Передо мной ровное, блестящее от дождя полотно асфальта. До отказа жму на педаль: скорость - вот, что сейчас способно развеять! Не заметил, как промчался через Порнише, Ля Боль... Мало, ой, как мало мы делаем! У поляков и то лучше: результаты их "работы" на лицо - они буквально уничтожают двигатели!.. Машины, замечательнейшее творение разума и труда человека, и так варварски им же самим уничтожается! "О темпора, о морес!". А мы и этим, -саботажем,- не имеем права заниматься! ...Где это я? Это же Ле Круазик! А время? Боже, уже скоро семь! Немедленно назад, иначе опоздаю под погрузку!.. Я развернулся, помчался в обратном направлении.
Показался краешек поднимавшегося солнечного диска. Ярко светит утреннее зимнее солнышко! Лучи его, как в зеркале, преломляются на мокром полотне асфальта, больно ударяют в глаза, все еще затуманенные слезами. Впереди какая-то неясная помеха... Начинаю различать крестьянскую фуру на двух высоких, чуть ли не в рост человека, колесах, доверху груженную сеном. Обгоняю ее. Вижу: навстречу едут во всю ширину асфальта велосипедисты. Глупая привычка: ехать развернутым строем, положив руки друг другу на плечи! Нажал на клаксон, велосипедисты стали перестраиваться в затылок. Вихрем пролетел мимо первого, второго, третьего... Последней, шестой, ехала девушка. Успеваю заметить, как она начала вдруг вилять рулем и, теряя равновесие, стала крениться в мою сторону. Проехал мимо, услышал сзади глухой удар: голова ее задела за задний бортовой крюк! Визг тормозов. Выскакиваю: она лежит на асфальте.
Тут, откуда ни возьмись, мотоцикл с коляской, в нем - фельджандармы. Сделали промеры: измерили расстояние до обочины, след торможения... Я всё стою, как чумной, ничего не соображаю. Меня успокаивают: "Ты не виноват, парень!". Тот, который проверял в кабине рулевое управление, вылезая, заметил торчащий из кармашка дверцы краешек карты. - Что это? - Карта, чтобы не сбиться и не плутать... - отвечаю безучастно, еще не отойдя от случившегося. Фельджандарм стал ее разворачивать: кружочки, треугольнички... Показал другим. Лица их посуровели. С опаской обыскали меня и повезли в комендатуру, в Порнише. Клацнул замок камеры на втором этаже. Я очнулся. Так глупо влипнуть! Знал: скоро приедут за мной из абвера или из гестапо. Немедленно, немедленно предупредить Мишеля! Сейчас все поставлено на карту: грозит обыск в моем, - в нашем с Мишелем, - закутке. А там... Но как предупредить?
Мечусь, как птица в клетке, ищу способа. Окно с козырьком выходило на улицу. Через щель увидел, как по улице изредка проходят люди. Вырвал стельку из ботинка, завалявшимся огрызком карандаша нацарапал: "Отель Осеан. Терезе Бинэ. Влип. Срочно предупреди Пюса!". Свернуд трубочкой и стал ждать, прильнув к щели. Показалась женщина, вид у нее подходящий. Бросил трубку прямо впереди ее ног. Она глянула в сторону окна, откуда вылетела трубка: решетки, козырек. Поняла! Нагнулась, будто поправить шнурок на ботинке. Когда отошла, трубки уже не было.
Я знаю: мое отсутствие на утреннем построении должно было насторожить Мишеля. Он обязательно заскочит в обеденный перерыв к Терезе. Через час снова показалась та женщина. Чего она хочет? На секунду приостановилась, подняла голову в сторону моего окна, утвердительно кивнула и тут же заспешила прочь. Молодец! Часа через четыре послышался знакомый рокот "матфорда". Показался грузовик. Номер машины Мишеля - "WH-4800". Машина чуть притормозила, затем рванула дальше. Сейчас Мишель помчится в лагерь, устранит все следы, предупредит ребят. Пожалуй, времени у него хватит.
Вечером, когда стемнело, меня перевезли сначала во временную тюрьму-барак (городская Сен-Назеровская была повреждена бомбардировками), затем в тюрьму Нанта - "Мезон Ля Файетт". Поместили в особый "квартал" - "Картье Аллеман" - в ведомстве абвера и гестапо. Следствие... Чего я там не натерпелся! - На кого работал?.. Кому готовил карту?.. Я признался сразу: хотел, мол, подработать, знал, что подобными вещами иногда интересуются, хорошо за них платят; ждал подходящего случая, чтобы продать... Начал этим заниматься несколько дней назад... - таковыми были мои ответы.
Били, снова допрашивали, опять били. Но я твердил одно и то же. Под конец, без сознания, доставили в тюремную палату больницы "Отель Дьё". Видимо, не хотели, чтобы я в подобном истерзанном состоянии предстал перед трибуналом. У дверей дежурили французские охранники. Однажды, - я просто не поверил своим глазам! - на дежурство заступил... Ив Селлье! Надо же, такое везение! Потом охранником был Анж. И вот, этим бретонским друзьям удалось привести на встречу со мной Мишеля. Врачами и медсестрами-монашками были французы. Мой истерзанный вид вызывал в них сострадание, желание помочь хоть чем-нибудь. Этим я и объясняю возможность тайного визита Мишеля. Он передал: решается вопрос о моем вызволении. Я в это не очень верил. Ив и Анж предложили более надежный вариант: исчезнуть за время их дежурства. Да, то был бы стопроцентный успех, но какой ценой! Я категорически отказался: дело прежде всего, а разбрасываться такими людьми, как они, - не имеем права.
Вскоре меня повезли на заседание военно-морского трибунала в Ля Боль. Зал, флаги, тройка за столом. Приговор краток: за попытку шпионажа - к расстрелу! Утверждение приговора "верховным судьей" (им недавно объявил себя сам Гитлер) следовало ждать дней семь-восемь. Я имел право подать на помилование, просить заменить отправкой на Восточный фронт, - так об этом провозгласил переводчик. Из суда повезли обратно в тюрьму. Тряска "воронка", именуемого у французов "панье а салад" (кошелка для салата), а у немцев "грюне мина", прибавилась, скорость снизилась: "подъехали к городу, на булыжную мостовую." - догадался я.
Вдруг удар, скрежет, фургон валится на бок... Я совершаю немыслимое "сальто мортале". Дверь от моего бокса срывается с петель и врезается в щиколотку левой ноги. От боли чуть не теряю сознание. Слышу хлопки выстрелов, почудились голоса Ива и Анжа. Кто-то рвет дверку, резкая боль еще больше пронизывает ногу, и я окончательно теряю сознание... Пришел в себя на каком-то чердаке. Надо мной склонилось озабоченное лицо Констана Христидиса. Узнаю, что столкновение с фургоном устроил Мишель своим грузовиком. Участие в этом принимали Ив, Анж и он, Констан. Охрану перестреляли. Мишелю пришлось скрыться, кажется, в Париж...
Страшная боль в ноге, большая опухоль щиколотки. Конечно, звать врачей, - об этом и думать не приходится. Определяю, что сломана или треснула "капут осис тибие" - головка тибии. Сестра Констана - Анна- прикладывает уксусные компрессы. Нужен покой. Лубок сделал сам из дощечек. Какая удивительная героическая семья: повсюду, как рассказал Констан, расклеены розыски с моей фотографией - "Зондерфандунги", а они, родители и девять детей, меня прячут и лечат! Целых пять или шесть недель. Навеки запомнил адрес этого гостеприимного дома: 15-бис, рю До д'Ан ("Ослиная спина"). {36}
Кость срасталась долго. За это время, с помощью Анны, я отпустил модные усики "а ля Дуглас Фербанкс" (американский киноактер). Ребята из группы достали мне форму немецкого ефрейтора, точно по росту, да еще и с отпускным свидетельством- "Урлаубшайном" голубого цвета. На френче была пришита и желтая ленточка "за ранение". Об этом, как сказали, позаботился специалист по таким делам - Сава. Наконец я был в состоянии передвигаться на костылях. Надо срочно покинуть этот тревожный район, где меня разыскивают и где я подвергаю смертельной опасности семью Христидисов.
...Как только в третий раз ударили в станционный колокол, извещая об отправке экспресса "Нант-Париж", на перроне появился немецкий ефрейтор. Двое парней несли его вещи - рюкзак и чемоданчик. Опираясь на костыли, ефрейтор устремился к начавшему движение поезду. Его поддерживала девушка. "Герой фатерлянда", который, видимо, лечился в Нанте, явно опаздывает на поезд. К нему бросается немецкий комендант с патрулем. В его обязанности - проверять документы у военнослужащих. Но как неловок этот раненый солдат: документы застряли в нагрудном кармане, виден лишь голубой уголок отпускного свидетельства..."Ладно, ладно!" - отмахивается военный комендант и подсаживает ефрейтора с нашивкой "За ранение" на подножку классного вагона. Вслед летят рюкзак и чемоданчик. Ефрейтор машет рукой своей невесте, друзьям, а потом, в тамбуре, вытирает со лба холодный пот...
Вот так выглядел мой отъезд из Нанта. Но это было еще полдела. У меня нет железнодорожного билета. Поезд наверняка будут проверять ажаны и ревизоры. Вхожу в купе, присаживаюсь на свободное место, - долго стоять не могу. Делаю вид, что читаю газету, - для этого был припасен свежий номер "Фёлькишер Беобахтер". Мои соседи молчат. Один - штабсфеьдфебель танковых войск, другой - штатский. Разговор начал штатский несколько неожиданным вопросом: - Ты из какого корпуса? - обратился он к штабсфельдфебелю. Тот подозрительно таращит глаза. - Ну, чего смотришь? - ухмыляется крепыш в пиджаке и с галстуком: - Я тоже штабсфельдфебель, тоже танкист. Только ваш корпус перебрасывают в форме, а нас всех переодели в гражданское... Для скрытности. И он, в подтверждение, показывает свой "зольдатенбух". На меня - я же младший чин - никакого внимания.
Запоминаю их разговор: в Париж приеду не с пустыми руками. Если... если, конечно, доеду... По вагонному коридору идут ревизоры и ажаны. Всё! Теперь... Странное дело: никто не спрашивает ни билетов, ни документов, и все прошли мимо! Уже потом, выйдя на перрон вокзала Монпарнасс, я прочитал на вагоне дощечку: "Только для вермахта". Спасибо нантскому коменданту - удружил еще раз, посадил в такой вагон, у пассажиров которого билетов не спрашивают: сам бы я не догадался!
Поезд прибыл около полуночи, в разгар комендантского часа. Вокзал оцеплен. Знаю уже по Ля Рошелю: из него можно выйти, лишь предъявив специальный пропуск или солдатскую книжку. Перрон быстро пустеет, только у выходных дверей стоят очереди. Судорожно думаю: что же предпринять? Выбираю носильщика, лицо которого внушило доверие. Подзываю его по-французски с деланным немецким акцент