Мне оставалось только смеяться над яростью мальчика и старухи, равно как и над пасквилями сент-джеймсских острословов. Я отправил пламенное описание нашей свадьбы моей матушке и моему дядюшке, добрейшему шевалье. Достигнув вершины благоденствия, заняв в тридцать лет, единственно благодаря моим заслугам и энергии, самое высокое положение в Англии, доступное простому смертному, я решил до конца моих дней наслаждаться жизнью, как и подобает богатому вельможе.
Приняв поздравление от всех наших лондонских друзей – в то время люди не стеснялись своего брака, как это наблюдается теперь, – мы с Гонорией (которая так и сияла от счастья и в которой я обрел очаровательную, веселую и покладистую подругу) отправились проведать наши владения в Западной Англии, где я еще не бывал. Мы выехали из Лондона в трех экипажах, заложенных четверней; представляю, как возрадовался бы дядюшка, увидев на их панелях ирландский венец и древний герб рода Барри рядом с графской короной и всеми регалиями благородного дома Линдонов.
Перед отъездом из Лондона я испросил высочайшего соизволения присоединить к моему имени имя моей прекрасной супруги и с того времени принял титулование «Барри Линдон», каковым прозваньем я и надписал эту историю моей жизни.
Глава XVII. Я становлюсь украшением английского общества
Весь путь до замка Хэктон, самого обширного и самого древнего владения наших предков в Девонширском графстве, мы совершили с той размеренной, неторопливой обстоятельностью, какая и подобает представителям высшей английской знати. Впереди поспешал курьер, заботившийся о наших привалах по всему пути следования; мы торжественно располагались на отдых в Эндовере, Илминстере и Эксетере и только на четвертый вечер, к самому ужину, подъехали к старинному замку, с воротами, изукрашенными в том ужасном готическом вкусе, от которого мистер Уолпол приходит в такой неописуемый восторг.
Первые дни совместной жизни – обычно тяжкое испытание для новобрачных; я знавал супружеские пары, ворковавшие, как голубки, всю последующую жизнь, тогда как в свой медовый месяц они только и делали, что ссорились по пустякам. Я не избежал общей участи: во время нашего путешествия на запад страны леди Линдон изволила на меня гневаться каждый раз, что я доставал свою трубку и выкуривал ее в карете; я пристрастился к табаку, еще будучи солдатом Бюловского полка и навсегда сохранил эту привычку. Затем леди Линдон изволила на меня обидеться как в Илминстере, так и в Эндовере за то, что вечерами я приглашал хозяев «Колокола» и «Льва» распить со мной бутылку-другую. Леди Линдон была дама надменная, а я терпеть не могу в людях гордыни, и, смею вас уверить, мне удалось в обоих случаях одержать победу над этим ее пороком. На третий день нашего путешествия я только мигнул, и она сама, своими руками, зажгла спичку и, глотая слезы, поднесла ее мне; а в Эксетере, в гостинице «Лебедь», она стала совсем шелковой и смиренно спросила, не угодно ли мне вместе с хозяином посадить за стол и хозяйку? В другой раз я приветствовал бы это предложение – миссис Боннифейс была недурна собой, но мы ожидали к обеду лорда епископа, родственника леди Линдон, и чувство приличия не позволило мне внять просьбе моей супруги. Из уважения к нашему клерикальному кузену я посетил вместе с ней вечернюю службу и принял участие в подписке на какой-то особенный новый орган, который изготовлялся для собора, причем двадцать пять гиней записал от ее имени, а сто – от своего. Таким образом, я с первых же шагов завоевал популярность в графстве; и приходский каноник, удостоивший со мной отужинать, ушел после шестой бутылки, икая от полноты чувств и желая всяких б-б-благ б-б-благочестивому джентльмену.
Однако до того, как подкатить к воротам замка Хэктон, нам пришлось проехать по владениям Линдонов добрый десяток миль – и весь народ высыпал приветствовать нас, и колокола заливались, и священник вместе с фермерами, одетыми во все праздничное, вышли на дорогу нас встречать, и школьники и весь деревенский рабочий люд изощрялись в громовых «ура» в честь ее милости. Я швырял в толпу деньги и нет-нет останавливался, чтобы разменяться поклонами и потолковать с его преподобием и фермерами, и если девонширские девушки показались мне самыми хорошенькими в Англии, то я не вижу, что в этом замечании было неуместного. Между тем оно задело за живое леди Линдон, а мое восхищение румяными щечками мисс Бетси Кваррингдон в Кламптоне окончательно вывело ее из себя – она так надулась, как еще ни разу за все наше путешествие. «Ага, голубушка, так ты ревновать», – подумал я не без горького чувства, вспомнив, как легкомысленно сама она вела себя при жизни мужа и что ревнует главным образом тот, кто сам не без греха.
Всего торжественней встречала нас деревня Хэктон. Из Плимута привезли духовой оркестр, повсюду возвышались арки и пестрели флаги, особенно разукрасили свои дома адвокат и врач – оба они состояли на службе в замке. Сотни дюжих мужчин и женщин выстроились перед внушительной привратницкой, которая вместе с наружной стеной составляет границу Хэктонского парка и от которой на три мили, до самых башен старинного замка, тянется (вернее, тянулась в то время) аллея благородных вязов. Как я жалел, что это не дубы, когда в 1779 году сводил эти деревья, – я выручил бы за них втрое больше! Какое легкомыслие со стороны беспечных предков насадить на своей земле строевой лес низкого качества, тогда как можно было с таким же успехом вырастить здесь дубовые рощи. Вот почему я всегда говорил, что хэктонский круглоголовый Линдон[96], посадивший эти вязы в царствование Карла II, обсчитал меня на десять тысяч фунтов.
Первые дни в Хэктоне я с приятностью проводил время, принимая визиты окрестной знати и простых дворян, спешивших засвидетельствовать свое почтение новобрачным, а также инспектируя, подобно жене Синей Бороды в известной сказке, доставшиеся мне сокровища, мебель и многочисленные покои замка. Это огромное старое здание времен Генриха V подверглось во время революции осаде и бомбардировке войск Кромвеля, а потом его кое-как залатал и перестроил в ужасающем старомодном духе круглоголовый Линдон – он унаследовал родовое поместье после брата, благороднейшего человека истинно кавалерских вкусов и правил, который разорился в пух, ведя распутную жизнь, пьянствуя и играя в кости, а отчасти и потому, что держал сторону короля. В окрестностях замка чудесная охота – здесь водятся даже олени, – и, признаюсь, первое время жизнь в Хэктоне доставляла мне огромное удовольствие. Как хорошо было летними вечерами сидеть в дубовой гостиной перед настежь раскрытыми окнами в кругу десятка веселых собутыльников и любоваться мерцанием золотой и серебряной посуды на полках дедовских шкафов, созерцать зеленый парк, колеблющиеся на ветру деревья, солнце, садящееся за дальнее озеро, и слушать, как в лесу перекликаются олени.
Снаружи замок, каким я его застал, представлял диковинное смешение самой разнородной архитектуры: старые средневековые башни и остроугольные фронтоны времен королевы Бесс[97] соседствовали с неуклюжими стенами на месте разрушений, причиненных пушками круглоголовых. Но я не стану вдаваться в его описание, ибо я перестроил все здание снизу доверху, ценой огромных затрат, под наблюдением самого модного архитектора, который переделал весь фасад в ультрасовременном французско-греческом стиле, поистине классическом. Там, где раньше зияли рвы с водой, пересеченные подъемными мостами, и высились тяжелые бастионы, теперь раскинулись красивые террасы, украшенные роскошными цветниками, соответственно планам мосье Корнишона, великого архитектора, которого я не поленился выписать из самого Парижа.
Поднявшись по наружным ступеням, вы входили в обширный старинный холл, обшитый черным резным дубом и украшенный портретами наших предков, начиная от квадратной, лопатою, бороды Брука Линдона, знаменитого адвоката времен королевы Бесс, до фижм и локонов Сахариссы Линдон, которая позировала Ван Дейку, еще будучи фрейлиной королевы Генриетты-Марии, и так далее – до сэра Чарльза Линдона в ленте ордена Бани, а также миледи, написанной Хадсоном в белой атласной робе и фамильных брильянтах, в том самом туалете, в каком она представлялась еще старому королю Георгу Второму. Это были отличные брильянты; я сперва отдал их переделать Бэмеру, когда мы получили приглашение к версальскому двору, а впоследствии получил под них восемнадцать тысяч фунтов, после того случая, как мне дьявольски не повезло в «Гузтри», – мы с Джемми Твитчером (как называли лорда Сэндвича), Карлейлем и Чарли Фоксом сорок четыре часа подряд играли в ломбер sans desemparer[98]. Все остальное убранство огромного холла – самострелы и пики, оленьи рога, охотничье снаряжение и старинные ржавые доспехи, какие носили, должно быть, во времена Гога и Магога, – было сгруппировано вокруг камина, где можно было развернуться в коляске шестерней. Я ничего тут не тронул, если не считать того, что старое оружие распорядился убрать на чердак, заменив его китайскими уродцами, французскими золочеными диванчиками и мраморными изваяниями, чьи сломанные носы и отсутствующие конечности, не говоря уже о крайнем безобразии, были верной порукой их древности; специальный агент закупил их для меня в Риме. Но так эфемерны были вкусы того времени или так ненадежен мой каналья-агент, что все эти перлы на общую сумму в тридцать тысяч фунтов пошли всего-навсего за триста гиней, когда мне понадобилось получить деньги под мою коллекцию. По обе стороны главного холла открывались двери в парадные покои; единственным их украшением, когда я впервые их увидел, были стулья с громоздкими спинками и высокие, до потолка, венецианские зеркала в причудливых рамах; позднее я отделал их златоткаными лионскими штофами и роскошными гобеленами, которые мне посчастливилось выиграть у Ришелье. В замке имелось шесть спален de maître, и только три из них я оставил нетронутыми – так называемую комнату с привидением, где во времена Якова II было совершено убийство; комнату, где ночевал Вильгельм Оранский после высадки в Торбэ