Я твердо решил своих больных солдат из Придорожной не посылать в Переяславскую и устроил у себя лазарет: нанял избу, где сделал койки, кормил их регулярно местным супом, кашей, картошкой, одним словом тем, что мне удавалось доставать. Ухаживала за ними наша батарейная сестра милосердия Нина Николаевна, сама еле стоявшая на ногах от слабости после только что перенесенного возвратного тифа. Надо отдать ей справедливость, работала она на совесть, делая все, чтобы улучшить положение больных. И действительно, в нашем лазарете было несравненно благоустроеннее, чем в Переяславском.
Случаи заболеваний тифом все увеличивались; все было насквозь заражено – на каждой станции, в каждой станице лежали сотни больных, не получающих никакой помощи. Проехать в поезде значило наверняка заболеть.
Всю артиллерию предполагалось перевооружить французскими орудиями, прибывшими в Новороссийск; для этого надо было от каждой батареи послать по три офицера и шесть солдат на курсы в Новороссийск для изучения этих орудий. От нас поехали из офицеров капитан Апрелев и Родзянко, успевший выздороветь настолько, что мог ходить. Третьим был капитан Арсеньев, находившийся в Новороссийске при своей умирающей от тифа жене.
В это время прибыл с фронта с приказанием от генерала Барбовича капитан Косов. В первый же день приезда Косов слег, схватив сильнейшую форму сыпного тифа. Эта болезнь была для него новой, он скончался через полторы недели в феврале 1920 года и был похоронен в Переяславске. Он умирал в темной избе, лежа на полу без простыни, к счастью для себя почти не приходя в сознание. Тогда же узнали, что умер капитан Кривошеин на фронте от слабости и недостатка ухода, он был болен возвратным тифом.
Я остался один из здоровых офицеров, если не считать бывшего на фронте полковника Фитингофа. Из 134 солдат, бывших в Переяславске и Придорожной, 32 человека оставалось здоровых. Они должны были убирать около 200 лошадей, за которыми приходилось зорко смотреть, т. к. на Кубани немилосердно их крали и уводили. Необходимо было доставать корм людям и лошадям, ругаться со станичным атаманом из-за квартир и крова для лошадей, для чего тратилось немало энергии, которой подчас просто не хватало из-за усталости и беспросветности положения.
Казаки чинили нам во всем препятствия, дело дошло даже до того, что они не давали досок на гробы и дерева на кресты и выгоняли из домов больных солдат прямо на улицу. Они становились все нахальнее и нахальнее, обвиняя Добровольческую армию в измене и отступлении. Ясно была видна большевистская пропаганда.
Я почти каждый день ездил из Придорожной в Переяславскую. Стояли страшные холода с непрестанными норд-остами. Солдат нельзя было выпускать из рук, приходилось производить ежедневные занятия и строго взыскивать за малейшие упущения. 16 февраля я заболел сыпным тифом, так что за старшего остался наш доктор Прокопенко, полубольной, страшно уставший от тяжелой работы. На все западные части он был единственным доктором, но все же сумел держать людей, толково и умно распоряжался и показал себя в эту тяжелую минуту выше всякой похвалы.
В это время положение на фронте было следующее. Добровольческий корпус, отбив еще несколько раз попытки красных переправиться через Дон в районе от Азова до станицы Ольгинской, перешел в наступление и после сильного боя занял Ростов и Нахичевань. Но в это время большевистская кавалерия Буденного прорвалась на станицу Тихорецкую, форсировав Маныч. Казаки не смогли, конечно, удержаться и отступили. Следствием этого было оставление добровольцами Ростова и переброска нашей кавалерийской бригады под Егорлыцкую в помощь казакам. Разбить и отогнать большевиков в этом месте – это была последняя надежда задержаться на Кубани. Для этого здесь были сконцентрированы все казачьи силы, которые удалось собрать, и бригада Барбовича – всего около 30 000 шашек. И здесь у Егорлыцкой произошел страшный бой, в котором я не участвовал, но про который много слышал. Дело было так.
В авангарде всего кавалерийского отряда стояла бригада генерала Барбовича, которая вошла в соприкосновение с большевиками. От красных ее отделял ручей в небольшой балке, и по ту сторону на холмах маячила лава красных приблизительно силою около полка. Через ручей имелся один мост. Первым переправился гвардейский полк и сразу же пошел в атаку. Сбил лаву, но за холмом в ложбине оказалось более шести дивизий красной кавалерии (вся армия Буденного). Бригада генерала Барбовича выдержала 6 атак, каждая из которых сопровождалась рубкой. Чтобы показать, насколько был интенсивен бой, стоит сказать, что прислуга пулеметной команды переменилась три раза, т. к. ее всю вырубали.
В это время казаки на той стороне ручья, несмотря на все просьбы о поддержке, не двигались с места. Не имея возможности больше держаться из-за очень больших потерь и видя всю безнадежность ожидания помощи от казаков, Барбович приказал отступить. Казаки сразу же повернули оглобли и отошли по направлению на Екатеринодар. Барбович же повел бригаду на соединение с добровольческим корпусом генерала Кутепова, который, как следствие этого боя, должен был отступить и который, как только весть об Егорлыцке достигла его, отошел от Дона по направлению к Новороссийску.
После этого всем стало ясно, что песенка наша на Кубани, да и, пожалуй, вообще в России, спета, так как в то, что Крым сможем удержать, никто не верил.
Запасные части тоже начали отходить в Новороссийск. Это было очень сложно, т. к. необходимо было поднять всех больных на своих лошадях и подводах. На железные дороги рассчитывать было невозможно, т. к. все пути были так забиты, что на благополучное прибытие в Новороссийск не было никакой надежды.
Была весна, и грязь по этому случаю непролазная. Лошади еле тянули повозки и потому двигались мы очень медленно. Перед каждой ночевкой при входе в станицу приходилось очень долго стоять пока разбивали биваки и отводили квартиры. Для больных это тоже могло быть полезно, смертные случаи участились, хоронить приходилось наспех. Казаки пускали к себе очень неохотно; все они за редким исключением были почти всегда пьяны, во всех избах гнали самогон. Масса молодых казаков призывного возраста находилась дома, часть из них или бежала из части, или просто не являлась на мобилизацию. Всю ночь пьяные вооруженные ватаги казаков шатались по улицам, и всю ночь по станицам стояла стрельба.
Наше передвижение очень задерживали переправы через реки. Мостов на Кубани почти нет, а есть только паромы, которые брали по 7–10 повозок зараз, а повозок в запасных частях нашей бригады было 600–800. Командовал запасными частями генерал Оленич. Запасными частями нашего полка командовал полковник Афанасьев, по приказу которого было сформировано 2 эскадрона из здоровых людей для прикрытия от зеленых, которыми была полна местность, и особенно много их было перед самым Новороссийском у Туннельной. Командовал этим эскадроном полковник Кирасирского Ее Величества Конногвардейского полка Михайлов.
В начале этого похода я ехал на тачанке, т. к. был еще слишком слаб после тифа, но очень скоро пришлось сесть на коня, т. к. наблюдать и держать в должном порядке обоз другим образом было невозможно.
В 10 дней мы, таким образом, добрались до ст. Крымской, где соединились с догнавшей нас батареей, которая шла с западными частями первого полка. Сюда же приехали полковник Лагодовский, капитан Ржевский, Апрелев, Арсеньев из Новороссийска и полковник барон Фитингоф из действующих частей с остатками людей и лошадей. Орудия же оба испортились и их пришлось закопать за невозможностью послать в починку. Я забыл сказать, что 3 орудия второго взвода были отправлены в Екатеринодар на завод в ремонт еще с фронта и так там и остались при эвакуации в Крымское.
Никто ничего определенно не знал, куда мы идем. Кто говорил, что будем отступать по побережью к Грузии, кто говорил, что идем на Тамань и оттуда будем стараться перебраться в Крым. На пароходы в Новороссийске никто не рассчитывал, т. к. приезжавшие оттуда говорили, что их нет и навряд ли будут.
Ставка же все время обещала приготовить пароходы и перевезти нас в Крым. Но в действительности это было совершенно невероятно – невозможно было приготовить достаточное количество пароходов, чтобы перевезти все направлявшиеся к Новороссийску войска. Итак, чтобы попасть на «калоши» (как все называли пароходы в то время) надо было иметь особое счастье и ловкость.
Что будет? Никто не знал. Ехать в Крым? Никто не верил в Крым и никто не хотел больше драться. Деморализация была полная во всех частях.
Наши господа решили, в крайнем случае, уйти в горы и затем стараться как-нибудь бежать или в Турцию, или в Грузию. Но пока следовало держаться и «faire bonne mine au mauvais jeux». В Крымской обе батареи были соединены в одну, и всем людям объявлено, что мы не знаем куда идем и что нас ждет, и что те, кто не желает идти с нами, могут оставаться и им будут выданы документы, что они мобилизованы. Осталось человек 50–60, все же остальные объявили, что они с нами воевали два года и пойдут за нами и дальше. Итак, простояв в Крымской два дня, мы, преобразовавшись под командой полковника Лагодовского, двинулись дальше с запасными частями к Новороссийску, до которого оставалось два перехода.
Сразу после Крымской начинаются горы и леса – главная резиденция «зеленых».
Что такое зеленые никто определенно сказать не мог. Самое верное их определение – это разбойники и грабители без всякой политической подкладки. Состояли они главным образом из дезертиров и отчасти из жителей горных деревень и аулов. Но что-то вроде организации у них имелось. Главнокомандующий их был офицер улан Ее Величества, но, конечно, его приказания исполнялись постольку, поскольку они были выгодны отдельным его подчиненным.
Попасться к ним не значило быть наверное убитым. Я видел и знал людей, которых они ловили, обирали дочиста, раздевали и отпускали. А чаще они своих пленных держали пока не получали выкупа. Знаю также случаи, когда они пойманных офицеров под угрозой расстрела заставляли собой руководить и себя обучать. С этой целью они даже за несколько дней до нашего прихода сделали налет на Крымскую и в полном смысле этого слова выкрали человек 10 офицеров. Я читал их прокламацию, где говорилось, что они ни белые, ни красные, что они против тех и других и воюют за уничтожение войны и за спокойствие. Это, однако, не мешало им портить и гадить нам, где только возможно, делая налеты на станции и разрушая железную дорогу. Два раза они чуть было не захватили Новороссийск. Геленджик до самого последнего времени нашего пребывания на Кубани был в их руках.