Остальную часть дня простояли мы на позиции, а к вечеру отошли на ночевку в деревню Куртички. С рассветом следующего дня – вновь на позиции перед этой деревней. Большевики в этот день на нас не наступали; к вечеру приказано было отступить на чешскую колонию Беганку; там мы узнали, что Джанкой, находившийся в 25 верстах в нашем тылу, уже занят красными. Перед этим был послан в Джанкой на разведку улан Его Величества Ароновский, в самом Джанкое наткнувшийся в 20 шагах на пулемет, под ним убило лошадь, а он, соскочив, пешком бежал все 25 верст, но нас на старом месте уже не нашел, а, приказав запрячь тачанку, присоединился только в Неймане.
Вечером мы выступили, шли всю ночь в обход Джанкоя, сделав около 80 верст, утром пришли в немецкую колонию Нейман южнее Джанкоя в 28 верстах, простояли целый день спокойно, на следующее утро перешли в колонию Мессит в 5 верстах севернее Неймана. Через 1,5 суток большевики начали наступать. Небольшой бой был на железнодорожной станции Колай. Отошли по направлению колонии Мешен, ночевали в колонии Эйгенфельд (Татанай). Ночью нашел сильный туман и местные жители, боясь реквизиций лошадей, выгнали весь свой табун в поле. Вскоре большевики начали наступление и были замечены лишь при самом входе в деревню. Мы все в это время спали, и пришлось, наспех одевшись, вылетать из деревни под сильным обстрелом. Мне было непонятно, почему большевики ночью не окружили деревню. Потом же, когда мы вновь заняли Татанай, мне жители рассказывали, что обходная красная колонна красных наткнулась в тумане на табун, приняла его за нашу кавалерию и поспешно отступила, по сведениям тех же местных жителей, на нас в ту ночь наступало около 10 000 красных.
Из Татаная мы отошли в Татарскую деревню Киянлы. Небольшой бой. Поймали скрывающегося от мобилизации местного по фамилии Бедрицкий, думали повесить, но потом выпороли и приняли в батарею; впоследствии он стал взводным, одним из лучших солдат, воевавший у нас до последнего времени. К вечеру отошли в немецкую колонию Лилиенфельд – мобилизовали несколько местных немцев и заменили усталых лошадей, но ночевать в колонии не пришлось – многочисленные большевики были слишком близко. Отошли в немецкую колонию Темеш, простояли двое суток спокойно. Опять мобилизовали людей и лошадей (помню пару чудных вороных жеребцов, возивших пулемет в течение 1,5 лет вплоть до Новороссийска). Через два дня опять оказалось, что деревня Чита в 6 верстах в тылу занята красными. Пришлось сняться с места и обходить. Шли всю ночь, помню очень красивые места, переходили при лунном свете какую-то речку вброд; к утру пришли в русскую деревню Коронки, где наших квартирмейстеров местные жители встретили огнем (помню, убит был солдат, бывший парикмахером полковника Данилова). Переночевали в Коронках, повесили несколько человек.
Присоединившийся в то время из Керчи полковник Котляревский был утром снова послан в Керчь, чтобы остановить пароходы, т. к. никто не верил в возможность держаться на Акманайском перешейке (помню, ночью страшно кусали клопы). Утром выступили по направлению немецкой колонии Нейцюрихталь, по дороге остановились пообедать в маленьком хуторке, на который начали наступать большевики. Был довольно сильный бой; здесь я впервые увидел замечательную стрельбу полковника Лагодовского, который со второго снаряда попал в большевистскую пушку.
На ночь отошли в болгарскую колонию, названия не помню. Эта деревня находилась почти что на самом шоссе Феодосия – Симферополь, по которому отступали части 4-ой дивизии в составе около тысячи человек под командой полковника Слащева; мы связались с ними, приказано было наступать. На следующий день с рассветом наш отряд повел наступление на немецкую колонию Конрод. В это время части 4-ой дивизии (офицерский Симферопольский полк, остатки Бердянского и Мелитопольского полков со своей артиллерией и 2-й офицерский Дроздовский конный полк) повели наступление на главные силы большевиков, расположившиеся в ближайших к Конроду деревнях. Особенно хорошо дрались Симферопольцы и конный Дроздовский; первый состоял почти исключительно из офицеров, которые шли с винтовками за плечами и не ложась; они выбили большевиков из занимаемых ими деревень, но последние подвели резервы, перешли в контратаку и Симферопольцы принуждены были отступить, понеся большие потери. Мы в это время безрезультатно наступали на Конрод, так как колония была занята большим количеством пехоты, а у нас было весьма немного конницы. Несколько раз наша лава доходила до деревни, но из-за потерь приходилось отступать.
Здесь со мной был интересный случай: орудию, которым я командовал, приказано было перейти на новую позицию. Не успел я сняться, как совершенно непонятным образом вдруг рядом с моим орудием разорвались две гранаты. Я сначала ничего не понял. Большевистская артиллерия, бывшая за Конродом, не могла меня заметить, и, кроме того, мне показалось, что направление выстрела было почти с тыла. Последовало еще два выстрела, убившие одну и ранившие двух лошадей. Тут я только увидел и сообразил: какая-то пушка красных, непонятно откуда взявшаяся, без всякого прикрытия, наткнулась на меня, дала четыре выстрела и удрала неизвестно куда. Я повернул свое орудие и дал несколько выстрелов вслед.
На ночь отошли в немецкую колонию Круглик-Шейхли, где простояли две ночи; большевики не наступали. На следующий день после нашего прихода узнали, что русская деревня в 10 верстах в тылу занята какой-то бандой. Была отправлена карательная экспедиция, в которой участвовал наш взвод. Пришли обратно поздно вечером.
В эту ночь большевистская разведка подходила к нашему охранению, стоявшему непосредственно перед колонией. Произошла перестрелка. Наш дежурный, не разобрав в чем дело, влетел в дом, где спали все офицеры, и объявил, что большевики уже в деревне и что стреляют в соседнем дворе. Спросонья стрельба действительно показалась очень близкой. Помню, у меня было одно в мыслях: успеть надеть штаны, чтобы не удирать в подштанниках. Остальную часть ночи провели в орудийном парке. На утро без давления большевиков отошли во Владиславовку, по дороге во всех деревнях мобилизовали лошадей и людей, с виду подходящих по возрасту. Среди мобилизованных был некий Ткаченко, впоследствии мой вестовой, ходивший за мной, как нянька, когда я был болен тифом на Кубани. Все таким образом мобилизованные вообще разделялись на две категории: моментально удиравших и остававшихся в частях, из последних потом выходили отличные солдаты.
Во Владиславовке мы не остались и перешли на ночевку в Койасан, где встретили Святую Пасху. Вечером этого дня вернулся из Керчи Котляревский, переправивший обоз и второй взвод на Тамань и по дороге отступления набравший лошадей. В Керчи было неспокойно, происходили бои между жителями каменоломней и гарнизоном, в которых был убит наш вольноопределяющийся Александр Кривцун. Котляревский сказал, что в Керчи на случай необходимости пароходы имеются. В тот же вечер прибыли Арсеньев и Родзянко из Новороссийска, куда они перевезли свои семьи из Ялты. На утро перешли обратно во Владиславовку, переночевали и утром ушли в Койасан на старые квартиры.
На следующий день вновь выехали к Владиславовке, которая только на этот раз оказалась занятой большевиками, наступающими на Койасан. Весь день были в бою, прикрывая пехоту, отходящую в заранее приготовленные на Акманайском перешейке окопы. Здесь впервые англичане обстреляли со своих военных судов наступающие цепи красных. К вечеру отошли за проволоку. На железнодорожной станции Акманай нашу батарею, становившуюся уже известной своей лихостью и своей стрельбой, встретил генерал Шиллинг, благодаривший за действия. На ночь отошли с Кирасирским полком в деревню Киять в 7 верстах в тылу проволоки в резерв начальника дивизии; дивизион полковника Ковалинского был оставлен в Огуз-Тобэ в ближайшем резерве.
В Кияте простояли спокойно около полутора недель – никто все еще не верил в возможность держаться на Акманае, а так как в случае отступления в Керчь, очевидно, пришлось бы оставить почти всех лошадей, командир решил все, что возможно, отправить заблаговременно на Тамань. Это было исполнено. На следующий день после отправки был смотр главнокомандующего Боровского (номера шли в строю за орудиями), специально благодарившего батарею и, кажется, он был весьма удивлен ее видом.
В тот же день нам стало известно, что предполагается набег кавалерии на Владиславовку; командир решил вернуть отправленных лошадей и людей. Около 20 апреля 1919 года (точного числа не помню) наши наступали на Владиславовку. К сожалению, я лично не участвовал, т. к. был оставлен при обозе в Кияте по случаю сильного расстройства желудка. Накануне вечером кавалерийские части с нашей батареей выступили, к утру перешли проволоку у Черного моря, без боя заняли деревню Камыши, дальше с боем дошли до предместья Феодосии, повернули по железной дороге на Владиславовку, дошли до нее, но не занимали, и к вечеру вернулись за проволоку. Пехота в это время вышла из окопов и дошла до Койасана. Интересен этот бой был тем, что на маленьком пространстве воевали: кавалерия, пехота, конная и пешая артиллерии, броневые автомобили, бронепоезда, аэропланы и морская русская и английская артиллерии. Стреляли англичане по Владиславовке залпами с дредноута «Emperor of India» из 16 дюймовых орудий; впечатление было страшное, попадавшие снаряды подымали в воздух целые углы хат с окнами, которые в воздухе рассыпались.
Этот набег, вероятно, произвел удручающее впечатление на красных, которые были убеждены в упадке нашего настроения и в нашей деморализации, нас же, наоборот, это приободрило. В этот день был ранен генерал Шиллинг, его заменил произведенный в генералы Слащев. Интересно было также, как английские моряки после боя сошли на берег перед проволокой и с любопытством рассматривали тыл большевиков: они думали увидеть нечто необыкновенное, может быть людей другого цвета, чем в Европе. Затем они с детской радостью накинулись на стадо баранов, взваливали их на плечи и увозили в своих лодках на дредноут.