К вечеру город был освобожден – все оставшиеся в живых каменоломщики разбежались, скрываясь по городу. Начались обыски, аресты и расстрелы, брали всех подозрительных, придерживаясь правила: лучше уничтожить десять невинных, чем выпустить одного виновного; заодно был утоплен издатель меньшевистской газеты «Волна», все время писавшей против добровольцев.
Три дня продолжалась эта история и одновременно взрывались последние выходы Аджимушкайской каменоломни. За это время в Керчи было уничтожено до 3000 человек, большей частью евреев. Англичане, бывшие в Керчи, целыми днями бегали со страшно довольными лицами по городу, снимая фотографическими аппаратами повешенных и расстрелянных. Можно с уверенностью сказать, что почти ни один из сидевших в каменоломнях не удрал. Они были здорово изобретательны в способах скрывания себя, например, двух нашли под полом в комнате, которую занимал командир второго офицерского Дроздовского конного полка, одного – в нашем парке в кустах почти у самой пушки с винтовкой, читавшего газету. Другой влез в дом тюремного сторожа, угрожая ему гранатой, но сторож схватил из-под подушки свой револьвер и с первого выстрела попал нахалу в лоб. Замечательно, как эти каменоломщики были осведомлены, они знали точное расположение всех частей, в том числе и нашей батареи, для которой у них уже были готовы номера и ездовые на случай ее захвата. Всему их предприятию главным образом помешал, как выше сказано, прибывший накануне 2-й Конный полк. В самом конце мая, когда все каменоломщики были ликвидированы, мы присоединились к нашему первому взводу в Огуз-Тобэ.
За время отсутствия второго взвода в Огуз-Тобэ была сформирована учебная команда и усиленно производились занятия, так что батарея стала неузнаваема: люди были подтянуты и обучены, был даже устроен cocour hyppique, в котором участвовали все солдаты. В это время всю гвардейскую артиллерию, из состава которой мы вышли, образовав отдельную Гвардейскую конную батарею, переводили на Кубань. Мы должны были заменить на постоянной позиции Лейб-гвардии стрелковую батарею, стоявшую в деревне Акмонай на берегу Азовского моря. Эта деревня была почти вся разрушена снарядами, ни одного дома не было без дырки. Мы занимались обменом продуктов с англичанами, доставляя им куриц, гусей, уток, баранов и получая от них шоколад, кофе, консервы и сахар. Недели за две до этого начали доходить до нас сведения, что главные силы Добровольческой армии на Маныче и в Донецком каменноугольном бассейне перешли в наступление и удачно продвигались на север. Со дня на день ожидали приказа и о нашем наступлении. Наконец многожданный день настал 5 июня 1919 года. Вся кавалерия была сведена в отдельную бригаду под командой полковника Миклашевского. Она состояла из второго Дроздовского конного полка под командой полковника Барбовича, сводного полка Кирасирской дивизии под командой полковника Данилова, второго гвардейского полка, развернувшегося из дивизиона под командой полковника Ковалинского, и нашей батареи – всего численностью около 1000 шашек при четырех орудиях. Вся бригада была сосредоточена на крайнем правом фланге у самого Азовского моря. Она должна была наступать справа от железной дороги и к вечеру выйти на линию железной дороги Джанкой – Владиславовка.
С рассветом мы выступили – с налета взяли первую линию большевистских окопов, забрали пленных и пулеметы (из пленных евреев ликвидировали, остальных отправляли в тыл, распределяли по частям) и пошли дальше, но слишком увлеклись и слишком выскочили вперед наступающей пехоты. Таким образом, мы были с двух сторон окружены, кроме того, против нас действовали красные юнкера – пришлось отступить и выровняться по пехоте. Никогда до того я еще не был под таким обстрелом, как в этот день, казалось, что даже трудно дышать из-за пуль. Батарея все время находилась на уровне лавы (лава – это кавалерийская цепь). Часам к 12 мы выпустили все находившиеся у нас запасы снарядов и уехали в тыл пополняться, через час были уже обратно. В это время спешившиеся наши части никак не могли выбить большевиков из деревни Киять. Батарея подошла, развернулась на расстоянии версты от деревни, снялась с передка – большевики не выдержали огня и бросились бежать. Смешанные эскадроны стали наступать, а батарея, взявшись в передке на галопе, обгоняя цепи, выехала далеко вперед, провожая красных огнем. Никогда не забуду этой минуты. Большевиков за этот день прогнали до станицы Сейтлер, но ее не занимали, а ночевали в деревне Киять, поджидая пехоту, занявшую в этот день Феодосию и Владиславовку.
В этот день был ранен капитан Кривошеин. Как сейчас помню один из эпизодов этого дня: ведут пленного красноармейца раненого в голову ударом шашки, все лицо у него в крови, проводят его мимо эскадрона кирасир Его Величества и вдруг вижу – какой-то солдат соскакивает с лошади, подбегает к пленному, обнимает и целует его. Оказалось, что это были родные братья.
На следующий день продолжали наступление. Большевики уже не оказывали почти никакого сопротивления, стягиваясь к железной дороге. Последнее крупное столкновение с ними в Крыму произошло около станции Граматиково, они были обращены в бегство рейдом нашей кавалерии, зашедшей им в тыл. Произошло это следующим образом: 8-го июня вся кавалерия была сгруппирована в немецкой колонии Конрод, на которую мы два месяца тому назад безрезультатно наступали; на рассвете бригада двинулась вперед, охватывая правый фланг большевиков, в авангарде – 2-й Гвардейский полк со вторым взводом нашей батареи. Прошли через деревню Коронки и достигли в тот же день болгарской колонии Чита. По дороге поймали пятерых красных, ехавших на станцию Граматиково. Одного из них, коммуниста, как выяснилось по его бумагам, на месте расстреляли – «угробили» (выражение, входившее тогда в употребление), остальных четырех повели с собой. В Чите простояли часа два, поджидая главные силы.
Произошел тут со мной следующий случай. Лежу я на огороде под кустом, совсем засыпаю и вдруг слышу большой шум и выстрелы совсем недалеко от меня, пули здорово свистели над головой. Я схватил свой револьвер, с которым никогда не расставался, вскочил и почти лицом к лицу столкнулся с одним из только что взятых в плен красноармейцем, полным ходом удиравшего, справа от меня удирали остальные три. Я сшиб его с ног, его забрали подошедшие солдаты и потом расстреляли, остальные были убиты вдогонку.
В тот же день вся наша бригада тронулась дальше на немецкую колонию Лилиенфельд, куда пришли уже под вечер. Думали здесь отдохнуть, но сразу же по приходе были выделены два эскадрона из двух офицеров Дроздовского конного полка с двумя нашими орудиями, чтобы пробраться ночью на железную дорогу около станции Колай и взорвать пути, чем задержать броневой поезд красных, находившийся около станции Граматиково; пошло одно орудие первого взвода и мое орудие второго взвода.
Мы выступили, когда было уже совсем темно, со всевозможными предосторожностями, так как вокруг нас во всех деревнях были большевики. Запрещено было курить и громко разговаривать. Часам к двум ночи подошли к железной дороге у деревни Каромин, по дороге забрав целый штаб красного полка с комиссарами, чиновниками и со всеми бумагами. В пяти местах был взорван путь. Ворвались в деревню Каромин, где спокойно спали большевики, и взяли много обозов. В это время начал подходить поезд со стороны Феодосии; понятно, с каким напряжением ждали схода его с рельс. Поднялась страшная кутерьма, которую мы еще усилили выстрелами из орудий. Это оказался эшелон красных юнкеров, которые, сообразив в чем дело, рассыпались в цепь и начали на нас наступать.
Начался рассвет, подошел броневой поезд «Красный сокол», сильно нас обстрелявший. Присоединившись к бригаде, мы начали отступать на линию пехоты, которая, в свою очередь, начала наступление. Юнкера верст десять шли за нами. Все взятые в плен в эту ночь евреи, комиссары и коммунисты были повешены, а остальные жестоко выпороты. После двух суток непрерывного похода нас отвели на ночевку в колонию, названия не помню. Всюду в занимаемых нами деревнях жители радостно нас встречали, выносили хлеб, масло, молоко; в некоторых колониях, наиболее пострадавших от большевиков, многие даже плакали.
Через день опять выступили, переночевали в деревне рядом с немецкой колонией Лилиенфельд, а на утро вся бригада пошла на Джанкой, выделив два эскадрона Кирасирского полка с одним орудием, именно моим, под командой полковника Косиковского, которые должны были идти на станцию Саробуз, взорвать путь на случай, если большевики еще не окончательно эвакуировались из Симферополя и Севастополя, и присоединиться затем в Ютуне к бригаде. Но большевиков и след простыл, было только известно, что на Перекопе они сидят в окопах. В это время был занят Мелитополь со стороны Бердянска и Мариуполя и добровольческие части подходили к Харькову, так что сидящим в Крыму красным оставалось два выхода: по мосту через Днепр у Никополя и другой – у Каховки. Успешно способствовали нашему наступлению полученные от англичан танки, действовавшие в районе Харькова. Присоединившись к бригаде 15 июня, наша кавалерия, не дожидаясь пехоты, повела наступление на большевистские окопы между озерами севернее Ютуни.
В это время вступил в командование вторым взводом капитан Ржевский, воевавший с 1917 года на Кубани. На правом фланге наступал 2-й офицерский Дроздовский конный полк, с ним были два наших орудия. Два эскадрона лавой, на рысях пошли на окопы, большевики не выдержали, они почти и не стреляли, потери наши были – один раненый. С налета заняли позиции и ворвались в Армянск. Между тем в окопах между другими озерами еще сидели красные, которых 2-й Гвардейский и Кирасирский полки пригнали прямо в наши объятия вместе с большевистской артиллерией.
Против нас в этот день главным образом действовал еврейский коммунистический полк, само собой разумеется, что пленных не брали. Приблизительно через 10 дней после этого я проезжал по этому месту, и трудно было дышать из-за трупного запаха. В Армянске были взяты обозы и тут же в