не без самодовольства думал о своей успешной карьере и благословлял Небо, одарившее меня столь превосходными талантами. Если бы не мои заслуги, быть бы и мне таким неотесанным сквайром, с чванным видом разгуливающим по улочкам дрянных городишек, через которые проезжала моя карета, направляясь в Дублин. Я, возможно, женился бы на Норе Брейди (не странно ли – хоть судьба, благодарение богу, уберегла меня от этой участи, я почему-то всегда с нежностью вспоминаю мою кузину, и горечь, причиненная ее утратой, еще и доселе свежа в моей памяти, более, чем любой другой эпизод в моей жизни); возможно, наплодил бы десяток ребятишек и был бы самостоятельным фермером или экономом у сквайра, или десятником, или адвокатом – а между тем сейчас я один из самых известных джентльменов Европы. Пока нам меняли лошадей, я велел слуге достать мешок с медяками и швырять их в толпу, и это вызвало такой хор благословений и добрых пожеланий, как будто проезжал не я, а сам милорд Таунсенд, лорд-наместник Ирландии.
Лишь на второй день пути – ибо ирландские дороги были в те времена из рук вон плохи и барская колесница еле-еле плелась по ухабам и рытвинам – прибыли мы в Карлоу, где я остановился в той же гостинице, куда заезжал одиннадцать лет назад, когда бежал из дому, считая, что убил Квина в поединке. Как живо встали передо мной картины прежних времен! Старый хозяин, когда-то прислуживавший мне, приказал долго жить; гостиница, показавшаяся мне тогда уютной, являла следы крайнего обветшания, но вино было не хуже, чем встарь, и я пригласил хозяина распить со мной кувшин, чтобы услышать от него местные новости.
Общительный, как и все его племя, он рассказал мне про урожай и про цены на базаре; и почем продавали скот на последней Касл-Дермотской ярмарке, и последнюю шутку отца Хогана, священника; и как «Белые ребята»[89] сожгли стога у сквайра Сканлана; и как грабители, напав на дом сэра Томаса, здорово просчитались; и кто поведет охоту с килкеннийскими гончими в следующем сезоне; и какая замечательная облава была у них в прошедшем марте; и какой полк стоит в городе; и как мисс Бидди бежала с прапорщиком Мюллинсом; а также все новости по части спорта, выездных сессий суда и съезда мировых судей поведал мне сей достойный летописец от пивных бочек, не переставая удивляться, как моя честь не слышала этого в Англии или в чужих землях, где, по его убеждению, так же интересовались тем, что произошло в Килкенни и Карлоу, как и здесь. Признаюсь, я с удовольствием слушал его болтовню; в его рассказах поминутно мелькали имена, знакомые мне с давних пор, пробуждая сотни воспоминаний.
Я получил немало писем от матушки, сообщавшей мне все новости о брейдитаунском семействе. Дядюшка умер, и Мик, его старший сын, вскорости последовал за ним. Все девушки семейства Брейди покинули отчий дом, как только в нем стал заправлять их старший братец. Некоторые повыходили замуж, другие вместе со своей ведьмой-мамашей перебрались на жительство в какой-то богоспасаемый городишко, куда публика летом ездила на воды. Итак, Улик все же унаследовал фамильное гнездо, но уже в такой степени разорения, столь обремененное долгами и закладными, что оно потеряло для него всякий интерес, и теперь в замке Брейди, за исключением старого егеря, обитали только совы да летучие мыши. Матушка моя, миссис Гарри Барри, переехала в Брей, в приход мистера Джоулса, поближе к источнику своего духовного утешения и назидания; что же до ее сына, мистера Редмонда Барри, то он, по словам хозяина гостиницы, уехал за море, поступил на прусскую службу и был со временем расстрелян как дезертир.
Я не стыжусь сознаться, что после обеда, взяв на хозяйской конюшне раскормленную клячу, потрусил на ночь глядя за двадцать миль – навестить родное пепелище. При виде нашего старого дома сердце мое забилось сильнее. Над дверью Барривилля красовались ступка и пестик, а на вывеске стояло: «Товары Эскулапа» и рядом: «Доктор Макшейн». В бывшей нашей гостиной какой-то рыжеволосый малый готовил на столе пластырь; небольшое окошко в моей старой комнате, когда-то сверкавшее чистотой, являло тут и там трещины и щели, заткнутые тряпками, с нарядных когда-то клумб исчезли цветы, за которыми так усердно ходила моя порядливая матушка.