Разговор с теткой
Тетка: Ой, я безумно спать хочу. Мне кажется, если бы я на 15 минут прилегла, я бы ожила. Только на 15 минут, потом я опять буду свежая.
Вообще, ты очень злой стал. Ты по отношению ко мне очень несправедлив. Но все-таки мне с тобой трудно расстаться. Но я бы рассталась. Ты говоришь, что я тебе в тягость, тебя раздражаю. Я бы уехала при самых ужасных условиях. И действительно я тебе в тягость. Но все-таки мне кажется – ты будешь по мне скучать. Ты ко мне привык. Все-таки ты приходишь домой, мы вместе кушаем. Есть свои маленькие радости – сегодня выдают то, завтра – это. Ты приходишь домой. Все готово, ты тоже вкусно готовишь.
– А что будет зимой?
– Ой, зимой я не знаю. Мне хотелось бы две вещи, чтобы было зимой. Чтобы мы остались на месте и чтобы нам было тепло. Но не знаю, будет ли это. А тебе бы что хотелось? Я знаю, что тебе бы хотелось. И я тоже этого хочу. Сплавить меня. Мне это не нужно. Но ты против меня раздражен, и это понятно, ты ради меня приносишь колоссальные жертвы.
Ну вот – немного подмету – и все в порядке. Суп будет. Только жалко, если там будет хороший, пропускать. Мы покупаем по коммерческим ценам и платим такие деньги. А там питание даровое. Ах, вчера был суп чудесный. Я так соскучилась по картошке. И она мягкая была. Только мне не хотелось бы, чтобы ты таскался с супом.
– Все-таки тебе в Москве было бы лучше.
– Ой, оставь. Потом я вечно думала бы о тебе. Ты скажешь, что это притворство. Но мне все равно, что ты скажешь. Я бы очень скучала по тебе, несмотря на все несправедливости. Несправедливость состоит в том, что я не виновата в том, что являюсь тебе помехой.
– А, да ну тебя. Никогда бы лучше не питалась. Не надо мне лучше питаться. Завтра получим молочко. Сколько?
– Полтора литра.
– Всегда нас немножко обижают.
– Обижают – нет.
– Я что-то стала равнодушна. Я только одно – когда ты говоришь, что ты еле тащишь ноги… Это меня пугает. А ко всему остальному притупилась. У тебя переменилась, совершенно другая фигура. Во-первых, ты стал стройный. Весь этот горб был чисто жировой. А я думала оттого, что ты всегда за письменным столом. Во-первых, при очень толстом корпусе; ненормально – у тебя были очень тонкие руки и ноги, это было некрасиво. А теперь корпус стал тонкий, а руки и ноги как будто пополнели. Только мне обидно, что ты коричневый костюм все таскаешь. Если бы был Макогоненко, я была бы спокойнее. Он все-таки обещал дать комнату, перевести нас на два месяца. А этот в этом отношении недоступный. Они все поверили вот весной – и проворонили.
– Нет, навряд ли. До сих пор не попадало. Я не думаю, что теперь попадет. В особенности, если нас перетащат в третий этаж или во второй.
– Но жалко – я так просушила эту комнатку. Я так экономлю дрова. И ухаживаю за печечкой. За ними надо ухаживать. Я ее два раза в день щеткой с мылом тру.
Я, когда закрываю глаза, мне все представляется мостик, который мы переходили. И я все не могу вспомнить, где – в Затуленье или у Вити. Теперь я вспомнила, в Затуленье. Помнишь, там был такой милый мостик.
Как они все-таки возились с этой дачей. Все деньги вложили. А теперь не знаю – будет она их, или ее заберут. Так мне жалко, что ты ее и не повидал. Н. так скорбела об этом, я даже удивляюсь. И я тоже. Почему, почему ваш не едет; неужели ему не интересно.
Бежали утром на огород, сами выкапывали картошку. Это была моя обязанность приготовлять картошку к завтраку. А грибы лежали исключительно на мне. Я и Н. Ну, Н. приготовлял огромные количества на зиму. А я так, немного, чтобы подкрепиться. Побежали в сад, набрали корзину грибов. Там чудные грибы – красные, подберезники. Но бывали и дни, когда мы с Н. оставались вдвоем и сидели на одной картошке и огурцах.
– Ну, сейчас я бы посидел на картошке и огурцах.
– Да, еще молоком запивали. Какое там чудное молоко. Я с удовольствием думаю о завтрашнем молоке. Ты принесешь кашу. Если бы был желатин, можно было бы желе сделать. В магазине дают лучшее молоко. Там – всегда с кислицей. Вчера дали много каши. Я заметила, когда ему даешь большую банку, он дает больше. А можно так – если они будут давать зелень или что-нибудь, это обременительно – оставить банку для керосина там. И взять на следующий день. Это можно.
Разговор с Н.Л
Целеустремленно разговорная ситуация. Предрешенная тема – Т. и ее состояние, посетитель специально заходит узнать об этом. Но в то же время Н.Л. больна, так что к ситуации прибавляется навещение больного со всеми вытекающими обязательствами.
1. Предрешенная тема. Она такова, что ее неудобно откладывать, а надо пропустить сразу. До этого допустима и даже нужна только интродукция, касающаяся состояния здоровья самой Н.Л.
– Я звонил, мне сказали, что вы на бюллетене.
– Да, со вчерашнего дня, хотя больна уже, собственно, давно.
– Что такое?
– Кто его знает. 38, 6.
– Ого!
– Вы знаете, что с Т. (Дальше уже откладывать нельзя.)
– Да. Я и зашел…
Начинается подробный рассказ о новых осложнениях.
Расспросы посетителя, соболезнования (выполнение своей функции). Личная тема Н.Л. в этом секторе разговора – сфера ее деятельности и интереса; к ней все ходят, она в центре этого дела. Кроме того, это сфера моральной реализации, ибо у нее позиция великодушия, женщина, собирающаяся в дальнейшем жертвовать собой, без единой жалобы по этому поводу. Все это знают, интересуются очередным актом этой драмы – сюжетная ситуация. Этот раздел разговора пронизан для нее всякими подразумеваниями.
Он иссякает (потом, конечно, всплывает все время, но уже отрывочно), и приходится искать переходов для выполнения своих посетительских функций.
Проходят одна за другой все классические разговорные формулы.
Об общих знакомых.
Одна линия разговора об общих знакомых ответвляется от предрешенной темы. Подыскивая переход по этой линии, посетитель приходит к Борису Бухштабу по трем ассоциативным импульсам: общий знакомый, которых у них немного, получил от него письмо (удобный зачин); ассоциация с Т., которой Б.Б. написал письмо, возможность развития по этой линии разговора.
– Получил на днях письмо от Б. – Н.Л. тотчас же сообщает о трогательном впечатлении от письма Б. на Т. (вот настоящее дружеское письмо, оно меня поддержало…). Это имманентно-ассоциативная реплика, но в то же время имеющая интерес, так как примыкает ко всему трагическому комплексу, в котором Н.Л. играет активную и благородную роль. Далее от Б. ответвляется тема уехавших-возвращающихся как всеобще личная. Посетитель: у него очень трудное положение с возвращением, в котором он сам не отдает себе отчета. Обе стороны заинтересованы в продолжении этой темы. Она развивается по всем трафаретам: превосходство над ними и правильность своего поведения (ничего нет хуже бездомности). Мы тут больше страдали, но страдали трагичнее, возвышеннее, не так унизительно.
– Ну да, но оставаться это была лотерея, вот Т… (подчеркивает драматизм своей ситуации).
– А вы думаете, Т. уцелела бы, если бы уехала?
О тяжелом положении эвакуированных сотрудников Публичной библиотеки. Параллельно раздражение и опасение, что они, не страдавши, займут места.
– А некоторые приехали очень благополучные. Рассказ о том, что невозможно ничего заказать в пошивочной мастерской (она уже четыре раза напрасно ходила), потому что все захватили возвращенцы. Говорят, мы так обносились, что невозможно. Но у всех какие-то обрезы.
– Ну это жены ответственных работников, а вообще их положение было ужасно.
– Да. Разные случаи.
Сразу вступает полярная тенденция к утверждению своего бытового превосходства.
У Н.Л. есть основная травма, определяющая очень многое в разговоре. Это травма избалованной когда-то женщины, которая очень резко, без переходов, потеряла женскую привлекательность. Она проходит теперь через мучительный период привыкания к тому, что на нее не обращают внимания. Позиция гордости; никаких ламентаций; напротив того, предупреждение и пресечение всякой жалости. Легче (потому что трагичнее, ценность трагического) оформить это как катастрофическое следствие пережитого, а не как постарение. Подчеркивание психических и физических разрушений. Те, уехавшие, не испытавшие этого, конечно, могли сохраниться. Переход в этом направлении от темы (утверждение превосходства) об их непонимании.
– N. (приехавший) говорит мне о знакомой даме: Она тут ничуть не изменилась, даже поправилась. Потом оказывается, она работала подавальщицей в какой-то офицерской столовой. Можете себе представить! Я ему говорю – так вы бы с этого начали. Что ж удивительного. – Он говорит: Да, но ведь не всякая бы пошла. Представляете себе, не всякая бы пошла тогда в такую столовую! Конечно, они ничего не понимают.
Явная тема тут анекдот об их непонимании (тоже лично окрашенный); скрытая, более существенная тема, тема своей основной травмы. Подразумевается: разве мы могли сохранить привлекательность. Вот кто ее сохранил, не говоря уж о всяких работницах прилавка вульгарных, без всяких запросов. А наша судьба трагична (в этом самоутверждение).
Второй разговор об общих знакомых остается в более тесных пределах. Посетитель подымает его в качестве чистого перехода. Р. – сослуживица Н.Л., значит, дело более или менее верное.
– Ну, как Р. (поживает), видели ее в последние дни?
Тема прекрасно прививается. Она возникает вне личного плана. Для посетителя это чистая возможность и ассоциация. Но для Н.Л. она тут же подвергается личному окрашиванию.
К Р. у нее отношение неспокойное. Обе эти женщины, говоря друг о друге с большой симпатией, всегда друг друга жалеют. Р. – спокойно, с обычным чувством превосходства (одинокая женщина с ребенком, трудная жизнь, потеряла два передних зуба). Н.Л. – неспокойно. Жизненное положение Р. должно ее унижать – женщина, сохранившая обаяние, у которой муж, «интересный мужчина» и человек с большим положением (высокое начальство Н.Л.) и т. д. Есть любовник, они влюблены оба. Приятно ее жалеть – бедняжка Р., она так плохо себя чувствует, такая беспомощная, осложнения на работе, не знаю, удастся ли ей и дальше приходить через день и на три часа. – Н.Л. канцеляристка, хотя, казалось бы, и она могла бы быть переводчицей. (Р. это, конечно, удается – муж.)
Теперь появился новый предмет в конфигурации. Вас., (беженка?) любовница мужа Р., им вызванная и временно остановившаяся у них. Р. на это идет сознательно, в силу особых отношений с мужем, с которым они «разошлись», оставшись вместе (он признал в свое время любовника). По отношению к В. у Н.Л. зависть, не затушевываемая симпатией. Красивая, здоровая женщина (из тех, кто сохранились «там»), фаворитка начальника и интересного человека, имеет сверх того мужа, более квалифицированную работу и т. д. Н.Л. убивает двух зайцев, жалея Р. и негодуя на В.
– Не понимаю, как Р. это все-таки терпит. Ей бедненькой – так трудно все это большое хозяйство. Подумайте, она, такая слабенькая, сама готовит, стирает (приятно, что такая женщина, в таком положении сама готовит, стирает). А тут еще лишний человек.
– Ну, у них там в семействе особая ситуация (посетитель знает, что это замечание не по существу, но ему интересно затронуть эту скандальную струну и посмотреть, как она отзовется).
(Понимающе улыбаясь): Это можно даже оставить в стороне. Но независимо ни от чего – такая неделикатность. Когда я гостила у родных Л. (покойного мужа), где меня ни до чего не допускали, где мне все были рады, я все-таки старалась все делать, чтобы не обременять… (прямое утверждение превосходства)… Вы находите ее красивой?
– Во всяком случае, эффектная женщина.
– Конечно. Большая, сильная (подразумевается – грубая), но вообще она, как говорит Р. (значит, не выдерживает и говорит), – не нашего профсоюза. (Конек Р. – аристократизм, тут уж безусловное превосходство, в котором объединяются она, Р., и собеседник) (утверждение по формуле «мы, избранные»).
В порядке подворачивающихся возможностей посетитель от той же темы переходит к ребенку, зная, что дети встречались.
– Славная девочка. Очень, очень славная. Но бедная девочка, она так похожа на отца, она ужасно некрасивая.
– Ну, возраст такой, может быть, выровняется.
– Нет, у нее нет никаких, никаких данных…
(Ее собственная дочь хорошенькая. Прямое превосходство над этой знатной семьей.) – Очень славная, они с Н. так хорошо провели время, у них общие интересы, книги, которые они читают (одного профсоюза с этим семейством, хотя случайность сделала ее канцелярской служащей). Они даже в буриме играли. – Дочка некстати вмешивается; оказывается, они играли вовсе не в буриме, и она даже не знает, что такое буриме.
– Ну, не буриме, я хотела сказать. А в эту другую игру, со словами…
Дочка подсаживается на кровать. Разговор перебивается. Н.Л., как бы отчасти для дочки, начинает шутливый рассказ. Явная целеустремленность – рассказывание интересного; скрытая целеустремленность – утверждение своего превосходства над ненашим профсоюзом…
Вчера, когда на нее одно за другим обрушивались тяжелые известия (все-таки она не теряет чувство юмора) и, вероятно, была уже высокая температура (она ненавидит врачей и всякую возню с собой, не видит основания дрожать за свою жизнь. Сюда примыкают рассказы о беспечном поведении во время бомбежек и обстрелов), ее затащила к себе соседка посмотреть ребеночка (она умеет внушать к себе доверие самым простым людям). Изображение соседки (самоутверждение чувством юмора несмотря ни на что и переживание формы) – Ребенок – Толька – а приходил Валька. Как Валька, был же Миша. А Мишка-то был раньше, а теперь Толька. А Мишка кричит – не уйду из комнаты. Но il n’etait pas son mari (devant – лезинфан), a я женщина, я так не могу. И тут же про радости материнства. А я в это время говорю – какой дивный ребенок, и восторгаюсь, как полагается, ручками, ножками. А в голове у меня все мутится, кто Олька, кто Толька, кто Валька, где сама Маруська. И я прихожу домой, и доктор мне говорит, что, кажется, у меня воспаление легких…
От семейства Р. разговор еще ответвляется на восстановление пригородов (муж Р.).
Сравнительное состояние дворцов (рассказывание объективно интересного, наша ленинградская тема, в которой мы косвенно самоутверждаемся как участники драмы; мы, культурные люди, толкуем о Мариинском театре и плафонах).
Теперь ей все равно (дистрофична – катастрофа). Культурные переживания. Переход к людям. Нехорошие рассказы. Удовольствие от этого. Обесценивание ненавистного.
В порядке чистого перехода посетитель задает дурацкий вопрос:
– Ну как вам сейчас служится – не очень скучно?
– Ужасно. Тоска такая. Регистрирую бумажки.
Рассказ об этой тоске, показывающий абсолютное превосходство над собственным жизненным положением. Машинисткой было интереснее, читаешь какие-то рукописи все-таки. Я ведь все время печатала французские и др.
Посетитель, подтверждая это превосходство (жаль собеседницу): Почему вы все-таки не устроились преподавателем языка?
– У меня ведь нет диплома…
– Да…
И вдруг в этот момент неожиданно открывается плотина. Начинается прямая реализация в слове, связная, неудержная, ничего не стыдящаяся (при девочке, которая сидит с книжкой в стороне). Она не хочет быть жалкой, и страстно и долго говорит об этом.
Пусть будет теперь такая работа. Она прожила интересную жизнь. Ей жалко людей, которые от чего-либо отказывались. У нее было все. Увлечение искусством.
– Я ведь жила Эрмитажем и всем этим. Потом не могла туда ходить, когда все испортилось. Меня много любили. Это хорошо вспомнить. И, главное, интересные люди. Мало у кого в жизни было столько интересных людей, просто друзей (значит, представляла для них интеллектуальную ценность). Перечисление этих людей. Муж покойный. Я считаю, что он очень был интересный человек. С ним можно было без конца говорить. Его во многом можно было упрекнуть, что он играл, что он был легкомысленный, но только не в скуке. До последнего времени он мог прийти в 3 часа ночи. О чем-то заговорит, и тут сразу ставился чай, и мы говорили, говорили. Когда он умирал, он так о ней говорил, так ценил ее высоко.
Потом Фр., его считали очень неприятным человеком (значит, и такого сумела приручить). Но для меня он был замечательным другом. Необыкновенно тонкой культуры человек. Потом какой-то профессор химии, который открыл ей целый мир.
Наконец, Т. У Т. много недостатков. В отличие от всех вас, я не считаю ее очень умной (утверждение собственного свободного отношения к вещам), ни очень образованной. Это говорю я, которая совсем необразованная (автоконцепция – загубленная судьба), но не нужно быть художником, чтобы судить о картине. Но она очень многое понимает. Это такое наслаждение, когда все сказано с полуслова.
Тут же излагается вся биография. История загубленной житейскими обстоятельствами художественной натуры. Девочкой – странный перелом в жизни. Всем тогда, помните, казалось, что это ненадолго. Поэтому не училась. Не нашлось разумного человека, который бы направил на правильный путь. Театральная школа. Дебют в роли Офелии – ею заменили заболевшую актрису (до чего классическая история!) – ведь у этой девушки наружность Офелии. Успех. Жених уговорил бросить сцену. И замуж не вышла, и сцену бросила…
Ну что ж. Потом служба была для заработка, а жизнь была насыщена интересами, искусством, любовью, интересными людьми.
Н. очень хорошая девочка. В этом отношении я счастливая мать. Она относится ко мне с безграничным доверием и любовью (это при дочке). Вот и на смену. Нет, правда, оглядываясь на все, я вижу, что прожила наполненную жизнь и могу спокойно встречать приближающуюся старость (сама говорю о надвигающейся старости; не позволю Вашей жалости себя предупредить).
Это замечательный в своем роде монолог, посвященный борьбе с угрозой оказаться в жалком положении. Она из людей с прямым и интенсивным самоутверждением. Отличие от Гали Битнер. Прежде всего отличие женщины сильной эротической позиции. Автоконцепция трагической неудачи, но не от внутренних (как у Г.Б.), а от внешних причин.
Внутреннее только изящное (аристократическое) неумение устраиваться; это предоставляется работницам прилавка. Наивное неприятие этих внешних причин. Мы и они.
Когда ситуация раскрыта, она этого (Т.) не простит. Все что угодно, но не это. Страшный удар по самоутверждению. Поза великодушия, снисходительного признания, что Т. остается человеком центра, в который все обращаются по этому делу и т. д. и т. п.
С ней такая дружба, они сейчас так хотят друг друга видеть – идиллия. И все это никому не нужно, насмарку. И она остается одна, никому не нужная, со своим не нашедшим применения великодушием. И, главное, это нельзя будет скрыть от людей, которым она предстояла как главный распорядитель судеб Т. и которые любовалась ее самоотречением. Ужасно, ужасно…
Удивительное открытие, сделанное у Тат
Очень определенная разговорная ситуация. Разговор – цель. Навещение больного, притом находящегося в трагическом положении. Тема отчасти предрешенная.
Ход разговора:
1. Посетитель: (Личная тема посетителя – самооправдание) – ему неловко, что был давно, один только раз. Сразу начинает с оправданий. Прихожу за последние дни третий раз, два раза не пустили. Практическая цель самооправдания. – Частью практический, частью инерционный разговор о способах попадания (какие сестры, когда дежурят и т. п.). – По ходу этого разговора всплывает имя Н.Л., которая говорила Т. о приходе к ней посетителя, осведомлявшегося как попасть. Вопросы и ответы о состоянии ее здоровья.
2. Вручение принесенного угощения. В связи с этим сообщение о литере. Имманентный вопрос – почему не получала до сих пор. Соответствующий ответ. (Переход извне.) Укладывает принесенное. Разговор в связи с этим. – Съешь. Здесь то-то. – Не могу. Сыта. Меня уж тут как-то обкормили, так что это было! Завтра съем. Пирог с чем? – Пирог сладкий, ты хоть пирог съешь сегодня, а то он засохнет. Он вкусный. – Теперь аппетит у меня нормальный, а вначале ведь я не ела не только казенное, но и все изысканности, которые мне приносили. (Скрещиваются две подводные личные темы. Посетителю – хочется, чтобы оценили его приношение. Обидно, что еда откладывается. Хвалит пирог с мотивировкой желания, чтобы Т. понравился. – Тебе-то и нужно есть как можно больше. – Личная тема Т. – гордится вниманием, которым окружена. Гордится небрежным отношением к еде. Преодолением унизительной дистрофической заинтересованности. Сравнялась с самыми привилегированными. Да, вот чем может гордиться человек в таком состоянии и в любом состоянии, пока дышит.)
3. Переход. Посетитель наблюдает самостоятельные движения больной, укладывающей принесенную еду. Впечатление дает материал для перехода. Впечатление подходящее, ибо оно связано с самой целевой установкой разговорной ситуации. – Ты что-то очень бойко двигаешься. Давай я. (Удовлетворение и облегчение от правильного выполнения своих посетительских функций. Возможность проявить заботу – предостерегает больного от лишних движений – и возможность сказать больному утешительное.)
– О, ты не знаешь. Я могу сидеть, двигаться. Что угодно. (Самоутверждение больного, гордящегося своей живучестью. Силой организма, побеждающего смерть. Тип больного – не ламентирующий, а самоутверждающийся.) Отсюда развивается личная тема. Тема преодоления смерти. Все здесь говорят – как поправляетесь, а что было-то – уж не думали видеть в живых. Но старые сослуживцы все говорили – нет, Т. А. не умрет. Она не такая.
Посетитель: Я тоже был уверен, что выживешь (говорение больному приятного. Подчеркивание своей близости и душевного понимания. Эмоциональная волна).
Подробности лечения. (Сфера преимущественного интереса.) Посетитель расспрашивает, выполняя свою основную функцию. У Т. автоконцепция успешно борющегося за жизнь (все изумляются ходу заживления), и потому оптимистическая окраска того самого, о чем другие рассказывали трагически (вторая нога). Рассказ о том, как ее ставили на полу и как она это вынесла усилием воли.
4. Не хочешь ли покурить? (выполнение функции: как можно больше внимания). – Спасибо, у меня есть. Что у тебя? – «Казбек». – У меня тоже «Казбек» (тема: обеспечена всем, что есть у самых привилегированных. – Представь, я предпочитаю «Беломор» (показывает, что нет парвенюшной погони за более дорогими папиросами. Предпочтение более дешевого – это всегда признак индивидуального вкуса – один из видов самоутверждения – и свободного отношения к вещам. Превосходство). – Нет, а мне «Казбек» нравится. – Объясняет, что у них в палате запрещено курить. Все смотрят сквозь пальцы на то, что она нарушает запреты (гордость особым положением, которое у нее создалось. Основание – тяжесть случая, личное обаяние, социальный момент). Анекдот: она говорит сестре – как это вы нарушаете порядки и входите в палату с папиросой. Та к ней подходит и видит, что у Т. незажженная папироса в зубах. Нагибается и дает ей прикурить. В другой раз она неожиданно вошла в палату. Думая, что это врач, Т. быстро погасила папиросу. – Что это вы так входите внезапно? Я из-за вас хорошую папиросу загубила. (Свободное обращение с начальством. Неутраченное в трагическом положении чувство юмора. Хорошие папиросы – все это основания для самоутвержения.)
Посетитель ищет перехода, чтобы не иссякал разговор. Возможный разговор об общих знакомых, притом связанный с данной ситуацией и приятный Т., так как это человек, оказавший внимание. – Получила письмо от Бориса Бухштаба. Следует ожиданная, вызываемая реплика о его письме к ней, о том, что она тронута (есть друзья молодости – это возвышает). В имманентном порядке следует возможный, хотя по существу неинтересный для обеих сторон, разговор об обстоятельствах Бориса.
В порядке желания сделать приятное посетитель подчеркивает тяжелое положение уехавших. Приводятся факты этого порядка. Подразумевание – хоть ты и пострадала от того, что осталась, но им зато очень тяжело и унизительно. В этом же плане рассказывается ей о смерти Ш., Тынянова. Вот, мол, они, уехавшие, умерли, а ты, несмотря ни на что, все-таки жива. Эмоционально ее, конечно, ничто постороннее не трогает.
Она говорит, как полагается, – «жалко» (что ж, у нее реакции, как у всех людей, ничем не хуже).
У Т. ассоциативный переход – ты все седеешь. Посетитель – слава богу, я уж с 28 лет седею, все никак не могу поседеть, удивляюсь, что так долго (самоутешение: 1. все-таки не от старости, 2. могло быть хуже. Лучше взять наихудший вариант, а потом от него отступать. Это дает облегчение. Так с возрастом. Приятно, когда можно сказать, что не столько-то лет, а все-таки меньше). – Почему же? (Имманентно.) – Красивее все-таки, а то зеленое что-то. (Автоирония, показывающая превосходство над страшной темой старости.) – Нет, отчего же, у тебя хорошо pepper and salt (имманентный легкий разговор высококультурных людей. И вот она может его вести, несмотря ни на что). – Ну, это только так звучит красиво (имманентно), но есть здесь и смутное деликатное желание принизить себя физически, в разговоре с физически неполноценным человеком. —
А я очень после этой истории поседела (переход на личную тему). Кудри мои развились. Я говорила, что как только у меня дистрофия пройдет, кончатся мои кудри. (Имманентно: расспросы о влиянии дистрофии на завивку волос.) Посетитель удовлетворен легким движением разговора. Больной удовлетворен тем, что может вести этот непринужденный разговор (признак силы духа).
Посетитель ищет перехода, иссякает тема, осматривает палату. Находит случай сказать приятное, подчеркнуть нетягостную, неунизительную обстановку.
– У вас тут легко дышится сегодня. Народу как будто меньше.
Реплика о том, что каждый вечер прогуливают по коридору (имеет, как потом выясняется, скрыто-эмоциональное значение). – А сегодня вывезут? – Меня-тo вывезут (подчеркиванием Т. хочется навести на тему, и эта подчеркнутая интонация дает надежду на наведение, но пока не удается). Обязательно вечером. Когда все чистое ложится и все нечистое встает… Посетитель чует эротический и самодовольный оттенок цитаты, но не может понять ее в данной ситуации. В данной ситуации она кажется ему неловкой, и он ее не поддерживает (потом все выясняется).
Возвращение Т. к предыдущей отправной точке разговора. Нет, народу здесь много. В порядке рассказывания интересного из сферы своего окружения – некоторые рассказы о людях из освобожденных областей и т. д. А тогда здесь были все больше от того обстрела. Огромное количество людей, в разных районах (легче, что не так уж одинока, меньше шансов было избежать). – Переход к личной теме, отправная точка для подробного рассказа о катастрофе. Зачин: три снаряда в одном месте. – Как три? (Посетитель все время подает реплики в порядке выполнения функции, и в порядке действительной заинтересованности, дело лично волнующее.) Подробный рассказ с повторением уже отстоявшихся наиболее сильных формулировок, посетитель их слышал уже от других – нога течет. В рассказе прямо подчеркнута жизнеспособность, сила духа. – Ничего не было: ни страха, ни отчаяния, только одно сосредоточенное желание сохранить сознание, сохранить волю. – Что ж мне ждать четвертого снаряда, который мне голову оторвет?.. Лежа в подъезде, сказала проходившим – сообщите, что здесь двое раненых (не кричала, а сказала, и не только о себе). Разговор на операционном столе. – Придется резать. – Спасти нельзя? – Нет. Нет, так режьте. – Отказ от наркоза. Вообще все время отказ от всех наркозов, как акт самоутверждения. Замечания персонала по этому поводу.
Посетитель вставляет реплики из своего аналогичного опыта, для утешения, но и как личную тему. Продолжение: проделала все на высоком душевном напряжении, и потом уже потеряла сознание на четыре дня. Эти четыре дня смакует – они показатель катастрофичности. Все вообще сфера реализации. Гордится своим поведением, гордится отношением окружающих.
Реплика без внешней связи, и потому, очевидно, имеющая внутреннее значение. М.б., уже придерживаемая в течение некоторого времени.
– Ты видел Н.П.?
– Да. (Посетитель смущается за Н.П., боится обиды. Притом как раз тут хочет избежать личной темы. Мнется.)
– То есть как часто виделись? Недавно?
– Ну да. Она ведь работает в «Лн» (отведение личного плана).
– Передай ей, что я выполнила обещание, которое не давала.
– Вот что?
– Она просила меня когда-то: пожалуйста, никогда не умирай. – Так вот я не умерла, хотя и не обещала.
– Хорошо. Передам.
(Красивая эмоциональная формула, выражающая сущность автоконцепции. И желание как-то дотянуться до человека, который один только уклоняется от оказывания внимания. (На другой день вызвался.))
Пауза.
Посетитель ищет перехода. В качестве возможного перехода находит приезд Степанова. Степанов – старый знакомый. Возможная тема. Некоторый эмоциональный оттенок, ибо это воспоминание молодости, а у них это главное содержание отношений (есть, впрочем, еще одно содержание). Во всяком случае у посетителя есть надежда, что с этого трамплина дальше разговор некоторое время будет развиваться имманентно.
– Знаешь, кто здесь сейчас, – Коля Степанов.
– Ну? Что он делает? (Имманентно-инерционная реплика.)
– Да так. Под видом командировки приехал сюда смотреть, что с квартирой. Ничего хорошего не усмотрел. (Личная ленинградская тема превосходства над уехавшими. Особая ее окраска. Посетитель подразумевает: тебе плохо, но и им в своем роде плохо и унизительно. А для Т. Ленинградскаяая тема – тема сугубой реализации.)
– Еще бы.
– Далее в качестве возможного материала для продвижения разговора посетитель рассказывает о том, как устроился Степанов в Москве (работа, две комнаты в центре против Ленинской библиотеки, состав его семьи, живущей в этих комнатах, и т. д. Все это никому не интересно. Но реплики возникают на своем месте, и разговор движется).
– А что Коля Коварский? (Со стороны Т. имманентно-инерционная реплика, может быть, со смутным оттенком действительного интереса. Много с Колей Коварским эмоциональных ассоциаций. Веселая молодость. Сейчас все это особенно окрашено трагическими подразумеваниями. То есть в этом вопросе есть скрытая личная тема трагизма своей судьбы.)
Посетитель обрадован получением хорошего трамплина, с которого, он предвидит, можно довольно долго двигаться. Рассказывает о судьбе Коли Коварского, о его женитьбах, переезде в Москву и т. д. О Степанове он рассказывал совершенно незаинтересованно, только в порядке продвижения разговора. Здесь есть элемент личной заинтересованности. – Коля говорит, что он очень облез (ему приятно, что человек, который когда-то хотел «учить его жить», – провалился внутренне и внешне; тогда как он, Оттер, провалился только внешне).
– Ах, ты ведь не знаешь всего этого. К., после того как так долго был невинным мальчиком и добрым еврейским мужем, сорвался с цепи. Следует рассказ о двух брошенных женах, переезде в Москву из-за кинозвезды и т. д. (Удовлетворение от благополучного выполнения своих посетительских функций – рассказывает занимательное больному. Вместе с тем – смутная личная тема. Это тема запоздалой невинности; вообще подозрений в невинности. То, что ему всегда угрожало неполноценностью. Здесь подводное самоутверждение заключается в том, что запоздалой невинностью страдал бесспорно интересный мужчина, имевший большой успех у женщин. Значит, это ничего, не признак неполноценности. 2-е – он потом вполне вознаградил себя. Значит, можно насладиться и с запозданием. И окружающие тоже должны понимать, что невинная молодость еще не означает, что человек беспомощен в дальнейшем. Тотчас же обратный ход – гордость не позволяет, чтобы его заподозрили в том, что он в своем возрасте и положении особенно интересуется, вообще гоняется за эротическим.)
Этот внутренний ход тотчас же выходит наружу в форме осуждения ближнего.
– Знаешь, как видно, сказалась женственность Колиной натуры. Так бывает с женщинами. Живут, живут до определенного возраста спокойно, потом вдруг начинают беситься. С мужчинами так не бывает.
– Э, все мы бесимся от колыбели до могилы. (Это жадно подхваченная реплика. Эта нить разговора дает Т. надежду привести ее к той лично-эмоциональной теме, которой она полна, – единственный случай, единственный человек, которому можно сказать. Но сказать без мотивировки стыдно (все-таки есть задержки мужского целомудрия). И вот разговор счастливо наводится.)
Посетитель этого еще не понимает и только удивляется бестактности, в такой ситуации подымающей эротическую тему. Поэтому он не поддерживает, а использует имманентную возможность реплики для иронического обобщения:
– Так я против тех, кто от колыбели бесится, ничего не имею. Тогда это натурально. Я против тех, кто вдруг начинает. (Репликой доволен. Во-первых, она удалась формально, во-вторых, это скрытый разговор о себе, притом самый соблазнительный, самораскрытие. Подразумевается – он не из тех, кто бесится от колыбели. И он не унизится до того, чтобы начать беситься, приближаясь к могиле. Он напоминает о своей, известной собеседнику, позиции благородной резиньяции в этих вопросах. Вместе с тем это комплимент, относящийся к прошлому собеседника. Подразумевается – ты была из тех, кто бесятся от колыбели, и успешно. Этому я отдаю дань признания. Но для Т. в этом разговоре суть вовсе не в том, чтобы принимать печальные комплименты за прошлое. Для нее сейчас все эти реплики имеют только один смысл – это подходы к всепоглощающей личной теме, о которой все больше и больше хочется заговорить. Для окончательного перехода она использует слово «бесится» (имманентный ход.))
– Вот у меня-то седина в бороду, а бес в ребро.
Посетитель, все еще не понимая и удивляясь бестактности, неловко молчит.
Но теперь уже русло для темы проложено. Она введена уже с мотивировкой любопытного психологического случая (пример ложной мотивировки рассказыванием интересного), теперь по этой линии можно идти дальше.
– И как я радовалась в последние годы, что у меня с этим все счеты покончены. Что я тихо живу (самоутверждение – не я, мол, искал, а ко мне пришло). И вдруг такая история. И в каком положении – на старости лет и с отрезанной ногой (тема ноги все время проходит через разговор. Выражение твердости; отвод щажений и деликатностей). Нарочно выговаривается полная формула – отрезали ногу, с отрезанной ногой. Должно быть, сначала выговорить ей удавалось, только сделав над собой усилие. Как мучительно трудно и неловко выговорить о близком человеке – умер. Ср. выше рассказ Т. о том, как она истекла кровью. – В таком состоянии меня привезли сюда. (Имманентно): Ну здесь они наверное что-нибудь сразу сделали. – Конечно, здесь они сделали. Здесь они сразу отрезали ногу. И так при каждом подходящем повороте разговора. Здесь сложный комплекс – объективация глубоко личной темы; самоутверждение в твердости; сигнализация собеседнику о том, что с него не спрашивают жалости. В данном эротическом контексте – это предупреждение неловких мыслей собеседника. Сам знаю положение, иронизирую над ним и тем самым становлюсь выше.
– То есть ты не можешь себе представить, что делается. Когда-нибудь я тебе расскажу…
Теперь посетитель наконец понял. Он поражен. Ему интересно. Его побуждающие реплики полны подлинного желания узнать положение вещей. Начинается часть разговора, действительно в высшей степени интересная для обоих. Т. делает связный, хотя еще недоговоренный (мужские и интеллигентские запреты, неловкость говорить почти в присутствии) конфиданс – объективация центральной личной темы; самоутверждение – здесь большие страсти, там женщина рвется и, очевидно, будет страдать. Как выйти из положения. Позиция сильного, неудобства от того, что слишком многие любят. И это при таком положении, когда каждый рад, если кто-нибудь хоть из жалости с ним свяжет свою судьбу. Апогей самоутверждения. Подъем. – Не знаю, что там будет на Невском. Как только я в себя пришла, я ведь ее увидела. Опять все старые имена нашлись, все слова… Ты ведь знаешь, знаешь, как мне нужна твоя жизнь. – Да вот она такая, что ей не приходится ставить вопрос, так как всем приходится в таких случаях, – не связывайся ты с такой обузой. А она, напротив того, еще должна менажировать других, как более слабых в этом контексте. Здорово! Аффективная сторона разговора, сдержанные, скользящие прикосновения к волнующей теме (запреты). – Все это началось, еще когда меня ворочали два человека. И я не знаю, что говорила. И мне говорили: не го-во-ри-те глупостей. (Аффективное касание; штрихом воссоздается злая эротическая ситуация, которую необычайно приятно воссоздавать. Ведь это первая и, может быть, единственная возможность объективации темы. Теперь ретроспективно становится на место катание по коридору, чистое и нечистое и т. д.)
Посетитель с искренним интересом выясняет обстоятельства, что бывает так редко. Во-первых, это действительно для него интересный случай; во-вторых, возбуждено его эротическое любопытство по отношению к этой женщине; теперь ему кажется, что он ее мельком видел и что она красива; он ощущает смутную зависть, и эта зависть подогревает любопытство. В-третьих, значит, может быть, и у него еще многое впереди, если возможны такие удивительные случаи, и хочется уяснить себе этот случай как можно больше. В-четвертых, он испытывает большое облегчение за Т., по-человечески и за себя, что, в сущности, уже можно особенно не жалеть и не беспокоиться. Это уже непосредственно касается другого человека, там уж они разберутся между собой. И вообще уже не нужно так остро жалеть, а жалеть для него мучительно. В-пятых, в связи с предыдущим – можно теперь очень хорошо и легко выполнять свои посетительские функции, говоря приятное собеседнику и утешительное больному. И показывая тонкость дружеского и вместе с тем специального понимания дела (самоутверждение).
– Ну, теперь я все понимаю. То есть почему ты такая. Молодец, ей богу. Это класс. Это уж действительно класс. Дальше некуда.
– В таком-то положении…
– Именно в таком положении. В нормальном положении это всякий дурак может. А вот ты так попробуй (облегчение, возможность свободной шутки и т. д.).
Финал разговора.
– У меня сегодня отвратительное настроение было. Ты меня развеселил. Тут Л. М. Сиг. сидела, сидела, ничем не могла добиться. Сестры меня сегодня все спрашивают: что это с вами сегодня такое? – Я говорю: ничего, голова болит, спала плохо. Не может же человек всегда быть одинаковый. Но ты меня развеселил. (Приятное собеседнику. Ты для меня не то, что все они. Мы – понимаем друг друга. Автоконцепция всеобщего баловня и любимицы, которая не всегда удостаивает быть в хорошем настроении.)
Вещи можно рассматривать анбо и анле. Анбо – это то, что посетитель написал общему другу про несчастие, которое стерло все неприятные, мелкие черты и выявило лучшее, так что опять мы узнали человека, которого любили когда-то. Анбо – это будет душевная собранность и приподнятость, вызываемая несчастием в мужественных людях. Анле – это будет эротическое возбуждение, тщеславие, паразитические навыки.
Впрочем, есть и первый момент. Облагораживающее действие больших несчастий – напротив того, малые бедствия действуют принижающе – состоит в том, что большое несчастие легко становится сферой реализации, из которой человек черпает всевозможные самоутверждения. К тому же большие несчастия обычно находят себе аудиторию, тогда как на малые никто не обращает внимания, они никому не интересны. Но для того, чтобы найти в несчастии реализацию, действительно нужно мужество. Нужно не рассыпаться психологически. Ибо в противном случае оно станет не сферой реализации, но сферой ламентаций.
Все это, несомненно, имеет здесь место, но преобладает другое. Посетитель, пока не понял, все время испытывал смутное чувство удивления. Он понимал, что тут могут быть основания для собранности, для приподнятости, но он никак не понимал того счастливого (как ни дико) жизнеутверждающего оттенка, который был теперь в этом человеке. Его опыт должен был бы ему подсказать, что этот неповторимый оттенок мог появиться только по одной причине. Но эта причина казалась столь невозможной, что он и не подумал о ней, а только смутно удивлялся.
К концу разговора все сразу стало ясным. Подобная ситуация для каждого оказалась бы возбудителем. На многих (мужчин) она, вероятно, подействовала бы трагически. Почему здесь получилось благополучно – это зависит уже от личного характера и судьбы человека. Т. жила только этим, остального было довольно много, но остальное было украшающее (субъективно казалось другое).
Переживание автоценности в основном было не социальное, а сексуальное. Оно было переживанием силы, успеха, избалованности, изысканности. В последние годы эротической атмосферы не было, и с ней вместе кончилось все, самый источник жизни. Это значило никаких интересов, кроме тусклых служебных (там извлекались маленькие, недостаточные радости тщеславия, притом тоже сексуального, мления каких-то сотрудников), и в дистрофические годы – интереса еды, который особенно чудовищно, самодовлеюще разрастался у людей, лишенных других интересов.
Б. говорил – Т. совсем не узнать, она стала какая-то обидчивая, вечно жалуется, это так странно. – Это было проявлением потери самоценности. Причем замечательно, что эта потеря произошла в период, когда социально (служба) ее положение было гораздо более достойным, чем в блестящие времена, когда Т. фактически жила на счет женщин.
Это совсем особая психика (причем в субъективно игровом порядке, ей искренне казалось, что у нее джентльменская психология). Б. говорил – мужчина с такими свойствами не мог бы иметь успеха. Но в том то и дело, что это не мужчина, это дифференциальное ощущение, для некоторых женщин (настоящих) совершенно невозможное, для некоторых очень соблазнительное. Это не мужчина и не женщина, это изыск, штучка, притом с высококачественными человеческими свойствами. Это штучка для них. Им (ненастоящим) это и надо. Такой поглощенности этим делом они не встретят у нормальных мужчин. А кроме того, как она ни ершилась, это свое, интимное, понимающее.
Это их и для них. И этот комплекс в сочетании с чисто эротическими соблазнами для них неотразим.
С той же стороны психика специалиста, избалованность, в сочетании с болезнями, с бытовой беспомощностью приводит к паразитизму, к аморализму в сущности, который Т., человеку с хорошими семейными традициями, всегда кажется чем-то случайным и временным. Школа эгоизма и безответственности. Ненастоящие отношения (история с ребенком и предположение…). Внезапное (через катастрофу) возвращение ко всему – эротическая реализация (главное), внимание и любование окружающих (некогда столь привычное), не нужно о себе заботиться.
Это возвращение к некогда неотъемлемым психологическим условиям дает такой ренессанс прошлой психики, который заглушил изменения, внесенные катастрофой. Почему это оказалось возможным?
Катастрофа не прервала никакой социальной реализации, никаких интересов, а то, что прервала, – заменила с лихвой другими реализациями. Катастрофа пришлась к психике, привычной к долгим болезням, к беспомощности, к безвыходным положениям, из которых, в конце концов, кто-то как-то выводит. К психике паразитической, для которой переход на это положение, особенно если он не сопровождается унизительными впечатлениями, а напротив того, – не так разителен и ужасен.
Теперь ей, вероятно, обещано, что все будет хорошо, и она с радостью доверяется этим новым, вероятно сильным, рукам (кстати, и физически сильным, подымающим и укладывающим, что Т. нравится и что ужасало бы мужчину). А ведь до этого все было очень плохо – одиноко, трудно, неустроенно, скучно. И вот катастрофа приобретает странное двойственное и двоящееся значение.
Что потом будет – как знать. Может быть, будет очень трудно привыкать и справляться. Но сейчас (именно сейчас, когда уже нет острых физических страданий) это оказалось передышкой. Передышкой эротического подъема, беззаботности, внимания, тщеславных удовлетворений, обильной и вкусной еды, преодоленных остатков дистрофии и т. д. и т. п. Передышкой от трудной, скучной жизни, в которой обо всем приходилось заботиться самому. Комплекс особенно соблазнительный для человека неактивного, легко переносящего безделье. Все эти впечатления так сильны, что они сейчас вытесняют, мешают сосредоточиться на ужасе положения, на пожизненной непоправимости, на предстоящей старости, на ближайшем периоде унизительного и трудного врастания в новый быт.
Возможно, что это именно передышка, странный оазис беззаботности перед очень трудными временами.
Логика отсутствия страха(К разговорам в учреждении)
Эти женщины говорят провинциальные, эстетские, самоупоенные слова. Но субъективно это жизнеощущение побеждающее. И объективно это то жизнеощущение, которое дало людям возможность в условиях голода и ежедневной смертельной опасности работать и спасти город. Люди в среднем поступают согласно установившейся средней норме поведения. И здесь, по ряду причин, установился средний тонус, не благоприятствующий развитию иррациональной эмоции страха.
Н.К. говорит, что она не боится, потому что она троглодит, звериным чутьем чующий опасность, Н.П. говорит, что она не боится, потому что она фаталист; Нина В. говорит, что она не боится, потому что у нее дистрофическое равнодушие. Галя Битн., напротив того, говорит, что она безумно боится, испытывает животный ужас, но когда во время тревоги на нее кричат, чтобы она сейчас же шла в подвал, она раздраженно отвечает, что невозможно бегать вверх и вниз на шестой этаж. Таня Роболи говорит, что она безумно хочет жить и боится умереть, но что в подвале можно сидеть месяц, но нельзя сидеть два года, и потому она ложится спать. Они говорят, что безумно боятся, а я им не верю. Безумно боятся не так, это не тот тонус. Мама, боявшаяся прежде всего на свете, этого не боялась. Она не боялась, потому что видела, что мы всякий раз возвращаемся из убежища, и считала, что в этом и состоит ритуал тревоги – в хождении и благополучном возвращении. Она не боялась из подражательности, потому что привыкла приспособлять свое место и поведение. А если бы вокруг рвали волосы и метались? Что бы тогда было? Объективных оснований для этого было ровно столько же, если не больше. Потому что всё, что происходило, и всё, что могло произойти, было в самом деле ужасно, и поведение могло повернуться и в ту и в другую сторону. И вот, к счастью, нашли тонус, который стал уже средней, принудительной нормой поведения, ниже которой уже – неполноценные. Это тонус отношения к опасности примерно (в малой степени) как на фронте. Опасность – это данность, настолько в данных условиях необходимая и постоянная, что с ней нужно продолжать функционировать настолько нормально, насколько она позволяет.
Вздорность слов, мелочность поступков, наивный эгоизм импульсов. Да. И притом правильность сверхличная, от себя не зависящая правильность социального поведения. Это уже проблема исторической ситуации человека. Это уже брезжит возможность социальной реализации.