Конечно, если находиться по одну сторону баррикады, то такие встречи не в редкость!
Михайло и Николай работают на ферме близ города Грей. Средое и Добри — на другой, поближе. Им и в голову не приходило, что находились так близко друг от друга! И теперь восторгу от встречи не было предела.
…Горит, потрескивая, костер. Одна за другой зажигаются над нашими головами звезды. Ночная тишина навевает спокойствие. Мне вспоминается далекое прошлое… Украина, ее сосновые боры, деревня Покотиловка у речушки Лопани, близ Харькова. Там я отдыхал с дядей Валей. В Лопани, с ее коварными ямами и водоворотами, даже умудрился тонуть — в последний момент спас дядя. Не даром был он знаменитым спортсменом! Ночная рыбалка, грибы, совершенно такой же костер… Вспомнился и Кошутняк под Белградом, полянка за Авалой, скауты, игры, интермедии… «Король Лир», «жертвенные танцы» вокруг костра из «шалаша и колодца», «Журавель…», «Будь готов», «Коль славен»… Эх, где ты, далекое безмятежное прошлое, романтическое детство?..
Причудливо извивающиеся языки пламени выхватывают из тьмы силуэты и лица моих товарищей. Нас, людей разных национальностей, собрала здесь не романтика — объединила нас война. И мне кажется, что в неповторимой лесной тиши каждый из нас на мгновение, на сладкое мгновение окунается в воспоминания о дорогом прошлом, о родных, о Родине. Для одних она далека и недосягаема. Для других — вот она, рядом — они на ее земле…
Самый юный из нас — Жан-Марк. Родом из Дижона. Ему всего шестнадцать. Жестоко обошлась с ним судьба! Нацисты расстреляли родителей, затем он стал свидетелем гибели старшего брата при поджоге склада с горючим.
Самому старшему — испанцу Хосе-Мариа — под тридцать. И у него жизнь была суровой. Боец республиканской армии, он до последнего дня сражался против Франко и фашизма. Надеялся найти убежище во Франции, но здесь его сразу же заточили в концлагерь. В начале оккупации ему удалось бежать из лагеря в Гюрсе. И вот он среди нас.
Капитану Анри всего двадцать три, но какой командир!
Рядом со мной примостились мои друзья и, естественно, Мишель…
— Тучи над городом встали, в воздухе пахнет грозой… — высоким тенором запевает Толик Жуковский. Недавно он бежал из лагеря советских военнопленных. Заболев в плену чахоткой, тощий, изможденный вечным голодом и непосильным трудом, еле дотащился он до этих мест… Если бы не помощь его попутчика-крепыша с Полтавщины — Алеши Метренко, погиб бы в дороге. В эту местность обоим помогла добраться молодая жена Анри — Арлетт. Поет Толик медленно, с расстановкой. Все замерли, понимают: трудно ему! Песня берет за душу. Кажется, и сам костер стал потрескивать как бы застенчиво, не так шумно и весело, будто боясь помешать певцу. Родной Толька! Как страшно ложатся тени в твоих ввалившихся глазницах!..
— …Далека ты, путь-дорога… — подпевает своему другу Алеша. Да, далека! Ой, как далека!.. Увижу ли тебя, Родина? Наслушаюсь ли всласть наших прекрасных песен? Ведь Толик и Алеша — первые мои соотечественники за эти долгие бурные годы. Мой язык, моя русская песня! Всё это — впервые за столько лет!.. Смотрю на измученного Толю и думаю: такая сейчас и она, моя Родина. Обливается она горючими слезами, купается в крови, покрыта пожарищами и взывает о помощи. Слышу тебя! Слышу твои стенания, твои мольбы!.. Не может быть, чтобы мы простились с тобой навеки!.. Нет, не может того быть!..
Закончена песня, но долго стоит мертвая тишина. Внезапно она взрывается бурей аплодисментов, возгласами «Браво!». На лицах — воодушевление: прекрасный голос, душевный лирический мотив! Слова песни непонятны, но мотив… он всех задел за живое!
Ребята запели снова. То была другая песня:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой!..
Я услышал ее впервые. Как здорово, мощно, призывно звучит она! Я тут же перевел ее слова.
— Народ с такой песней непобедим! — как всегда, кратко, но весомо, изрек капитан Анри, подняв руку со сжатыми в кулак пальцами. В глубине души я исполнился гордостью. Лишь в глубине: здесь все, кроме Мишеля, считали меня югославом Поповичем. Многие так и звали: «Юго»… «Монтенегро»…
Еще и еще песни. Поет Хосе-Мариа. Это — «Кукарача». Она известна многим, подпевают. И чудится нам топот коней, развевающиеся в беге гривы, всадники в широкополых сомбреро со страшными ножами-навахами. Неудержима победоносная поступь героев-повстанцев Панчо-Вильи!
— Венсеремос!.. Венсеремос!.. — и мы все встаем в круг, беремся за руки. Да, мы победим. Обязательно! Пусть это будет не завтра, не через месяц… Даже, может, не через год… Все равно победим! Место одного павшего займут десятки новых бойцов. Неважно, что мы — разные. Когда враг общий, то с ним дерутся сообща.
Конечно, и мы, югославы — питомцы Белградской военной академии на Банице — мы ведь тоже должны выступить, или как? Одной из наших песенок была шуточная черногорская:
Ој дјевојко љепотице,
стиг'о Швабо до границе.
На граници стража стоји
и сумњива лица броји.
Кралу Петре, српско дете,
чуваjу те баjонети,
Од Цетина до Босфора
пружа нам се Црна Гора,
Од Загреба до Берлина -
Хрватска jе домовина!..
(Ой, девушка-голубица, где ты была? — На границе.
На границе стража стоит, подозрительных считает.
Король Петр, сербское дитя, штыки охраняют тебя.
От Цетинья до Босфора — Черногория.
От Загреба и до Берлина — Хорватия!)
Мы — безвестные солдаты. Даже ближайшие товарищи не знают наших настоящих имен и фамилий. В них ли дело? Мы боремся, жизнь наша сурова. Никто не знает, что ждет нас завтра. Многие уже погибли. Может случиться — погибнем и мы. И вряд ли кто-нибудь сообщит об этом нашим матерям, близким. Останемся мы «без вести пропавшими». Нет!.. Долой слабость! Не зря наш девиз: «Лучше погибнуть стоя, чем пресмыкаться на коленях!»
Наш «пикник», как можно было бы назвать подобные сборы, закончен. Спустя некоторое время мы с Мишелем тронулись в путь: в Шатенуа, близ Доля, надо было сдать взятые там напрокат велосипеды и поездом отправиться к Монбельяру. Перед домом хозяина мы увидели идущего нам навстречу аббата. Аббат как аббат: черная сутана со стоячим воротником, требник в руке.
— Зиг и Пюс! — неожиданно услыхали мы и вздрогнули: эти наши клички мог здесь знать лишь один человек! «Аббат» и оказался капитаном Анри! Почему он здесь, а не в Безансоне?
— Поторапливайтесь! Вас отзывают в Париж. Связная ждет на вокзале. До отхода поезда три часа…
…Поезд тронулся. Анри поднял руку, и, будто поправляя свою черную шляпу, слегка помахал ею…
— Ты знаешь, что у него за требник? — хитро спросил меня Мишель, — в нем, в специально вырезанной полости, он носит свой браунинг!..
Глава 9. В АВТОШКОЛЕ
В Париже, у площади Согласия, близ моста через Сену имени Александра III, нас ждала Викки:
— Не собираетесь ли вы снова навестить «Великую Германию»? Мне кажется, что по вам там уже скучают… — вместо предисловия шутливо спросила она и, заметив перемену на наших физиономиях, тут же добавила: — Уверена, что оккупанты вас ищут здесь, а не у себя…
Германия, опять она, будь она не ладна! После всего, что было там, во Франш-Конте? Ужасно! Но Викки уже протягивала обоим направления в бюро набора на Кэ д’Орсей, а Мишелю — новую «карт д’идантитэ». К его фамилии приставили букву «е», и он теперь именовался «Зернин», русский по происхождению. Я с ехидной улыбкой стал разглядывать кислую мину новоиспеченного «сына русского эмигранта». Кое-чему я его успел обучить. Был он способным, любознательным и прилежным учеником, быстро усвоил за время нашего знакомства простейшие русские фразы. Но произношение! Бог ты мой, какое варварское произношение! Ничего, на первый случай сойдет: многие здешние русские юноши, особенно дети малограмотных казаков, очень плохо владели языком родителей, каждое третье-четвертое слово было у них французским. Я открыл одну закономерность: в изучении иностранного языка, как и в сохранении своего собственного, незаменимо знание песен, скороговорок, басен… Мишелю нравились русские песни, и он многие исполнял довольно удовлетворительно. Теперь-то я с полным правом смогу отомстить этому «русскому» за его начавшие мне надоедать подтрунивания над моим французским. Особенно над «л’оркестр», словом с картавым «р»: не получалось у меня картавить по-французски, хоть убей! А тут еще целых два этих треклятых «р»! Может, у меня глотка, язык или что другое — откуда я знаю? — не так устроены! Вначале я здорово злился над его замечаниями, да за то, что он чуть ли не помирал со смеху… Потом вспомнил, что русские не могли произнести украинскую «паля-ныцю», и стал успокаиваться…
Итак, нам надлежало стать шоферами.
— Шоферами?!
— Да, немецкими шоферами. Идет набор в Берлинскую автошколу, и мы подумали о вас. Ведь Александр имеет некий опыт. Оба вы превосходно знаете Берлин… Вот вам рекомендации. По указанному адресу предъявите их господину (Викки назвала фамилию служащего), только ему. Мы еще не знаем, как все это будет выглядеть. Важно другое: шоферы будут работать здесь, во Франции. Строгий вам наказ: в Берлине ни в коем случае не возобновлять старых связей и знакомств! Это более чем опасно! Я тоже порываю с вами. Но дружба наша продолжается: мы ведь делаем одно дело. Сейчас вы познакомитесь с вашим новым непосредственным руководителем. Итак, прощайте! И да хранит вас Бог!..
Викки вынула из сумочки платочек (видимо, условный знак), приложила его на секунду к щеке и стала удаляться. Не успел еще развеяться чудесный тонкий аромат парижских духов, как к нам подошел высокий, стройный мужчина в ладно скроенном спортивном костюме, богатырь с густой черной бородой «а ля Анри IV», в темных очках в толстой роговой оправе. Весь его вид заставил вспомнить шуточную французскую песенку: