— Вот мы, иностранцы, и выручаем их, помогаем, чем и как можем!.. С нашей помощью, всех немцев на фронт, глядишь, и победят весь мир!..
Наступило настороженное молчание. А Мишель, знай, гнет свое:
— Вы тут как буржуи! И чего это я, дурак, так долго сидел и раздумывал в Париже? Знал бы, что здесь так чудесно и спокойно, такие деньги, питание, никаких очередей, давно бы примчался…
В который раз я восхищенно смотрел на друга: вот как надо агитировать! А мои соседи прячут таза.
Когда мы остались одни, Мишель тихо произнес: — Гастон передал: скоро к тебе подойдут! Опять этот «Гастон»! Почему не Кристиан, не Викки?
И что это за Гастон? На мое недоумение Мишель ответил:
— Он — выше Кристиана по должности. Впрочем, как мне известно, ты лично с ним встречался. Это тот, который разговаривал с тобой в подворотне на рут де Шуази, в Иври-на-Сене, помнишь?
— Тот, в очках? — не поверил я. — Но он же нас послал в Ля Рошель…
— Ну и что? Вы же сами того хотели. Вы так рвались в Англию или Африку… Но ему понравилось, что вы сумели выкрутиться, не растерялись. А Кристиан — это один из его помощников…
Ну и дела! Так запутано, что ничего простому смертному не понять! Но известие, что со мной наконец-то выйдут на связь, затмило все, и мое недоумение тоже. Впрочем, какая разница? Главное, что все идет нормально. И, кажется, для меня наступят-таки интересные дни.
Переболев, лихорадка трясла обычно не более трех-четырех дней, я снова вышел на работу. Шли первые дни января 1942 года. Меня очень раздосадовало, что получил партию каких-то трубок из титана и на нее — «лонцетель». Это означало, что мой труд будет оплачиваться по часовому тарифу, а не по «аккорду», то есть не будет зависеть от выработки. На этом я много терял в зарплате. Видимо, работа эта не была пронормирована, операция над деталями — новая для этого завода. Первую деталь профрезеровал, как обычно, наладчик, и я приступил к работе. Готовы третья, пятая… И тут проходивший мимо пожилой хромой рабочий чуть подтолкнул меня и тихо произнес: «Пасс ауф! Верк-Шпион!» (Осторожно, заводской шпион!) Что это такое? Оглянулся, увидел: в мою сторону направляется гладкий немец в белом халате с дощечкой с разлинованным листком бумаги и прикрепленным на ней хронометром. Нетрудно было догадаться, что это — нормировщик. Стало ясно, почему мне выписана тарифная ставка: нормировщик пооперационно запишет затраченное на работу время. Хронометраж произведет на 8– 10 деталях. Дальше легко сообразить: время, затраченное на операции, суммируется, затем результат делится на количество прохронометрированных деталей и получится средняя норма выработки. В интересах каждого рабочего, чтобы эта норма была выше. Тогда он может больше заработать при меньшей затрате энергии. Следовательно, работать надо как можно медленней, но так, чтобы это было естественно и незаметно. И чтобы время, затраченное на те же операции, было всегда одинаково, совпадало чуть ли не по секундам. С одной стороны, я был польщен: мне, как «опытному мастеру», доверили столь ответственное дело. С другой — была, видимо, и некоторая хитрость: иностранец-де — новичок не сообразит в чем дело и, значит, работать будет вовсю. Так и началась моя дуэль с «заводским шпионом», дуэль рабочего с представителем работодателя. Беру заготовку, в уме все время считаю: раз, два… Устанавливаю, закрепляю ее: раз, два, три… Профрезеровываю насквозь: раз, два… десять. Веду фрезой с кондуктором по овальной конфигурации: раз… пять… десять. Продолжаю по другому боку: раз… пять… десять. И так далее. Главное: запомнить, сколько секунд я насчитал на каждый раздел и столько же повторять и на других деталях. Не ошибиться, иначе мое плутовство будет разоблачено! Начал обрабатывать двадцатую, и тут подходит тот же хромой:
— Аусгецайхнет! (Отлично!) Ты можешь перестать считать твои секунды: шпион уже ушел!
Да, нормировщика уже не было. Хромой, лукаво посмеиваясь, спросил:
— Не найдется ли у тебя пяти пачек «Голюаз блё»? «Голюаз блё» («Синий голюаз») — марка сигарет с крепким табаком. Послабее, дамские, были «верт» (зеленый) и «жон» (желтый).
От неожиданности я вытаращил глаза и заикаясь ответил: — Сожалею, но осталось лишь три пачки «голюаз верт». Это и было отзывом на произнесенный хромым пароль.
И на самом деле, в моем чемодане хранились эти три пачки. Так и состоялась наша встреча с немецким подпольщиком, которого я ждал столько времени. Он же, оказывается, был рядом, работал за соседним станком! Какое у них, у этих профессионалов-подпольщиков, терпение! Какая выдержка, осторожность! Есть, чему поучиться! Поистине правило «не торопить событий» — один из непреложных законов конспирации.
Хромого звали Максом. На встрече, назначенной им тут же в ближайшей пивной, Макс пояснил, что трубки — из титана (это я и сам давно понял), дорогостоящего сплава, и предназначены для оптики перископов. Откуда он это узнал? Ведь на чертежах стояли лишь шифры деталей — номера с литерами и указание, что отклонения-допуски разрешаются — 0,05.
— Если допуск будет превышать в сторону плюса, что возможно, то детали будут забракованы: призмы, которые вставят в такие сверхнормы увеличенные отверстия, будут в них болтаться — будет «люфт», что абсолютно недопустимо, и забракованные детали пойдут на переплавку. Так будет потеряно не только огромное количество времени, но и средств…
Как этого достичь? Нужна малость: ускорить режим обработки, то есть скоростей подачи и вращения, реже охлаждать эмульсией. При этом произойдет не только нарушение допуска, но и самой структуры сплава, что намного вредней. И подобное можно («и необходимо!» — подчеркнул Макс) делать и с другими деталями: все они идут на самолетостроение или на оснащение подводного флота. Но надежней и безопасней саботаж этот осуществлять «на прощанье» — к концу контракта, не ранее чем за две недели до отъезда. Это спасет саботажников от разоблачения и ареста.
Я рассказал Максу о надежных товарищах, не только с этого, но и с других заводов, с кем успел познакомиться. И он дал для них первые «проверочные» задания. Если они себя оправдают, то я получу право передать их фамилии и данные: где, с какого времени, кем они работают и т. д.
— Никаких списков, все устно! — строго наказал немецкий подпольщик.
Тут же он вручил мне брошюрку, размером чуть меньше школьной тетради. Название — «Иннере фронт» (Внутренний фронт) на французском языке. В ней клеймился национал-социализм, рассказывалось о партизанской борьбе в Греции, Югославии, Италии, Франции. Говорилось, что и в Германии есть люди, борющиеся с фашизмом, и что они призывают иностранных рабочих бороться всеми силами: саботировать, работать медленней, помогая этим разгрому преступного режима, освобождению их родины от захватчиков…
«Рошан» все-таки не переставал меня интересовать. Вернувшись после встречи с Максом, я подложил полученную от него брошюрку под подушку Рошана: какой будет его реакция? Был уверен, что шума он не подымет. В последующие дни я видел, что Рошан ходит чуть ли не как чумной, по ночам часто ворочается, днем подозрительно косится то на одного, то на другого из наших постояльцев. Затем все чаще его испытующий взгляд стал останавливаться на мне. На четвертые сутки он не выдержал, спросил:
— Твоя работа? То, что он не назвал, в чем именно должна была быть моя «работа», было хорошим, располагающим признаком.
— Нашел на улице, — не стал я отрицать. — Просмотрел, ну, думаю, там есть и твои мысли…
— Значит, и здесь есть люди. Странно! — бросил он успокоено и задумчиво. — Если найдешь еще, то… покажи. А эту передай, кому посчитаешь полезным…
Так был установлен с Рошаном первый контакт. И все же полного доверия еще не было. Другие мои товарищи — с ними дело было проще — были проверены в деле и переданы Максу. Как он с ними работал — мне об этом известно не было. Знаю только, что участилась порча инструментов, начали чаще выходить из строя станки. Особенно те, рабочие с которых собирались увольняться. Видимо, то было их «приветом на прощанье».
Не забыл я и о наказе побывать в филиале (а может, и в центре?) «Украинськой Громады». По данному мне в Париже адресу, в небольшой вилле на окраинной улочке находилось какое-то заведение с вывеской «Кауказус Нафта А. Г.» (Кавказская нефть). Сотрудники этого общества были русскими или украинцами, но возглавлялось оно, естественно, немцем. То были кадры специалистов по добыче, переработке и транспортировке нефтепродуктов: инженеры, химики.
Уже загодя гитлеровцы готовили себе руководящие кадры для работы на нефтепромыслах Баку! Как они были уверены в себе, в своей победе, как предусмотрительны! Ко мне, когда я представился и сказал, кто мне дал их адрес, отнеслись очень радушно. Я перезнакомился со многими, встал на учет на тот случай, если понадоблюсь.
Жизнь шла своим чередом. Днем или ночью, в зависимости от смены, — работа в цеху. В остальное время, после кратковременного сна (много отдыхать, ведя двойную жизнь, не удавалось), контакты с одним или с другим знакомым, а то и с группой, прогулки по Берлину. Много времени отнимал и «промысел»: приобретение продуктов, приготовление пищи. С французами из нашей комнаты мы в пищу стали применять конину. Продавали ее в редких специальных магазинах с вывеской в виде золоченой лошадиной головы: в них мяса отпускали на талоны в двойном весе. Первый такой не то борщ, не то суп мы варили с Мишелем. Сколько было смеху и суматохи: в кастрюле кипело, бурлило, а мы еле успевали снимать нескончаемую, валившую из нее, пену! И все равно она валила и капала на раскаленную плиту. Скворчание, дым, вонь ужасающая. А мы все бегаем и бегаем от печи на улицу, собирая в миски и опорожняя эту треклятую пену!.. А французы ругаются, носы свои нежные затыкают!.. Вот так мясо! А может в нем какой-то свой секрет? В итоге, оно хоть и было жестковатым, но оказалось вполне съедобным и довольно вкусным.
Излюбленным местом прогулок иностранных рабочих был центр Берлина — Александерплатц. Там проходили встречи, новые знакомства с земляками из многочисленных заводов города и окраин. Почему именно там? Кроме дешевых кинотеатров, на площади было несколько закусочных, где без талонов продавался «штамгерихт» — довольно вкусное блюдо из овощей, в основном из капусты, но бывал и картофель.