Пылаев куда-то уехал, командовать ротой остался Ледуховский. Мы везли с собой много груза — несколько подвод было загружено курами и коровьими тушами, у многих командиров втрое утяжелилось личное барахло, да еще одна подвода везла имущество Пылаева. Вот почему Ледуховский приказал бойцам идти пешком. Я лично, как командир взвода, мог бы ехать на подводе, но из солидарности тоже пошел пешком.
Ледуховский ехал впереди, развалясь один в коляске. Двигались мы медленно. Карта была у Ледуховского, и тут я стал замечать, что мы все заворачиваем влево. Я сперва подумал, раз у него карта, ему виднее — куда ехать.
На одном повороте он свернул еще раз влево. Выходило, что мы едем вовсе назад. Это сообразили и бойцы, начали ворчать. Бегом я догнал коляску, остановил ее.
— Вячеслав Алексеевич, мы не туда едем! Не туда!
Он ответил что-то вроде «не твое дело!»
Командирам приказано подчиняться беспрекословно. Однако простой здравый смысл требовал в данном случае протестовать. Ледуховский, кинув мне две-три исполненных презрения реплики, приказал своему кучеру тронуть вожжи. Но тут подоспел Ястреб.
Всегда уравновешенный, спокойный, Ястреб был хорошим парторгом и пользовался в роте большим и вполне заслуженным авторитетом. Как раз такими идеальными, с точки зрения советской литературы, парторгами наши писатели и киношники начиняют свои произведения. Пил он мало, в своих выступлениях упоминал Сталина умеренно, зато его речи всегда были наполнены конкретными фактами и предложениями. Правда, он почти никогда не говорил о себе; был ли он женат, где работал до войны — никто не знал. Но ведь и я почти ни с кем не делился о своем личном — слишком оно было мне дорого, и некоторые другие военные тоже рассказывали о себе очень мало.
В тот момент, когда чуть ли не вся рота начала роптать на бестолковость своего временного командира, Ястреб прямо и решительно сказал Ледуховскому:
— Мы не туда идем!
— Дайте карту на минутку, — попросил я.
Скорчив исполненную презрения гримасу, Ледуховский подал мне молча карту.
Снег к этому времени перестал идти: местность была открытая, с несколькими деревнями и хуторами. Я развернул карту и сразу нашел точку, где мы находимся. Да, крюк мы дали порядочный, хорошо, что я вовремя поднял тревогу.
— Пусть Голицын поедет с вами, — сказал Ястреб.
Ледуховский молча подвинулся. Я сел рядом с ним. Бесконечный, растянувшийся чуть ли не на километр обоз тронулся. Всю дорогу мы оба молчали.
Ночевать устроились в какой-то совершенно пустой деревне. До нас все дома тут были изрядно перетрушены, скотина и птица отсутствовали.
На следующий день к вечеру мы переехали по временному низкому мосту через Ожиц и очутились в Польше, в небольшом населенном пункте Красносельц.
Глава двадцать третьяНемцы, поляки и мы
В Красносельце размещались наше 74-е ВСО и 1-я рота, которая там строила через все тот же Ожиц высокий постоянный мост на месте взорванного. А движение осуществлялось через низкий временный мост.
Выяснилось, что снегу и здесь, и далее на восток выпало столько, что по всем дорогам было парализовано движение. Нашей роте предстояло расчищать главную шоссейную магистраль Млава — Красносельц. Пылаев нас встретил и оставил в Красносельце лишь мой 1-й взвод, а с остальными взводами поехал дальше на восток, остались тут под моей командой и почти все девчата, специально, чтобы ощипывать привезенные нами куриные тушки.
28 километров дороги от Красносельца на восток было приказано расчистить мне, и, само собой разумеется, в сверхкратчайшие сроки. В моем распоряжении было человек сорок бойцов мужчин, из коих многие страдали желудочными болезнями.
А снегу намело столько, что, как говорится, старожилы не запомнят, в отдельных местах навалило чуть ли не до двух метров; такие заносы я видел только в Сибири.
Но у меня были бумажки от руководства повета (уезда) двум войтам (волостным старшинам), а те должны были направить другие бумажки солтысам (сельским старостам). От каждого населенного пункта приказывалось выделять на расчистку дороги определенное количество людей с лопатами.
Собрал я своих бойцов и произнес перед ними пламенную речь, разумеется несколько раз помянув имя Сталина. Это сейчас в наших газетах смеются, что китайцы шагу не могут ступить, не сказав хоть несколько слов восхваления Великому Мао, а за 30 лет до того мы сами точно так же превозносили до небес мудрость нашего любимого вождя.
В своей речи я высказался и совершенно конкретно о том, что боец взвода превращается в командира и его дело — как собрать, как организовать местное население, лишь бы дорога была вычищена в кратчайшие сроки.
В тот же день на польских санях выехали мои ребята. В каждой деревне я оставлял по два, по три бойца, знакомился со всей трассой до конца и, признаться, испугался.
На следующий день достал я у поляка лошадку и маленькие санки. Два дня я носился так, что дух захватывало, никогда в жизни так не ездил. Санки с волчьей полостью были точно игрушечные, а лошадка оказалась просто прелесть. Поляк, сидевший рядом со мной, только трогал вожжами, и она мчалась как вихрь с сугроба на сугроб.
По всей трассе я видел толпы, народу работало, наверное, несколько тысяч. Я применял метод Пылаева — как командовать. Подъезжал к одной группе, отыскивал своего бойца и начинал его крыть, указывая — насколько на соседнем участке больше расчищено и как там умело организованы работы. Я уезжал и точно в таких же выражениях крыл бойца на следующем участке.
На последнем руководил Самородов. Крыть его не приходилось, народу у него было всегда больше, чем у других. Он вел меня в ближайший дом, где меня ждал обед с добрым стаканчиком польского самогону, который назывался «бимбер». Кучер поляк ужасался, как русские могут пить стаканами, сам он выпивал из крошечной чарочки грамм на 50. После обеда мы мчались обратно. По пути опять я нещадно крыл наших бойцов, хотя расчистка дороги проходила успешно.
На второй день к вечеру мой кучер взмолился: его лошадка была очень резва, но ведь ей приходилось отмахивать по 56 километров ежедневно. Он привел ко мне другого поляка, но у того лошадка была посмирнее.
Так я и ездил, один день на резвой лошадке, другой день на смирной. За неделю дорогу вычистили, но придется признаться, что тут помогла нам неожиданная оттепель с солнцем, снег быстро сошел на дорогах и на полях.
Главный инженер нашего 74-го ВСО майор Харламов нашел мне другую работу: доставать у поляков лошадей — возить землю на подходы к строящемуся мосту.
За такое дело мои бойцы, предвидя всевозможные подношения, взялись с энтузиазмом. Три дня ездило до 40 подвод. На третий день на мосту собралось множество народу: почти вся 1-я рота, подводы подъезжали и отъезжали, местные жители с интересом смотрели, как спорится работа у наших бойцов.
Срок окончания моста был назначен на вечер, а то крутые спуски к временному низкому мосту из-за оттепели стали совсем непроезжими, машины застревали, их вытаскивали с трудом. К закату солнца мост был закончен.
На следующий день вся 1-я рота мылась в бане, мылся и мой 1-й взвод. Я лично здорово парился вместе с инженером-фортификатором 1-й роты старшим лейтенантом Американцевым.
С Дмитрием Павловичем я был знаком еще с Горьковского рубежа, и хоть вместе работали мы редко, но встречались с ним постоянно.
Я пригласил его после бани к себе на обед, у меня береглись куры, варенье и добрая чарочка.
Жил я один у очень любезной польки. Забежал на минутку заказать ей обед через час и пошел вместе с Американцевым смотреть готовый мост.
Чистенькие сосновые бревна сверкали, два старичка бойца стругали перила. Мы прошлись по мосту туда, прошлись обратно, пошутили с бойцами.
— Сергей Михайлович, ну что по-вашему тут еще нужно добавить? — спросил меня Дмитрий Павлович с улыбкой.
— Да ничего не нужно, мост просто чудо, — ответил я.
Мы отправились на мою квартиру. Хозяйка нам поставила бутылку, разную закуску, жареную курицу. Мы чокнулись, выпили, вспоминая прежние совместные походы и разные эпизоды. Словом, у нас представилась редкая возможность провести время как нельзя лучше.
Вдруг мы услышали недалекий взрыв, потом другой. В доме задребезжали стекла. Да мало ли где взрывается, сидеть нам было так хорошо, а к взрывам мы за войну успели привыкнуть. Выпили по второй чарке…
И тут увидели за окном, что по направлению к мосту бегут наши майоры Елисеев и Харламов.
Американцев встал, за ним вскочил и я. Что-то случилось на мосту. Одели шинели и побежали, не докончив трапезы.
Картина нам представилась страшная. На обеих насыпях при подходах к мосту зияли две глубочайшие воронки, а сам мост, который час назад мне казался таким красавцем, был весь перекорежен взрывными волнами, часть бревен прогонов переломилась как спички, сваи покосились в разные стороны. Вокруг моста собралось много наших бойцов и поляков.
— Где? — закричал Американцев, называя фамилии старичков-плотников, час тому назад строгавших перила. Их не было. Вскоре далеко в стороне нашли солдатский ботинок со ступней внутри, а в другом месте обрывок кишок…
Американцев весь почернел. Ведь это он послал бойцов на мост.
Мы поняли, что немцы поставили у концов моста две мины замедленного действия. А если бы взрывы произошли накануне? Страшно подумать — сколько бы народу погибло. А если бы мины взорвались час тому назад, пожалуй, моя книга не была бы написана. Кстати, в тот же момент такие же взрывы произошли на трех или четырех других мостах. К счастью, жертв почти нигде не было. Немцы ошиблись в расчетах. Мосты мы умели строить быстрее, чем указывалось в их военных справочниках.
Прибыли минеры и с помощью миноискателей определили, что работать можно совершенно безопасно.
Майор Харламов сказал мне, что меня задерживает с 10 бойцами по моему выбору. Я должен опять мобилизовать польские подводы, чтобы подвозить землю засыпать воронки.