— Давай начистоту! Какие у тебя планы, какие возможности? Не зря ведь ты так распространяешься о побегах!..
Что ж, раз парень понял, почему бы и не открыться? Да, он тоже считал, что сидеть в лагере и ждать конца войны, освобождения, пусть даже и путем восстания, не приличествует солдату. И он согласился войти в мою группу А с ним свое согласие дали Коля-«Сибиряк» и некоторые другие. Присоединился и мой бывший «пациент», восемнадцатилетний высокий крепыш, чернобровый «Василек» Орлов. Ему на мебельной фабрике эсэсовец ради забавы перебил дверцей шкафа средний палец на левой руке. И мне, работавшему в то время в хирургическом отделении, пришлось ампутировать две фаланги. Я убедился в его выносливости. С тех пор он и питал ко мне большое уважение. Вошел в группу и Николай-«Белофин», тоже крепкий верзила. Всего удалось подобрать человек двенадцать-пятнадцать, но на этом все внезапно и самым неожиданным образом застопорилось.
В Бухенвальде во главе каждой национальности стояло свое руководство — «Центр». Во главе французов — полковник Фредерик-Анри Манэ, тот, который некогда помог Жану Мулену, будущему полномочному представителю генерала Де Голля на территории Франции, перебраться через Гибралтар в Лондон, снабдив его фальшивыми документами. В мае 1944 года этапом прибыл и разделил с Манэ руководство известный коммунист Марсель Поль. О нем я был наслышан: в 1902 году, в день национального праздника 14 июля (взятия Бастилии), он, трехдневным подкидышем, был найден на улице, воспитывался в крайне бедной крестьянской семье, затем определен в морское училище, где приобрел специальность электрика, стал активистом профсоюзного движения, за что и был перед началом войны на грани ареста. При вторжении гитлеровских войск бежал в Бретань, где занялся сколачиванием и спайкой разорванных звеньев коммунистической партии. Организовал выпуск и распространение антигитлеровских листовок, сбор оружия, но был арестован[64].
М. Поль (1902–1982). После Победы был министром, членом ЦК ФКП, президентом «Интернационального комитета Бухенвальд-Дора» и ФНДИРП (Национальной Федерации депортированных и интернированных сопротивленцев-патриотов). Встречались с ним в Веймаре, Бухенвальде и в Волгограде и были в постоянной переписке до его кончины. На все его четыре официальных приглашения меня во Францию в выездной визе мне было отказано.
Югославами руководили Рудольф Супек и Славко Фигер. Лично я был знаком с Фигером. Чехами руководили Кветослав Иннеман и Милослав Моулис, поляками — Вацлав Чарнецки и т. д. Все они были объединены в один координационный коллектив — подпольный Интернациональный лагерный комитет — ИЛК. Эрнст Буссе и Густав Вегерер играли в нем немаловажную роль. Вскоре у Марселя Поля появился новый помощник — Пьер Дюран, бывший до ареста адъютантом у «полковника Фабиена» (моего «капитана Анри») во Франш-Конте.
Я не предполагал, что и среди советских узников имеется две организации: одна — у военнопленных, вторая — у штатских-«полосатиков». Военнопленными руководил тот самый Н. С. Симаков, с которым я познакомился у Вегерера[65].
Однажды после отбоя во флигеле «А» блока № 30, где мое место в спальне было на самом верхнем этаже, я по просьбе ребят рассказывал эпизоды из Франции. Вдруг погас дежурный свет, и в наступившей тьме чей-то голос потребовал «прекратить провокационную болтовню». Затем другой, спокойный голос зачитал сводку с фронтов. Рассказано было о победах Советской армии, об открытии Второго фронта, о начавшемся освобождении с одной стороны Польши, с другой — Франции, о восстании в Румынии, о партизанском движении в порабощенных странах — в Югославии, Греции, Франции… Голос говорил ровно, убедительно и бесстрастно. Рядом со мной какой-то парнишка восторженно прошептал: «Иван Иванович!» Хлопнула дверь, зажегся свет. Да, то была настоящая информация! Сколько смелости, однако, надо иметь, чтобы давать подобные сообщения! Так я и узнал, что и у советских «полосатиков» проводится важная и героическая работа, а следовательно, имеется и собственный «Центр»[66].
Нацистскую Германию теснили со всех сторон. Перед лицом наступавших уже с трех сторон (из Италии — тоже!) союзников гитлеровцам срочно приходилось эвакуировать концлагеря, паутиной опутывавшие всю захваченную ими Европу. В наш лагерь стали тянуться эшелоны с узниками. Лагерь был переполнен, блоков уже не хватало: численность контингента дошла до 80 тысяч. Разбили в рощице, ниже малого лагеря, напротив гроссревира большие брезентовые палатки. В одной из них разместили неизвестно откуда привезенных американских летчиков со сбитых бомбардировщиков. Сто пятьдесят человек! Вели они себя гордо, категорически отказываясь от общения с другими узниками. Считали, наверно, что мы — уголовники-каторжане. Тогда к ним послали «делегацию» из детей — ребят из Восьмого блока. Со скромными подарками. Когда американцы увидели и детей в полосатой робе, то сердца их оттаяли. Вот только непонятно: на каком языке общались детишки с американцами? Во всяком случае, поняли они друг друга отлично! Долго они у нас не задержались. Или их увезли в лагерь военнопленных, или, как прошел между нами слух, всех их сожгли в крематории: очень уж большой зуб был у гитлеровцев на так называемых ими «воздушных пиратов», под бомбами которых уничтожены были многие их дома и погибли родственники!
Среди руководителей подполья находились и такие, кто считал побеги бессмысленной затеей, а сам разговор, мысль о них — преступными. Кое-кому явно не хотелось ослаблять сколоченные с трудом кадры. Обо мне был пущен слух, что я — провокатор. А это грозило мне смертью. К счастью, ребята этому не поверили, продолжали не только дружить со мной, но и охранять от возможных на меня «покушений». Тогда от угроз перешли к методу устрашения.
— Сашка!.. — прибежал Коля-«Сибиряк». — Василька!.. Василька только что забрали в блок № 46. Его там убьют… Вызывали и меня, грозили отправить туда же, если буду и дальше в твоей группе!
Я знал, что «Сибиряк» и некоторые другие из «моих» состоят в группе советского Центра. Дело приняло серьезный оборот. Как выручить Василька? Ведь это по моей вине оказался он на краю гибели! Если над ним начнут испытания, то пиши пропало. С другой стороны, все могут теперь от меня отвернуться, и я лишусь подобранных мною ребят. Я побежал к Буссе.
— Да-а, очень похоже на устрашение!.. — покачал он головой. — Беги к Густаву. Немедленно! Каждая минута дорога. Передай мою просьбу помочь. Лишь он один в силах что-либо сделать… Вегерер выслушал внимательно мое тревожное сообщение, но ничего определенного не пообещал: слишком серьезное дело! Отметил только, что вызволить из этого блока почти невозможно, — такого еще не бывало. Но попробует…
— Кстати, тебя уже три раза вносили в «плохие списки»: для отправки в Дору, даже в крематорий. Ты кому-то здорово насолил! К счастью, все такие списки нами предварительно проверяются, и каждый раз мы тебя вычеркивали. Но смотри, будь осторожен!..[67]
Нельзя сказать, что чувствовал я себя хорошо. Василек был одним из первых, кто мне поверил. И вот — угодил в блок уничтожения!..
В тоске прошел этот день. А вечером… вечером ворвался ко мне сам Василек. Собственной персоной! Выходец с того света!..
— Са-а-а-шка-а! Дорогой! — чуть не рыдал он на радостях. — Еще бы немножко, и был бы мне каюк!.. Как он рассказал, его начали готовить к какой-то пункции. Я не имел права назвать истинного его спасителя, кого именно он должен благодарить за столь чудесное и небывалое спасение. Зато сам в душе превозносил этого «чудотворца» — всемогущего Густава, а с ним и всех их, подпольщиков, кроме… кроме тех, кто, став руководством, потерял всякую совесть. Это — чтобы сказать помягче. Через несколько дней я передал Вегереру список на шестнадцать номеров. Большего числа желающих попытать со мной счастья в побеге, особенно после случая с Васильком, не нашлось, не осмелились.
— Вовремя!.. Ну а то, что не всех набрал, не беда. Пополним! — успокоил Вегерер[68].
По репродукторам к воротам стали часто вызывать пачки «номеров» на транспорты под разными кодовыми названиями. И про каждый шел слух, что, мол, этот транспорт следует к Кёльну, то есть туда, куда хотел нас отправить Вегерер. Почему к Кёльну?
— Союзники приближаются вплотную к границам Рейха. Вы там будете ближе к ним, то есть скрываться после побега будете недолго. А следовательно, будет вам менее опасно, больше шансов уцелеть. С другой стороны, именно в Кёльне, как нам известно, уже имеются вооруженные группы наших беглецов-концлагерников. Мы предупредим их о вас — так пояснил мне Густав. А я подумал: неужто у подпольщиков есть связь даже с бежавшими? Каким образом? Непонятно! Но каждый раз наших номеров не называли! А вдруг про нас забыли? И я бегал к капо патологии:
— Опять транспорт на Кёльн, а нас не вызвали! Наконец Густаву надоели мои приставания:
— Да нет же, эти транспорты не в Кёльн, а в подземную Дору. Там ежемесячно погибает по три тысячи человек, и постоянно требуется пополнение. А чтобы не было паники, эсэсовцы придумывают разные кодовые названия…
Вечером вызвал Вегерер: — Предупреди всех твоих: ваша отправка будет завтра утром. Все, что вы припасли — гражданское, ножи, — всё берите с собой. Цивильное наденьте под зебру. Обыска вам не будет, это устроим!
22 сентября утром к воротам вызван двадцать один номер, наших шестнадцать в их числе. Эсэсовцы бесновались, бегали в арбайтсстатистику, в шрайбштубе, орали… Внутрилагерная администрация задержалась с подготовкой документов, с нашим вызовом к воротам на целых два часа. Невиданная доселе нерасторопность! Мы, наконец, построены у ворот, нас на скорую руку пересчитали и бегом вывели за зону, где ждал грузовик. Он доставил нас на вокзал Веймара в последнюю минуту, уже на ходу мы вскочили в поезд