[42].
В конце августа, после освобождения радиста, на мои плечи легла обязанность — связь с соседними камерами: я был единственным, кто владел морзе. Первым делом уведомил соседей о причине изменения «почерка». Учиться стучать приходилось левой рукой. Весть об освобождении товарища была соседями встречена с восторгом.
Идет сеанс передачи. Товарищи у дверей навострили уши: не шаркает ли поблизости тюремщик в своих соломенных калошах, надетых на сапоги, не шуршат ли шторки глазков на соседних дверях? Если что, меня предупредят, и я оборву перестук условным сигналом тревоги. Шарль д’Орлеан, претендент на трон, по закону солидарности, тоже на атасе…
Однажды быстрый топот ног оборвался у наших дверей. Клацнул запор, в камеру втолкнули новичка. Дверь захлопнулась. Новенький явно растерян: обводит нас глазами. Хорошо его понимаю: «Куда я попал? Кто эти люди? Как меня примут? Сколько здесь придется пробыть? Что будет со мной дальше?» Сочувствую его немым вопросам, но что ответить? Рассматриваем с любопытством: кто он сам?.. Высокого роста, худой, но жилистый. Чуть постарше меня. Продолговатое лицо с открытым высоким лбом. Слегка вьющиеся волосы, тонкая шея (сразу видно: спортом не занимался!). Длинные тонкие пальцы (не пианист ли?). Опрятный вид, одет по моде, хорошо отутюженный спортивный костюм (арестован недавно, из зажиточной семьи!). Странно: на нем теплая, не по сезону, канадская куртка цвета хаки с широким меховым воротником, ботинки типа альпийских, с толстой подошвой («не летчик ли или парашютист?») Сравниваю его появление со своим. Не сравнить — о моем существовании в камере узнали прежде моего в ней появления. И когда меня втолкнули сюда голого, с посиневшим дрожавшим телом, то приняли как старого, уже оплаканного знакомого. А новичок — как снег на голову! Откуда он? Кто такой?
— Морис Монте — представился парень. — Привезли из форта Монлюк… Лионской тюрьмы. К счастью, руки начальника гестапо, Клауса Барбье, до меня не дошли…
Поочередно, представляемся и мы. Сразу же засыпали его вопросами: что нового на воле, что слышно о Втором фронте, скоро ли погонят оккупантов? Ответы подтвердили то, что мы знали и так: в тюрьме были довольно свежие сведения. На Второй фронт пока никаких надежд!
— Ну что ж, располагайся! — наш «папа» сразу же перешел на «ты» и указал на освободившуюся койку радиста. — Вдруг и тебе на этом месте улыбнется счастье: несколько дней назад ее хозяина выпустили на волю.
— Ну нет — запротестовал Морис. — Мне такого не светит! — В нашей камере закон: надежды не терять! Пути Господни неисповедимы. Быть пессимистом не дадим!
Расспрашивать, за что арестован, было не в наших правилах: захочет — сам расскажет. Пусть даже то, о чем знает гестапо, — мы в претензии на это не будем. Но Морису, как оказалось, утаивать было нечего. После допросов в лионском гестапо и одиночки в Монлюке ему и самому хотелось выговориться, услышать наш прогноз на его дальнейшую судьбу. Итак, кто он, за что арестован?
Старший брат Мориса, Люсьен, военный летчик, после разгрома Франции перелетел в Лондон и стал служить у генерала Де Голля. Получив от него задание, он спустился на парашюте во Францию, где создал разведсеть — «рамассаж». В ее задачу входил розыск и переправка обратно в Англию летчиков со сбитых «летающих крепостей», а также и «погоревших» агентов. Для этого надо было организовать «цепочки» и «окна»-переходы — «фильер» через Пиренеи в Испанию, откуда спасенных переправляли бы в Великобританию. Каудильо Франко, сохранив нейтралитет, заигрывал с союзниками и им не препятствовал. Во главе сети, названной «Брэнди», был поставлен брат Люсьена — Морис, под кличкой «Мартель». Сам Люсьен вернулся в Лондон…
— Таким образом, — продолжал Морис, — я и стал «Симоном из Лиона». Это — моя дополнительная кличка для связи с Центром…
— Симон из Лиона? — переспросил я. — Мне часто приходилось слышать по Би-Би-Си: «Здесь Лондон… Французы говорят для французов. Передаем Симону из Лиона специальное сообщение…» Запомнилась забавная и непонятная шифрограмма о каком-то кардинале…
И Морис рассказал историю с этим «кардиналом», который кардиналом никогда не был. Она, история эта, очень характерна, как картинка работы подполья.
…Турню, город в департаменте Сона-и-Луара. Зима 1942–1943 гг. выдалась не особенно холодной, снег таял быстро. Повсюду журчали ручейки талой воды, стояли лужицы, по ночам покрывавшиеся тонкой пленкой льда.
Недалеко от Турню, в районе поселков Кюизери и Прати, было несколько полей, годных для приема самолетов, то есть для акции «аттерриссаж». Небольшие гитлеровские гарнизоны были примерно в тридцати километрах — в городах Маконе и в Шалоне-на-Соне. Главная резиденция гестапо находилась в Лионе, в семидесяти километрах от Турню. Следовательно, быстрого реагирования гитлеровцев можно было не опасаться.
Ожидалось прибытие группы радистов с рациями для комплектования некоторых разведсетей деголлевской ветви Сопротивления. Как обычно, и на этот раз Центр решил использовать способ «челнока»: доставив радистов, тем же самолетом забрать тех, кому дальнейшее пребывание на территории Франции грозит гибелью.
Время для таких операций выбиралось в дни полнолуния, когда ночи светлые: легче при посадке. Район операции, дата и час обусловливались заранее. В данном случае это был район Турню. А на какое именно из предложенных полей сядет самолет — об этом Центр сообщал в последний момент. Каждое из полей имело свое кодовое название.
Круглосуточно, в начале каждого нечетного часа, после краткой сводки с фронтов, из Лондона передавались «радио-мессажи» — сообщения для того или иного руководителя подпольных групп.
На данную операцию назначено восемь человек, плюс те, кто должен был улететь в Лондон, — всего двадцать. Двое были из местных жителей, и разместить с их помощью людей по фермам сочувствующих на два-три дня не составляло труда: участники операции расквартировались в данном районе. Нервы напряжены: прозвучит ли сегодня условная фраза? Какое из полей выбрал Центр? В часы передач по разным фермам все приникают к приемникам. В одиннадцать — ничего. В пятнадцать — ничего… Уже не раз случалось, что ожидание так и заканчивалось ничем, и, напрасно подвергнув себя риску, с еще большим риском приходилось возвращаться восвояси…
Наконец, когда стало казаться, что операция отменена, и уже подумывалось о путях ретировки, прозвучало: «Здесь Лондон. Передаем специальное сообщение Симону из Лиона: у кардинала собралось десять кюре и десять эвеков. Повторяем…». Было уже 1915. Фраза означала: самолет надо ждать сегодня к 1–2 часам ночи на поле, закодированном под «Кардинал». Привезет десятерых, заберет столько же. А к отправке было собрано двенадцать человек! Что делать?
Конечно, сбитые летчики имеют бесспорное преимущество, а вот двух разведчиков… их придется переправлять по цепочке через Пиренеи…
Роли каждого из участников строго распределены. У каждого — свой карманный фонарик и, чтобы не закоченеть от холода в случае вынужденной ночевки под открытым небом, — по фляжке крепкого спиртного. Изучена карта местности до мельчайшей подробности, намечены пути отхода, места, где можно бы было замаскироваться в случае преследования, и место и час последующего сбора. Предвидено будто все. Для выхода на само поле группе назначено собраться к 2200 у ближайшей к полю опушки. И тут выяснилось: только-что вернувшиеся из предварительной рекогносцировки велосипедисты доложили, что именно это поле гитлеровцы посчитали самым удобным для подобной акции и понасыпали на нем кучи мусора, битого кирпича и глыб бетона. Кое-где они были высотой до метра! Надо же такому невезению! Но изменить что-либо — слишком поздно…
Еще раз вперед выслана группа дозора на велосипедах: пусть следят за полем и окрестностью. Если заметят что-либо неладное, посторонних лиц или засаду, пусть предупредят. Такой большой группе ни в коем случае не след попадаться на глаза какому-нибудь прохожему!
И вот группа серых призраков, неслышными шагами продвигаясь параллельно дороге, подходит к полю. Дозорные докладывают: встретили двух прохожих, но те подозрений не вызвали, ушли своей дорогой. Вдоль поля отмечена полоса будущей посадки, шириной примерно в сто пятьдесят метров. Закипела работа. Продвигаясь от кучи к куче, франтирёры по цепочке передают кирпичи, лом бетона. Крайние отбрасывают их в стороны. Одна за другой, по мере продвижения цепочки, исчезают кучи. Образовывается и удлиняется полоса, окаймленная растущими барьерами.
Под ногами хлюпают лужи, летят куски грязи. Под бледным светом луны кажется, что какие-то невиданные звери, расползшись по полю, затеяли не то возню, не то замысловатый пляс вприсядку. То здесь, то там, слышатся вскрики, ругань: кто-то в кого-то угодил камнем, кому-то на ногу упал кусок бетона… Иногда то там, то здесь на миг вспыхивают огоньки: это подсвечивают себе фонариком, чтобы убедиться, всё ли в том месте хорошо распланировано. Несмотря на полуторачасовую работу, расчищено лишь три четверти полосы. А время бежит, уже слышен нарастающий гул самолета. В работу подключились и те, кто должен подавать сигналы: по только что низко пролетевшему силуэту узнали контуры бомбардировщика «Гудзон». Франтирёры заторопились еще больше, кирпичи так и замелькали в воздухе. Через несколько минут «Гудзон» вернулся и стал кружить над полем. Летчик без сомнения не имел понятия, какой сюрприз его ждет. Но он получил приказ и будет кружить, пока не израсходует излишек горючего…
Еще пять минут, кажущиеся вечностью. Уф, кажется всё! По своим местам бегут сигнальщики. Один из них точками-тире подает опознавательные сигналы. Самолет ответил, и тут же загорелись фонарики, треугольником обозначая створ посадки. Бомбардировщик сделал заход и сразу пошел на снижение. Со свистом пронесся над фонариком в вершине равнобедренно