обранных у нас сапог. Ботинки даже лучше, в них легче. И от них будет многое зависеть — для беглеца обувь дороже золота! Присматривались и к обычаям местного населения. Чистота и порядок здесь соблюдаются до педантизма: необходимо быть чисто выбритым, одежда должна быть опрятной, отутюженной, ботинки — надраенными до блеска. Если этого не соблюдать, то первый же встречный поймет, что ты — чужак. Гладить брюки в дороге просто: обрызгав их, разгладь и ложись на них спать. А если на влажной траве, то и обрызгивать нет надобности. Главное — не ворочайся во сне! А встанешь, они будут, как из-под утюга!
Кроме одежды нам, следовательно, необходимо было приобрести иголки, нитки, бритвенный прибор, сапожную мазь и щетку, мыло… Список необходимых вещей пополнялся по мере детального изучения всего, что могло в дороге понадобиться. Где все это достать? Естественно, лишь через наших ребятишек!
Сегодня после работы у нас спевка: один из фельдфебелей нашей охраны получил предписание «на Восточный фронт» и решил «закатить» прощальный концерт. А чтобы у «хоровой капеллы» было хорошее настроение, он пообещал выдать нам несколько буханок хлеба, четыре килограмма сахару и… два ведра пива. Хлеб и сахар — ура! То, что нужно! Ребята будут стараться!
Фельдфебель Вальтер Бруно пригласил на концерт нескольких друзей. Было заметно, что, получив «путевку», он как-то сник.
В бывшую столовую медперсонала психбольницы, где будет концерт, Бруно ввалился с друзьями. Все были навеселе. Дают знак начинать. Михайло взмахивает руками и…
Отацбино, мило мати,
Увек hу те тако звати,
Мила земло, мили доме,
Нек нам живи слобода,
Jугословенскога рода,
Нек нам живи, нек нам живи
Jугославиjа!
(Родина, милая мать,
Всегда тебя буду так звать!
Дорогая земля, милый мой дом!
Да здравствует свобода
Югославского народа!
Да здравствует, да здравствует Югославия!)
— мощно и стройно загремела песня. Она заполнила огромное помещение, потекла вначале как журчание ручейка, чтобы затем разразиться ураганом, сотрясшим стекла. Все свои концерты мы начинали именно с этой песни. Она была для нас зовом нашей родины, недосягаемой, но в ней становившейся близкой, будто совсем рядом. Мне и друзьям в эти минуты виделись родные картины юности.
За ней следовали песни Черногории, Шумадии и… русские, всем нам известные:
Волга-Волга, мать родная,
Волга, русская река…
Плавно плывет песня. Необъятная ширь, непоколебимая мощь, безграничная удаль казацкая слышатся в ней. Мы ее очень любим, исполняем с душой. Но что это?.. Не может быть! Вальтер плачет! Толкаю локтем соседа, глазами показываю на столь необъяснимый феномен. Фельдфебель уже не плачет — рыдает по-настоящему, со всхлипами, подрагивая плечами. Обхватив голову руками, раскачивается из стороны в сторону… Другие «завоеватели», с кислыми минами, стараются его успокоить. Видимо, здорово «перебрали». Уже хотим закруглиться, но Вальтер поднимается и неуверенными шагами подходит:
— Югославен!.. Нох маль «Волга-Волга»… битте! — и он поясняет, что завтра или послезавтра отправится на Восток. — Фаре нах Остен!.. Я-я… фри…рен! (На восток, да-да, замерзать!) — бормочет он заплетающимся языком.
Фельдфебель свое слово сдержал. Как и было решено заранее, нам, претендентам на первый побег, выделено два килограмма сахару.
Подготовка к побегу идет и в Ремельфингене. Полю удалось раздобыть карту департамента Мозель. Жером с триумфом вручил мне компас, который для нас передала вдова французского майора, мадам Эрвино. А вот с цивильным плохо: наш рост, Николая и мой, — 180 см. Здешние же жители мелковаты! Вдруг Поль задал необычный и неожиданный вопрос:
— А как вы будете защищаться, если вас обнаружат?
— Какой-нибудь способ да найдем. Живыми ни в коем случае не сдадимся!
— Ну а все-таки?
— Как бы тебе сказать… пока не знаем, об этом не думали. Все будет зависеть от обстоятельств. Разве можно всё предвидеть?
И действительно, мы знали одно: если поймают — смерти не избежать.
— А мы кое-что придумали, Алекс. У нас в селе живет нацист. У него сын в «гитлерюгендах», таскает пистолет. Мы могли бы его украсть… если вы согласны.
Это предложение было настоль неожиданным, что я растерялся. Соблазн велик, но, посоветовавшись друг с другом, решили отказаться: нельзя малышей и их семьи подвергать такому риску!
Прекрасный солнечный август. Уже более двух недель, как работаем в селе. На полях поспел картофель. Ветви фруктовых деревьев ломятся от сочных плодов. Что может быть лучше подобных даров, которые сама природа предлагает путникам?..
— Нун, майн либер Алекс! — неожиданно обратился ко мне конвоир. — Хватит играть в прятки! Я знаю, к чему вы готовитесь!
Я весь напрягся.
— Слушай внимательно: я не могу допустить, чтобы вы бежали отсюда. Пойми: у меня семья, трое таких же ребят… Думаю, у вас все подготовлено? Учтите, что в этом и моя заслуга: я смотрел и… «не видел». Рад, что наши парнишки такие молодцы. Нет, не бойся, — я вас не выдам. Но нужно ваше слово: перед побегом вы обязаны меня предупредить. И я вас переведу в другую команду. А там — дело ваше…
Вздыхаю с облегчением. Невероятно, но факт: конвоир — на нашей стороне, наш сообщник! Конечно, подвести его мы не имеем права, хоть это и осложнило наши планы, но с чистым сердцем обещаю предупредить. Лихорадочно стали закруглять наше пребывание в селе. Поль приносит последние, недостающие нам, брюки. Не по росту, зато… цивильные! Ввиду невозможности пронести в лагерь туалетные принадлежности (штатское надели под униформу), договорились с ребятами, что забежим за ними после побега.
В Штайнбахе бригады построены на выход. С замиранием сердца ждем, как выполнит, и выполнит ли, свое обещание наш конвоир. Вот он подходит к старшему и что-то ему говорит. Тот перелистывает блокнот, делает какие-то пометки. К воротам вызывают Цвиича, Радосавлевича, Шиячича и еще одного. Они выходят в сопровождении нашего бывшего конвоира. Молодец! Выполнил все, как и обещал. Теперь Джока Цвиич будет нашим посредником: познакомит новеньких с ребятишками — «сопротивленцами в коротких штанишках». А нас включили в большую бригаду из сорока человек. Шесть конвоиров, седьмой — унтер с собакой и велосипедом. Под разрушенным мостом переходим через речушку. Налево — дорога на Ремельфинген, но мы сворачиваем направо. Место нашей работы — огороженная невысоким каменным забором площадка. В ней — взорванная в начале войны водонапорная башня. Теперь она превращена в огромные куски бетона. В некоторых местах забора — трещины после взрыва. За забором, рукой подать до опушки леса. Надо осмотреться, познакомиться с порядком охранения, с распорядком дня.
Отбойными молотками разламываем бетон на мелкие куски, относим их в сторону, расчищаем место для восстановительных работ. Одни работают пневмомолотами (компрессор урчит рядом), другие кантуют или таскают глыбы. Пересчитывают нас каждые 10–15 минут, визуально. За невысоким земляным валом — дощатая уборная. Тут же определяем: через стену легко будет перебраться по ее трещинам… Стучат молотки, трясутся руки, тело, голова… Через короткое время стук начинает болью отдавать в ушах. К обеду привозят бачок с едой. На раздаче — один из конвоиров:
— Лос, давай-давай!.. Дальше, следующий!..
С постов оцепления ушли все: у них тоже обед, в дощатой будочке. На часах остается лишь один: по мнению охраны, никто не решится бежать, не доевши своей баланды, не воспользовавшись счастливыми минутами полной тишины и прострации, когда вдобавок можно растянуться и раскинуть свои дрожащие руки. После грохочущего стука десятка отбойных молотков, в голове такой гул, что долго еще не слышишь даже стука ложек! Раздатчик тоже удалился в будочку. Оставшийся часовой, пересчитав нас во время раздачи баланды, скучающе стал ходить взад-вперед на облюбованном им холмике. Он тоже рад тишине. Но она ему вскоре надоедает, и он начинает насвистывать популярную солдатскую песенку:
Мит дир, Лили Марлен,
Мит дир, Лили Марлен…[14]
У нас примерно десять минут. Мы расселись подальше друг от друга: не надо приучать посторонних видеть нашу компанию вместе! Обменяться же наблюдениями и впечатлениями успеем и в лагере.
— Лос! Шнеллер! Построиться!
Конвоиры уже на своих местах. Нехотя становимся в строй. Унтер считает нас, пересчитывает. Все в порядке:
— Ин орднунг! Веггетретен! — приказывают разойтись по местам.
И опять зататакали адские очереди молотов. Работаем без рукавиц — их не имеется. Руки покрыты волдырями, которые лопаются, голое мясо разъедает соль пота. Нам, новичкам, еще ничего. Но как беднягам, которые на этой работе уже три недели?! Поистине, каторга! Нас продолжают пересчитывать так же часто, как и до обеда: каждые 10–15 минут. Значит, лишь в обеденный перерыв у нас будет фора во времени, примерно 30–40 минут. Телефонного кабеля не видно, это — хорошо. Но плохо, что собака: помогут ли наши специи? К концу работы «молотобойцев» шатает, все чаще и чаще опираются они на свой инструмент…
Вернувшись в Штайнбах, разворачиваем карту. У нас три реальных направления: на запад — к Люксембургу, на юг — во Францию, на восток — к Швейцарии. Четвертое направление, на север, нереально: надо бы было протопать через всю Германию… Вот и лесок у водонапорной башни, она тоже помечена на карте. За ним другие леса, один возле другого. Подойти к Ре-мельфингену легко. Но, чтобы запутать следы, решаем начать свой бег на север: уверены, что погоня будет брошена именно в том направлении. Ведь естественно, что беглецы должны были бы устремиться по кратчайшей дороге к себе на родину. А это и есть северное направление. Пусть преследователи помчатся туда. А мы тем временем, через пару километров, свернем под прямым углом на запад, а еще через несколько километров повернем на юг, к Ремельфингену. Там возьмем чемоданчик с необходимыми принадлежностями…