Переводчица?! А и правда, это она нас тогда выручила, помогла нам «легализироваться»! Очень симпатичная восемнадцатилетняя смуглянка. Говорила, что была студенткой киевской консерватории, класс фортепьяно. Что ж, попробуем…
Двум женщинам, да еще в такое ненадежное время оставаться одним не очень сладко. И они приняли нас чуть ли не с восторгом. Тем более, что мы — с оружием.
Дом был большой, хозяев в нем давно не было. Мы все разместились на втором этаже, окна которого выходили к Рейну. Памятуя о событиях в Аахене и «чистильщиках», ожидая, что и здесь может такое произойти, мы сразу же постарались закрепиться поосновательней. Пулеметы установили у окон, там же разложили и с десяток гранат: жизнь свою продадим подороже.
Из самоходных минометов, которые ночью спешили к мосту, два осталось близ Нойендорфа, — видимо, не хватило горючего. Еще через два дня не было днем видно ни единого немецкого солдата, а ночью два сильных взрыва возвестили о взрыве мостов. Так мы и очутились на «No man’s land» — ничейной земле. Совсем близко на западе все громче ухали орудия. Им стали отвечать батареи за Эренбрайтштайном. И над головой с характерным металлическим разноголосым скрежетом в одну и в другую сторону неслись невидимые тазу разнокалиберные снаряды. Необыденно и любопытно: летят, урчат, звенят. Их — тучи, как рой ос. Они, казалось бы, совершенно безвредны — не видно никаких разрывов, слышна лишь их музыка. А знаешь: они несут смерть! Очень впечатляюще быть на «ничейной земле»! Небо, как орган, наполнено звуками, а ты — в их центре, в центре войны, но… как посторонний наблюдатель и слушатель… Помню, отец посмеивался: «Ты — американский наблюдатель!» Вот и по-настоящему я им стал!
Еще событие: на «немецком» берегу Рейна, прямо против нас, из-за села Нойдорф, показалась колонна тягачей-тяжеловозов. Ага, вот оно что! — Понтоны! Засуетились саперы, стали их спускать на воду. Работают ритмично, быстро! Первая пара… вторая… третья уже в воде. Ой-ой-ой!.. мост налаживают прямо сюда, в Нойендорф! Если переправятся, то в живых нам не остаться! Обуяло отчаяние, но как их пугнуть? А что, если в их сторону дать несколько очередей, лишь бы показать, что берег уже занят? У нас же пулеметы! Конечно, если здраво разобраться, идея довольно-таки безрассудная, но и отчаяние было будь здоров! А придумывать что-либо другое… а что?
Село наше как бы вымерло — на улицах ни души. Метрах в ста пятидесяти от нашего жилища, почти на самом берегу, кирха с колокольней. Схватили оба пулемета, по диску к ним и… айда на колокольню. По крутой винтовой лестнице, громыхая о стены громоздким оружием, поднялись на самый верх и прильнули к окошкам: на том берегу все так же проворно снуют саперы, наращивая мост. Насадили диски, взвели, и по команде «Раз, два… пли!» нажали на спусковые крючки. Без паузы выпустили в немцев по всему диску. Я сообразил, что нас без труда можно засечь. Может уже и засекли, тогда… амба, как бабахнут по нам!..
— Всё! Сбросить оружие! Бегом вниз! Скатились, будто нечистая сила хватает за пятки. Вверху на площадке осталась лишь россыпь горячих гильз. Бег остановили у перекрестка, выглянули из-за дома. Чудеса-а! На том берегу немцы мельтешились так же методично, но теперь в обратном порядке! Быстро залезли в кузова, грузовики развернулись и, натужно урча, полезли в гору. Три или четыре пары понтонов — начатый мост — так и остались на плаву. «Ай да мы!» — хотелось крикнуть во все горло, но с этой высоты самовосхваления нас низвергли взрывы на дороге, по которой карабкались тягачи. Два из них загорелось, их тут же сковырнули и через несколько минут вся колонна исчезла за бугром. Ура! Американцы нас поддержали! Объятые воодушевлением побежали вверх к казармам: разве можно прозевать появление союзников, несших нам конец войне! Взобрались на самый верхний этаж уцелевшего корпуса, глянули в окна: нигде никого! Стали ждать. Вскоре вдали, из туннеля в насыпи, выпорхнуло три маленьких танка-шермана. Мчались они в нашу сторону быстро-быстро, хорошо были видны не то белые, не то желтоватые их звезды. Вдруг перед ними, прямо на шоссе, взметнулось несколько разрывов. Опережение! Это из Эренбрайтштайна дан залп по заранее, видимо, пристрелянной дороге. Танки «не смутились», мигом стали, и через секунду на такой же, как и раньше, скорости, даже не развернувшись, помчались назад и исчезли в туннеле. Ну и прыткие!
Ждали-ждали, но на сегодня «все военные действия были прекращены». По всей вероятности, «ко всеобщему удовлетворению обеих воюющих сторон». Это было 4 марта 1945 года. А над головами в небе продолжалась органная музыка летящих снарядов, да многоголосая канонада: война и дальше шла своим чередом. Как-то странно: не видно ни солдат, ни пленных, ни жителей… никаких жертв, никаких бомбардировок, никаких разрушений!.. В подворотнях так и остались лежать штабеля готовых к бою панцерфаустов, предназначенных для «вервольфовцев» и фольксштурмовцев. Но нигде их не было — ни тех, ни других, и никого эти штабеля не интересовали, никому они не нужны! И все же места, простреливаемые с немецкого берега, не излишне было миновать бегом: рядом цокали об асфальт и со звоном рикошетировали слепые пули. Правильны слова фельдмаршала А. Суворова: «Пуля — дура, а штык — молодец!» Штыков не было, а пуля как была дурой, так ею и осталась! Как-то не обратили внимания: из-за Гренцхаузена не видно и не слышно грохота взлетающих ракет! Давно ли прекратили их запускать? На этот вопрос никто из нас ответить не мог.
На следующее утро после появления и такого же молниеносного исчезновения американских танков мы их увидели у нас, в Лютцеле, — тайком пробрались сюда ночью и притаились за домами. Близко к ним их экипажи не подпускали: «Го хоум!» — слышали мы, и в нас устрашающе нацеливались автоматические карабины. Нет, но интересно же: чем будут здесь заниматься эти танки? Все-таки сумели подобраться поближе к одному из них. Стоит он чуть ли не впритык к стене дома, прячется, чтобы с того берега не видели! Вытянул из-за дома длинный хобот своего орудия. Казалось, что дуло его даже изогнулось в сторону Эренбрайтштайна и собирается стрелять «из-за угла»[75].
На танке, свесив в люк ноги, сидит деловитый американец в каске. На голове — наушники. Скучающе жует что-то (мы еще не имели понятия о жевательной резинке!). Часто поглядывает на часы: ага, пять минут прошло! и танк производит выстрел в сторону Эренбрайтштайна. Тем же занимаются и остальные танки. Какая скучища! Разве же так воюют? Никакого азарта! То, что и самим танкистам скучно, показывает весь их вид: будто чиновники в чертовски им надоевшей конторе! Зато какая на них аккуратная, удобная, красивая и опрятная, будто только что отутюженная, форма, скорее — спортивный костюм! Узенькие брюки заправлены внизу в гамаши. И ботинки прелесть: на толстой двойной — кожаной и резиновой — подошве. Не промочишь ножки, не схватишь ни насморка, ни ревматизма!.. Конечно, так воевать — одно удовольствие!..
В селе Нойдорф — частые разрывы артиллерийских снарядов. Уже горело несколько домов. Дня два затухали остатки подожженных тягачей. Давно не слышно батарей с немецкого берега. А обстрел его методично продолжается… На пятый день от Нойдорфа отчалила лодчонка. В ней — человек в гражданском, на носу лодки — белый флаг. Обстрел прекращен. Настороженная тишина, мы наблюдаем, что будет дальше.
Лодка уткнулась в берег у кирхи. Из нее, с флагом в руке, пугливо озираясь по сторонам, вышел полненький немец. Когда он приблизился к самой кирхе, из-за угла показался американец с карабином. Держа парламентера на прицеле, он к нему приближается. «Два шага вперед, один — назад» — такой, как мне показалось, была скорость его продвижения. Не дойдя шагов пяти до немца, он останавливается, а гость с «вражеского» берега плюхается на колени и что-то жестикулирует… Оказалось, он — бургомистр Нойдорфа. Просит прекратить разгром его села: уже три дня, как в нем нет ни единого немецкого солдата!
Огонь больше не возобновляли. На следующий день, по шоссе на том берегу, со стороны Ремагена к Майнцу, промчалась длинная колонна американских танков. Говорили, что они форсировали Рейн у Ремагена, по единственному, чудом оставшемуся невзорванным, мосту. Почему его не взорвали, об этом скажет история, изучающая тайны закулисных махинаций.
Итак, война незаметно перемахнула через наши головы и покатилась дальше на восток!
В первый же день появления американцев я отобрал у ребят все их «личное» оружие, спрятал его в тайнике на чердаке какого-то дома. Самого молодого — Сашу Кайдана — назначил хранителем этого склада, на случай, если со мной что-нибудь случится. Сделал это вовремя: вскоре появились объявления-приказы об обязательной сдаче любого оружия. Для нас наступила спокойная жизнь, появилась некая уверенность в завтрашнем дне.
Дней через десять по шоссе на том берегу потянулось несколько тягачей с длинными прицепами, на которых находились черные сигары, — так и незапущенные ракеты «Фау-2», штук пять. Их медленно тянули на юг, в сторону Майнца…
Над головой безостановочно пролетают тяжелые самолеты. В два этажа: выше — «летающие крепости», ниже — транспортные «Дугласы» с бензином и прочим «товаром» для фронта.
Советские мальчишки и девчонки, бывшие остовцы, стали стягиваться и расселяться в пустых казармах, где некогда находилась наша малина. Вдруг на одном из корпусов зареял французский трехцветный флаг! Французы! Действительно, у некоторых были береты с красными «помпонами». Для меня они — что «земляки», и я бросился к ним: вдруг кто-нибудь слыхал о Ренэ, о Мишеле и его гибели, о других?
Меня препроводили к командиру. Рослый, юный, но бородатый парень. Лейтенант. Он пытливо стал всматриваться в меня, потом его будто осенило:
— Послушай, не был ли ты во Франш-Конте? В Клервале, Монбельяре?
— Был.
— То-то твое лицо мне знакомо! А что ты там делал? Я рассказал о Пьере Вильмино, капитане Анри, что в основном обучал обращению с огнестрельным оружием…