Для соблюдения режима и порядка в лагере создан отряд «лагершутцев», начальником его поставлен бывший майор полиции Хайнц. Перед тем я долго беседовал с ним, убедился: это честнейший, добросовестнейший служака. Из тех, кто службу знает и любит, кому безразлично кому служить, но раз уж служить, то честно. Вроде бы все должны любить порядок и дисциплину. А вот чтобы отдать бескорыстно всего себя этому порядку — увы! На это не всякий способен. Для Хайнца порядок был превыше всего. Он сам набрал себе отряд из тридцати человек. Все они разместились во флигеле дощатого блока № 11, ниже блока № 5. В смежном флигеле стали жить «фойерверы» — пожарники и работники кухни. Должен сказать, что ни в Хайнце, ни в его отряде разочаровываться мне ни разу не пришлось: своевременно раскрывались все кражи, пресекались драки, не допускались и другие нарушения в зоне. Во всем чувствовалось, что Хайнц меня уважает. Неплохо поставил он и службу информации, сумев убедить в ее необходимости: узнав, что одному из нацистских бонз удалось пронести в лагерь страшный яд «0–8» (так назывался не только пистолет «парабеллум», но и доза, возможно по ее весу, гидрохлорида морфия), был произведен тщательный обыск. Хитроумно запрятанный порошок был найден. Говорили, что этой дозы было достаточно, чтобы отравить 150 человек! Эта удача не была, естественно, по сердцу оперуполномоченному Дзуцову: он посчитал, что раз не он обнаружил этот яд, то запятнана честь его мундира…
Контингент насчитывал уже более 12 000 человек: из Берлина доставили этап в 6000 человек.
Январь 1946 года. Ребята из молодежной группы настойчиво выпросили снабдить их двадцатью перочинными ножами. «Режуще-колющие» предметы в зоне строжайше запрещены. Конечно, я попытался узнать, для какой им это цели. «Величайший секрет, герр штабслайтер! Знаем: вы нам доверяете и не откажете. Даем честное слово, что вас не подведем, через две недели вернем». Да, на подлость по отношению ко мне они не пойдут, в этом я был уверен. Ножи были выданы. Узнал бы только об этом Дзуцов!..
…Раннее утро, 18-е число. Неожиданно меня будят чудесные звуки любимого вальса Штрауса, а за ним последовала не менее любимая «Серенада» Шуберта. Что это? Откуда? Открываю дверь: перед моей комнатушкой несколько музыкантов. Последние звуки. Вперед протискиваются двое поваров в торжественном убранстве, в белоснежных колпаках. Вручают мне живописный, чудесно пахнущий торт на блюде. Кремом на нем выведено: «18 января». Что за день, в честь чего? Тут выходят члены молодежной группы — Манфред Фогт и Герхард Хенниг, дают мне отлично изготовленную лакированную шкатулку с шахматными клетками. Открываю: какие в ней изящные фигурки! Изнутри на крышке надпись: «Унзерем штабслайтер, цум Гебуртстаг. Шпорт унд Шпиль-группе» (Нашему начальнику штаба, в день рождения. Спортивно-игровая группа). А ведь верно: сегодня день моего рождения! Но как и откуда они об этом прознали?! Теперь ясно, для чего им понадобились ножи. За столько лет мне впервые напомнили о моем дне! И кто! — бывшие гитлеровские юнцы!!! Невероятно! Невольная мысль: даже такое сильное давление, какое на психику народа оказывал нацизм, не в силе было выхолостить в юности присущую ей чистоту и человечность! Увы! Не вся молодежь обладала подобным иммунитетом: половина ее, шестьдесят человек, так и продолжала смотреть на меня волком. Очень справедлива притча о Сеятеле, Его зернах и неоднородной почве: упадут зерна на камень — и не прорастут!.. Но впереди много еще времени, а души — не камень! Будем же надеяться! Надеяться и ждать!
Этот день принес и другую неожиданность. Прибыл очередной большой этап. Я его принял, а майор Хайнц провел через дезинфекцию, душ, разместил на жилье.
После вечернего аппеля ко мне робко постучали: какой-то немец! Что ему надо?
— Алекс! — удивил меня его возглас: — Разве ты меня не узнаешь? Я — Карл Ройтер. Был санитаром у Роберта, в хирургическом. Работали вместе с тобой!..
Боже, действительно он! Но тогда мы были в полосатом и привыкли видеть себя в «зебре», а сейчас он — в гражданском, разве узнаешь?
— Как ты сюда попал? — А ты как? «Неисповедимы пути Твои, Господи!»… — Когда меня в числе нацистов ввели через ворота сюда, первой мыслью было — повеситься! Вдруг вижу тебя, глазам не верю: ты и… тоже здесь! Но раз и «наши» тут, не только нацисты, то позора нет, будем жить!
В оживленной беседе за тортом и шахматами я от него узнал о последних днях Бухенвальда, о голоде, доведшем некоторых до каннибализма; о том, что в день освобождения несколько тысяч узников от истощения не могли встать с нар, а получив американские консервы, так на них набросились, что большинство скончалось… Узнал и о превратностях судьбы человеческой. По его словам, Эрих Решке служит сейчас в «народной полиции» в чине полковника. Отто Кипп устроился директором какого-то крупного комбината в Галле, а Эрнст Буссе стал вице-президентом в Министерстве внутренних дел в Тюрингии. О других он не знал…
— Мы узнали, что ты, а затем и большая группа благополучно бежали у Кёльна, и были очень рады…
Конечно, все это отрадно. Но… не знали мы тогда, что над головами наших хороших друзей, занимающих сейчас высокие посты, уже завис дамоклов меч: им вскоре снова придется пройти через огромные испытания, унижения, пытки в застенках. А некоторым, как Эрнсту Буссе, придется и погибнуть, на этот раз — в сталинских лагерях. Почему? Да по той простой причине, что и при новой, «народной» власти, взявшей на вооружение доносительство, фальсификацию, они остались такими же несгибаемыми борцами с любыми, какими бы и чьими бы они ни были, тоталитарно-диктаторскими режимами. Новые власти скоро приступят к обезвреживанию неугодных им, но популярных противников — возможных претендентов на их кресла и посты. И через прокрустово ложе невредимыми пройдут лишь те, кто приспособится, у кого окажутся «стандартные», разрешенные размеры. «Кто не с нами, — тот против нас!» А те, кто наберется храбрости и «нахальства» сопротивляться, произнести слово критики, будут посажены за решетку, в лагеря, уничтожены… Очень обидно узнать победителям, что боролись они и завоевали совсем не то, за что прошли через столько нечеловеческих мучений и пролили реки крови!.. Отнюдь не то! Еще обидней — погибнуть и не знать, что погиб не за то, за что боролся. К счастью, мертвые так об этом и не узнают! Пусть же почивают в мире! Хоть это заслужили они честно!
На смотре-конкурсе ко мне обратился Фрэд Паркер. Почему такая фамилия? Оказалось, он уже 25 лет работает на сцене, в основном в цирке. Иллюзионист-астролог. Фамилия его — артистическая. «Астролог»? Оккультист? — Гм… в такие «науки» я не верил… На сцену выпускать шарлатана, как я считал, не хотелось…
— Вы, герр штабслайтер, несоветский человек! — сразил он меня своей проницательностью.
— Почему вы так решили? — Это видно из вашей манеры ходить, бегать. Она — западная. Русские так не умеют: у них своя характерная походка — враскачку, вразвалку, как у медведей. И зря вы не верите в астрологию. Я вам это докажу.
На его просьбу я сообщил ему дату, примерный час и место моего рождения. Через несколько дней передо мной лежал гороскоп: на бумаге были вычерчены разноцветные кривые, какие-то пометки.
— Разъясняю: вот этим цветом обозначены ваши счастливые, а этим — несчастливые семь лет. Жизнь у вас долгая. Вы родились под созвездием Ориона. И ваша жизнь зависит от него и от влияния на него других звезд. Прорицать будущее не буду: не поверите, и я вам ничего не докажу. Но назовите несколько запомнившихся вам дат, и гороскоп расскажет, что с вами тогда произошло. Вы убедитесь, что он не врет.
Я назвал 1927 год, даты, когда тонул в реке Лопани под селом Покотиловка и когда выехал заграницу.
— Летом с вами произошел случай, чуть не стоивший вам жизни. А осенью вы предприняли долгое путешествие, с которого и начался отсчет семи ваших счастливых лет…
Назвал я и 1941 год: 6 апреля и 22 августа. И на все получил точные ответы. Поразительно! Мое неверие пошатнулось. Других дат я не стал называть. Хватит! В гороскопе что-то да есть!
Затем Паркер продемонстрировал совсем непонятные и уникальные способности: безошибочно, по прикосновению к зажатому в моей руке карандашу, обнаруживать спрятанные в его отсутствии предметы. В те годы я, да наверное и многие другие, и слыхом не слыхивал о каких-то биотоках. Способность Паркера поразила: фокусник! И он был допущен на сцену, где пользовался огромным успехом.
Изредка то одного, то другого интернированного увозили на следствие. Назад никто не возвращался, судьба их оставалась неизвестной. Настал черед и старосте молодежной группы, отличному организатору. Жаль, ни имени, ни фамилии его я не запомнил. По-моему, звали его Фриц, лет шестнадцати-семнадцати. Славный, душевный, талантливый парнишка! Я не знал, что его вызвали на проходную. Парень там сумел выпросить разрешение попрощаться со мной. Долго тряс руку, глаза блестели, голос срывался. Как его успокоить, как обнадежить?
— Русские — хорошие, справедливые люди. Уверен, что ты не совершил ничего дурного. Вот увидишь: разберутся и отпустят!
«Разберутся и отпустят!» — до чего банальная фраза! Впервые я услышал ее от лейтенанта Соскова в селе Добра. Затем от негритенка в Веймарской тюрьме Маршталь. И верил, верил, что справедливость не может не настать. Очень верил! И верил в русских. И еще много раз придется услышать эту фразу, слышать и верить… Увы! С каждым разом веры становилось меньше и меньше…
Оперуполномоченный Дзуцов… Я уже упоминал, что личность эта была пренеприятнейшая, — его старались обходить стороной даже кадровые офицеры. Помощником у него был «краснопогонник» — старшина Фейерман, тоже не менее неприятная, скрытная и алчная персона. Используя свое бесконтрольное положение, оба они бессовестно обирали интернированных. Все чаще и чаще в зоне встречались мне люди в одном исподнем: их одежда приглянулась этой ненасытной паре. Мало того, они совершали, не знаю, законные или незаконные, налеты на санчасть капитана