— Раньше на первых страницах букварей печатались оды «батюшке-царю», портреты царя и царицы. Сейчас — такие же оды «Сталину — красному солнышку», портреты его и «Ильича». Что же изменилось? Да, конечно, раньше в своих колясках разъезжали богачи — промышленники, купцы.
А теперь в автомобилях — комиссары. А что остальной народ, не принадлежащий к этой кучке привилегированных? Как топал понуро в лаптях по грязи, так и топает, гнет свою спину… Даже о велосипедах не слыхали! В Советском Союзе утверждают, что они против эксплуатации человека человеком. Зато не мыслят жизни без узаконенной еще большей эксплуатации «избранниками — слугами народа» — всего остального населения…
С интересом прочитал я произведения русской писательницы Тэффи. Особенно запомнилась «Русская сказка». В ней рассказывалось, как русский эмигрант, гуляя по Булонскому лесу, приморившись присел на пенек, произнеся «Ох!». Тут же из-за пенька появился старичок с длинной белой бородой, в лаптях, с палкой на плечах, на которой висела котомка. — «Я — дедушка Ох. Вы меня звали?» — «Вы русский?» — обрадовался эмигрант. — «А как же. И я из русской сказки подался в эмиграцию: житья в России нам не стало!» — «А как же с остальными мифическими персонажами?» — «Кому как… Одних, как царя Салтана, пустили в расход. Другим пришлось приспосабливаться по их умению и разумению. Вот и стали подыскивать какую-никакую работенку. Ведь там “кто не работает — тот не ест”. Василиса Прекрасная, к примеру, на почтамт телефонисткой пристроилась и то по блату. Кащей Бессмертный в Чека мертвыми костями заведует. Конек-Горбунок в колхоз нанялся, водовозной клячей служит. Но жаловался, что долго не протянет: бывает, что кормить забывают. Бабу-Ягу костяную ногу и то раскулачили: помело в совхоз отдали, а медную ступу в торгсин снесли. Ивана-царевича, спасибо, не укокошили. Зато, за его непролетарское происхождение, на Соловки сослали. Жаль: Кота-ученого сожрали за время голодовки… Ох-ох-ох!» Дедушка Ох рассказал и о судьбе других сказочных знаменитостей, да все в голове не удержалось.
Попалась мне в руки и странная книга из газетных вырезок. То были воспоминания Солоневича «Россия в концлагере», где рассказывалось и о лагерях на Соловках. Солоневич? Я тут же вспомнил, что слушал его выступление в Белграде. Помнится, было их три брата и сестра Тамара. Он рассказывал об условиях в СЛОНе — Соловецких лагерях особого назначения. Говорил Борис, как им удалось оттуда бежать. Пока он рассказывал, я восхищался игравшими под короткими рукавами его рубашки бицепсами. Си-и-лён дядя! Поэтому и удалось совершить подобный героический побег. На нем были очки с толстыми стеклами и почти не было зубов — потерял в лагерях из-за цинги. Вскоре после нашей встречи с ним газеты сообщили, как им в Болгарии, где они обосновались, пришла почтовая посылка. Спасла их случайность: взрыв этой посылки-бомбы их не убил, но, кажется, была ранена жена. Так им мстили органы ГПУ! И я рассказал об этом старушкам.
— Да, мы знаем об этом. Но то было у вас на Балканах. А здесь, в центре Парижа, среди бела дня был выкраден генерал Кутепов, глава РОВСа (Русского Обще-Воинского Союза). Говорят, что, мол, он потом давал показания на Лубянке. Исчез и его преемник — генерал Миллер, другие… Чьи-то кости были обнаружены в яме с гашеной известью… Бедная Россия! Настроила она против себя! Но все равно, там наш народ, наша Родина. Она сейчас в величайшей беде. И мы с ней, против ее врагов. Народ наш здоровый, хороший. Взять хотя бы посла Раскольникова[17].
Они долго рассказывали об эмигрантах. Как и в Югославии, здесь эмигранты резко размежевались на бывшую элиту и имущих, злобствующих по поводу любых успехов в России (критиковать всегда проще и особого ума для этого не надо), и на других, для которых Родина осталась превыше всего. Но в минуту беды, нависшей над Россией, во многих заговорил патриотизм, отодвинув все разногласия на задний план. Особенно молодежь встала на сторону Отчизны. Но были и такие, кто нанялся к немцам. Старушки были убежденными патриотками. Но чем могли помочь? И чем могли помочь нам? Город кишит гитлеровцами: рядом в разгаре строительство огромной бетонной базы — убежища для десятков подводных лодок. Вдобавок, после того, как пяти мальчишкам удалось на двух утлых лодчонках переправиться в Англию (из Нормандии), что наделало немало шуму, их торжественно принимал сам Черчилль, и об этом протрубили все газеты, строго были наказаны обе береговые охраны: немецкая — за то, что упустила их, английская — за то, что проморгала их высадку на острова, дала «чужеземцам» с развернутым французским флагом проникнуть глубоко в страну. Так, мол, мог бы проникнуть в самое сердце Англии и матерый немецкий шпион и диверсант! И вот теперь гитлеровцы ужесточили охрану побережья: близко к берегу, даже на пляж, без пропусков не подпускают!
Почти две недели пробыли мы у наших старушек — добрых фей. Света зажигать нельзя было, и они часто, то вместе, то поодиночке, заходили к нам коротать наше мучительно тянувшееся бездействие. А мы все сидели и сидели, без денег, без документов и… без ясности на будущее. Сидели и не верили, что нашим хозяйкам удастся что-нибудь сделать. Они и так сделали многое: дали нам убежище и пропитание. А ведь это баснословно много! Но сколько можно кормить таких здоровых парней? Мы старались есть поменьше, убеждая их, что сыты… И вот, старушки нашли-таки выход! И какой! Пришел день, когда они, сияя от счастья, торжественно сообщили, что насобирали денег на билеты и отправят нас в Париж. И не куда-нибудь, а в руки активных подпольщиков. Правда, в тот момент мы этого еще не знали.
— Париж — столица, — объяснили они, — а также и центр Сопротивления. Русские — его участники. Это они издавали листок «Резистанс» (Сопротивление). Теперь можно сказать, что вдохновителями и организаторами редколлегии были наши эмигранты — этнографы Анатолий Левицкий и Борис Вильде. К сожалению, они арестованы. Мы их немножко знаем. У нас, тут же, где сейчас вы, ночевал их посланец. Да, их схватили, но на их место уже встали другие и продолжают их дело…[18]
Итак, нам надлежало выехать в субботу ночью, чтобы утром явиться в русскую церковь на рю Дарю и там спросить «Мать Марию» или «отца Вениамина» (подпольная кличка Дмитрия Клепинина)[19].
Я с изумлением смотрел на этих двух милых благодетельниц и не верил, что из такой дали им удалось связаться с Парижем. Впрочем, что нам о них было известно? Ровным счетом ничего, мы не знали даже их имени-отчества! Хозяйки перехватили мой взгляд и не выдержали, чтобы не похвастаться:
— Мы и не такое можем!
Утром следующего дня мы были на рю Дарю. Вошли во двор, поднялись по ступенькам в церковь. Разгар молебна. Пахло ладаном, молились, крестились и отдавали поклоны многочисленные прихожане. Нет, здесь разговаривать, спрашивать неприлично. Прежде всего здесь молятся о России, о ее спасении. Впервые мы среди такой массы русских. Помолившись, вышли во двор. Тут тоже много народу. На наши расспросы нам представили мать Марию. В монашеском. Возраст? Какой возраст может быть у монашки?! Когда мы ей сказали, что прибыли из Ля Рошели, она кратко ответила:
— О вас мне сообщали, — и попросила подождать. Через несколько минут она подошла с пожилым мужчиной:
— У меня сейчас битком, как вы знаете, — заканчивала она с ним разговор, — а эти молодые люди — из Югославии.
Мужчина представился: — Полковник Приходькин. Выслушав нашу одиссею, он согласился взять к себе. Я понял, что мы не первые и что у матери Марии хорошо налаженная связь и организация по приему и спасению тех, кому грозят арест и гибель. Довольно-таки опасная работа, требующая большой храбрости и самоотвержения. И я с благодарностью вспомнил о наших благодетельницах из Ля Рошели. Все эти люди действительно занимались рисковым делом, не думая о личном благе. Не только «сетовали»…
В доме, где жила семья Приходькина, на рю Вийемен, в 14-м округе, мы познакомились с его дочерью Екатериной Борисовной. Она взялась обучать Михайла и Николая французскому разговорному языку. Затем к ней присоединилась и ее подруга Мария Златковски. Судя по фамилии, я решил, что она полька. Обе знакомили нас с Парижем, показывали улочки, кварталы, но главное — проходные дворы, через которые мы, в случае облавы, могли бы скрыться. Благодаря им мы были обуты и одеты.
Вид у нас стал вполне «парижский». Одеть таким образом троих оборванцев, как мы, стоило огромных средств. Сейчас мы неплохо вписывались в окружающую среду. Стали посещать знакомых этой семьи. Через врача Зернова мы познакомились с Верой Аполлоновной Оболенской, умной и очаровательной, жизнерадостной женщиной. Борис Зернов, когда меня свалил приступ тропической малярии, быстро поставил меня на ноги. Но сколько пришлось проглотить препаратов хинина! По мужу Вера Аполлоновна была княгиней. Его самого мы никогда не видели. По вопросам, которые мне задавала Вера Аполлоновна, я определил, что встреча и знакомство с ней — не случайны.
«Викки» — так звали ее все и так представилась она нам — интересовалась каждой мелочью нашей прежней жизни. Вопросы свои задавала подчас шутливо и ненавязчиво, с удивительной душевностью откликаясь на все нами пережитое. Отличное качество — уметь слушать собеседника. И Викки владела им преотлично. Но о цели столь обстоятельного разговора в первый день встречи не было ни слова. То, что она княгиня, мы узнали несколько позже от Марии Златковски. По Югославии я знавал многих русских князей, генералов. Большинство из них были несколько надменны и чопорны, в основном критически, скорее зло, относились к Советскому Союзу. И жили они особняком, в собственном кругу. Мечтали о троне, о возврате империи, а соответственно, об утерянных имениях, положении и привилегиях. Вспоминаю случай в магазине на улице князя Михаила в Белграде. Заходит туда русский генерал в полной форме, просит дать ему йоргован. Продавец отвечает, что в его магазине продают лишь постельные принадлежности, а не цветы. А генера