— Пей! — не терпящим возражения тоном сказал он.
Я достал свою кружку и поставил рядом. Незнакомец удовлетворенно хмыкнул и опорожнил в нее остаток бутылки. Мы чокнулись и выпили залпом.
— По нашей традиции только так положено знакомиться! — изрек он поучительно. — Я — Борисевич. Но здесь меня величают «Полковником». Студент четвертого курса медицинского. Приятно, что мы — коллеги. Подрабатываю боксом, о чем говорит моя переносица.
При этих словах Полковник пальцами сперва расплющил свой нос, затем растянул его и кончиком коснулся одной, затем другой щеки. «Виртуоз!» — восхитился я.
— Парень ты здоровый. Вдобавок, первокурсник. Будешь у меня «мешком».
— Чем-чем? — не понял я.
— Мешком! — повторил он. — Это снаряд такой, но нет денег на его приобретение, да и вешать негде. Я на тебе тренироваться буду… И тебе полезно, и мне необходимо, чтоб не терять формы.
— Я же в боксе ничего не смыслю! — попробовал я увильнуть от такой не очень-то приятной перспективы.
— Эт-т-то ни-че-го-о-о! — растянул Полковник. — Я тебя подучу. Совершенно бесплатно. Да еще при каждой моей победе на ринге тебе будет причитаться четверть моей премии.
Тут дверь отворилась, и в комнату ввалилась шумная ватага, — пришли постояльцы. Впереди — маленький, с огромной лысиной и длинным носом на бледном лице, студент. Остановился как вкопанный, начал водить носом во всех направлениях, смешно вытягивая вверх и чуть вперед свою гусиную тощую шею:
— Чую-чую-чую!… Чую неповторимый запах присутствия Бахуса, да будет благословенно имя его во веки веков, аминь! — произнес он торжественно и, как ищейка, стал на цыпочках подкрадываться к моей тумбочке. Заглянув в наши пустые кружки, он с явным осуждением уставился на нас и произнес с напускным негодованием:
— Нет, я вас спрашиваю: что это значит?.. Без общепризнанного «ксендза» и его благословения вы осмелились своим одиночеством осквернить величайшее таинство?! Немедленно же оплатить индульгенцию и приступить к покаянию! На всех законных основаниях, согласно параграфам уголовного и общественного кодекса, священнейших правил нашей кельи приказывает вам это всеми единогласно избранный ксендз, студент четвертого курса юридического факультета, любимец и последователь гениальнейшего оратора всех времен — Марка Туллия Цицерона. Того Цицерона, который вежливо, но убедительно, обращаясь к сенаторам и называя их «патрес конскрипти», в речах своих — «орацио прима, секунда, терциа и кварта» — требовал изгнать хитрейшего и коварнейшего Катилину или, ну, хотя бы обезглавить его ликторами… Да будет мир праху твоему, мой великий праотец и учитель!.. Итак, я жду!
Пока Ксендз произносил эту длинную и витиеватую речь, Полковник успел извлечь из своих брюк тощий кошелек и торжественно звякнуть о тумбочку металлическим динаром. Скрепя сердце, положил и я, как виновник торжества, два динара. Это вызвало всеобщее одобрение, и каждый внес свою долю. Я, как новичок, а следовательно неопытный, был оставлен в комнате вместе с предусмотрительно ранее раздевшимся Полковником: ждать, пока тот натянет одежду, буйная ватага отказалась:
— Сами справимся! — и за ними захлопнулась дверь.
Прошло часа два. На лестнице вновь послышался веселый шум, смех, и дверь распахнулась. В комнату протискивался столбик из трех-четырех плетеных стульев, вдетых один в другой. Такие обычно стоят на улицах за столиками у небольших кафе. Это маленький, веснущатый, с очень подвижным лицом студент третьего курса агрономического, по кличке «Маймун» (мартышка), удачно провел экспроприацию дополнительной мебели для нашей комнаты.
За ним появился столбик из фарфоровых пепельниц и картонных пивных подставок, которыми жонглировал студент третьего курса физико-математического, по кличке «Дон-Жуан»: он был чуть выше среднего роста, довольно приятной наружности, с красивыми волосами и с тоненькими усиками под прямым римского профиля носом. Звали его Тошей.
Затем появились три еще дымящихся круглых подовых буханки, распространявших неповторимо аппетитный запах. Это ловкий студент второго курса химического, по кличке «Алхимик», воспользовался моментом, когда пекарь, орудуя у печи и подсаживая выпеченные хлебы на деревянную лопату с длинным черенком, вынужден был открыть витрину на улицу. Лежавшие на прилавке буханки оказались в пределах досягаемости рук Алхимика и были им «схимичены».
Последним вошел Ксендз, и на столе выстроились три бутылки вина. Кто-то добавил кусочек колбасы, кто-то сыра, кто-то открыл консерву с паштетом. Так начался праздник новоселья. Говорились витиеватые тосты, пожелания, напутствия. Длинные и краткие речи… А то, что из-за подобных затрат мы на четыре-пять дней не дотянем до очередной стипендии, никого не удручало: общими усилиями как-нибудь да выкрутимся. А нет, то и перетерпим. Бывалые студенты привыкли к вечному недоеданию, которые нес с собой учебный год. Не всегда удавалось подработать случайной работой: носильщиками, статистами в театре, грузчиками… В трудные минуты выручал юмор, оптимизм, желание посмеяться над окружающими, позлорадствовать над скучными людьми, живущими в достатке, но как серо! «Веселее, веселее! Все заботы прочь!..» — было лейтмотивом прощальной песенки гимназиста-абитуриента, и он сопровождал его и всю последующую жизнь.
Нормы дров, выделяемых на сутки, хватало лишь на несколько часов. Но именно ночью студенты занимались, писали, чертили. Руки должны были быть теплыми, пальцы — гибкими. И вот придумали: перед общежитием улица была вымощена кубиками смолистого дерева. Вооружившись жигалом и кочергой, мы эти кубики «выкорчевывали» из-под снега и льда. Горели они превосходно. Но весной, когда снег сошел, на дороге перед общежитием зазияла огромная «лысина»!
Веселая и трудная студенческая пора! Вспоминаю несколько эпизодов.
Решение пошутить возникло внезапно. Впрочем, «экспромт» — залог всякой удачной выдумки. Захотелось поиздеваться над «стражами порядка» — жандармами.
Кто-то увидел лестницу. Лестница как лестница, — почему бы не привлечь ее, сделать из нее атрибут нашей выдумки? Уговорили хозяина дать нам ее напрокат.
Суббота, темная ночь. Из глухого переулка на чуть освещенную улицу выскакивает подозрительная личность. Воротник поднят, фуражка насунута по самые уши, ее длинный козырек скрывает черты лица. Субъект опасливо вглядывается в одну сторону улицы, в другую. Затем призывно машет рукой и бесшумными, кошачьими шажками перебегает к следующему перекрестку.
Из переулка, откуда он только что вынырнул, появляется странная процессия: длинная лестница, которую за концы несут два таких же подозрительных типа. Они останавливаются в ожидании и, как только первый поманил их, пружинистыми шажками бегут к нему. А тот уже у следующего перекрестка. На углу, откуда только что вынырнула процессия с лестницей, показывается тень четвертого. Внимательно оглядев «тылы», дает знак вперед, — «всё, мол, в порядке!», и бежит вслед.
От перекрестка к перекрестку перебегает эта странная компания с лестницей. Миновали второй, третий… пятый…
Сзади на миг блеснула кокарда. Еще одна блеснула справа. Затем — слева. Количество кокард увеличивается. И вот субъекты окружены:
— Ага! Попались, миленькие! — злорадствуют, крепко держа пойманных, жандармы и препровождают их в участок. Лестницу велят занести во двор. Затем входят в дежурное помещение. Там, как и положено, бодрствует капрал:
— Ну, рассказывайте: кого это сегодня грабить собирались? В чью квартиру залезть? На какой улице, каком этаже? Номер дома?
— Извините, господин капрал, но мы просто прогуливались…
— Как это «прогуливались»? С лестницей, что ли?
Хоть лицо капрала и злое, но он доволен: именно на его дежурстве такая удача — предотвращен опасный грабеж. И настроение у него благодушное. Ему мерещится похвала начальства, возможно и поощрение в виде денежной премии. Можно чуть-чуть развеяться, поиграть в эдакого Шерлока Холмса. Нет необходимости в немедленном мордобое, — для этого еще будет время!
— Ну так как? Будете добровольно признаваться, или вам помочь?
— Да что с ними разговаривать! — встревает в допрос один из постовых. — Мы их поймали с поличным…
— С каким таким «поличным»?! Мы решили погулять. А это законом не запрещается, — протестуют пойманные.
— Ишь ты какие! «Законом не запрещается»!.. Я вам сейчас такой закон пропишу!.. А ну, давайте ваши документы! У вас их, конечно, нет?
— Почему же… Вот, пожалуйста.
Задержанные вынимают и кладут на стол свои студенческие удостоверения. Капрал берет одну книжечку, другую… Выражение его лица меняется: вместо торжества в нем появляется растерянность и недоумение. Сличает фотографии с лицами задержанных. Все-таки не верит:
— Гм… студент четвертого курса медицинского… третьего юридического… студент агрономического… Ну и салат!
— Да чего они мозги пудрят! — возмущаются постовые, — студенты! Ха, ну и что? Мы за ними несколько кварталов следили. С такими уловками идут только грабители! Да и лестница, — разве это не доказательство их преступных намерений? Мало ли, что студенты! Подумаешь! И они могут грабить. Запереть их, а там пусть начальство разбирается?..
— А у вас есть ордер на арест? — переходят в наступление студенты.
— У нас достаточные улики: была лестница? — Была! Тащили ее ночью? — Тащили!.. Сейчас запрем вас, а утром разберемся.
— Так не пойдет! — не сдаются студенты, — согласно статьи такой-то уголовно-процессуального кодекса, вы имеете право задержать лишь по распоряжению начальника участка. Вот и вызывайте его! И студент третьего курса юридического дословно цитирует соответствующую статью кодекса, указывая даже страницу, где она фигурирует.
Капрал растерян: он прекрасно знаком с этой статьей.
— Начальник отдыхает: уже половина второго ночи!
— Тогда верните лестницу и отпускайте!
При упоминании о лестнице дежурный решается:
— Нет! Лестница — улика. И он посылает будить начальника. Тот спускается, на ходу застегивая пуговицы мундира: