О газетах. Когда листаешь местные газеты, кажется, будто все они оппозиционные. Ну, да мы правду уже воспринимаем как оппозицию. Дожили. Местный избирком жалуется, что явка на выборы у тверичан очень низкая. Пенсионеры будто сговорились, не то что голосовать, но даже к бюллетеням притрагиваться не хотели. Показательная ситуация в доме престарелых, работники комиссии приехали с урной, в актовом зале расставили кабинки, людей посадили напротив, угостили чем-то… Приглашают пройти к кабинкам для голосования. Все сидят, не шелохнувшись, проходит минута, другая. Устроители нервничают, приглашают снова. Старики сидят. Агитаторы думают, неужто глухие? Работники пансионата отвечают, все в порядке, и с людьми, и со слуховыми аппаратами, импортными, кстати. Снова так ненавязчиво приглашают в кабинку, реакция та же. Тут уже молодежь стала заметно нервничать, что же вы, господа ветераны, гражданскую сознательность проявить не хотите? И тут голос из зала:
— Вы сказали, выборы — дело добровольное?
— Да, конечно…
— Тогда разрешите идти. А за угощение спасибо. Благодаря выборам первый раз в году мармелад попробовали.
Работники избирательной комиссии рассказывают, в других областях люди с самого утра очереди занимают, а тут к вечеру пройдет десять процентов и то при условии беспроигрышной лотереи. Вообще, не голосовать в Твери считается признаком хорошего тона.
— Тверичане — такие люди, — говорит мне местная журналистка, — нас переубедить практически невозможно. Проще убить. К тому же исторически сложилось так, что мы всегда претендовали на политическое господство.
И вправду, история на их стороне. Тверичане сопровождали царские династии на протяжении многих веков, ну и жили рядом, что немаловажно. Видимо, поэтому уверены, что национальный лидер должен быть из Твери. Они этим замотивированы на все сто.
Бедные и… нет, не гордые. Просто люди с чувством собственного достоинства.
Затерянное племя
Главного северного идола — статую золотой женщины в рост человека, — ищут давно и безрезультатно. Трудно представить, что в век Интернета она может служить предметом культа. Но это здесь, в цивилизации; а в медвежьих уголках свои законы.
И вот в самом начале лета очередная археологическая экспедиция отправилась на поиски. А с археологами поехала и я. Поездка получилась стихийной, как бывает, наверное, только в журналистской жизни. Сказали «ехать», значит, собираешься и едешь. Воздушный поцелуй из окна спешащего такси — привет родне! Да записка, оставленная на столе. Вот и все.
Наши катера уверенно бороздят речное полотно, Боже, как это красиво, красиво до умопомрачения! Вдруг дорогу нам преграждает пожилой мужчина, судя по всему из рода ханты, он уверенно подплывает на деревянной лодочке, которой управляет коротеньким веслом, и кричит что есть мочи:
— Остановися! Остановися, делегация! Дальше нельзя! Тамошня!
Решено, на переговоры иду я.
— Добрый день! Что вам нужно, — спрашиваю, — какая может быть таможня в дебрях Ханты-Мансийского округа?
— Тебе говорю, делегация, тамошня, — не унимается тот, — давай рассчитывайся, а то не пропущу никуда!
— Сколько надо? — спрашиваю и беру в руки сумочку.
— Эй ты, баба, — ворчит «таможенник», — мне твоих денег не надо! Давай натурой рассчитывайся, и быстро!
Мои спутники в катерах поперхнулись от неожиданного заявления, потом руководитель экспедиции — Нина Могжанова, женщина весьма крепкого телосложения, взяла в руки большое железное весло, встала и сказала:
— Если не пропустишь сейчас же — пеняй на себя!
— Я недорого беру, — обиделся мужчина.
— А недорого — это сколько? — полюбопытствовали археологи.
— Два флакона одеколона…
Заплатив таможенную пошлину «натурой», мы отправляемся к аборигену домой. И здесь получаем право жить «сколь захочешь» всей экспедицией из одиннадцати человек и овчарки Рекса.
Разницу между археологами и геологами ханты понимают по-своему. Геологи, как правило, все мужчины, и у них много техники, приборы всякие с собой возят, чего-то измеряют, считают. А среди археологов наоборот — преобладают женщины, которые в технике не особенно разбираются, зато знают хорошо про украшения и домашнюю утварь и, естественно, все могут тут же оценить. А мужики, понятно, редко интересуются разными побрякушками, пусть и столетней давности, — так считают жители Севера.
В отдаленном чуме нас встречает множество собак и нестерпимая вонь. Я схожу на берег первой и вижу пять пустых коробок из-под стирального порошка известной марки. Заслоняя нос рукавом, сразу после «здравствуйте» спрашиваю у хозяйки, что она делает с таким количеством порошка.
— Дак, это, белье замачивала, — слышу резонный ответ.
— Что, сразу всем порошком? — спрашиваю я, глядя на большие пустые коробки. Мне, например, одной такой пачки хватает на полгода.
— Конечно! — отвечает хозяйка.
— Это сколько же надо белья! — удивленно восклицаю.
— Ну, сколь есть, — все замочила, а че растягивать-то на два раза, — говорит хозяйка и жестом приглашает меня в чум.
Прямо в центре стоит большое деревянное корыто с прокисшим бельем. Спрашиваю, мол, когда замочили? Отвечает: «В четверг». Мне становится дурно. На календаре понедельник и жара, не меньше тридцати градусов.
— А вы когда-нибудь прежде замачивали белье?
Хозяйка на вид лет сорока отвечает, что нет. Эта «стирка по-русски» будет первой в жизни. Но она обязательно научится.
Мои спутники решают поставить палатки подальше от чума. Сразу за двором — небольшой овраг, весь засыпанный… флаконами из-под одеколона. Мне кажется, что в овраге вполне мог бы поместиться КАМАЗ. Это сколько же цистерн надо выпить! Тут же я вижу своеобразную шахматную доску. На куске фанеры аккуратно нарисованы квадраты, а шашками служат пробки из-под одеколона. Черные и розовые, видимо, вместо белых.
Как только мы поставили палатки, устроились, пришел хозяин и попросил, чтобы мы перебрались поближе к чуму — «мало ли что, а кругом тайга». Мы ему рассказали про запах и посоветовали выбросить или закопать белье. Он ушел и, к всеобщему удивлению, быстро вернулся.
— Что, уже закопал? — спрашиваю с недоверием я.
— Сейчас, сейчас, не переживай, все будет закопано, я бабу отлупил, она быстро управится.
Я угощаю его городскими припасами. Хозяин смотрит с неподдельным восхищением на подарки, а потом на меня и говорит:
— Меня, это… Антипой звать. Это кругом вся моя. И угодья моя, и ручей. Ты можешь рыбу ловить. Но зачем тебе ловить, я тебе так дам. Вон, вишь, сеть в ручье закинута. Иди, бери, сколько надо. На уху ли, вялить ли, домой можешь взять мужику…
Немного поговорив со мной, Антипа идет к чуму и кричит жене:
— Фая, айда смотри, сколько нам дали задаром!
Статуя золотой женщины, по преданию, привезена из Индии. Еще восемьдесят лет назад ей приносили жертвы и почитали как верховное божество народа манси. Легенды гласят, что она полностью вся из золота, губы сделаны из рубина, глаза зеленые, изумрудные; а когда дневной свет попадает ей в глаза, в них появляется неземной блеск, который, кто хоть раз видел, не забудет никогда.
Но однажды злоумышленники-иноверцы отпилили ей руки. Разъяренные аборигены нашли гадов и заживо разорвали, а кровью убитых обмазали места спиленных рук. В начале двадцатого века божество спрятали и с тех пор не могут найти…
Впрочем, археологов интересует не столько уникальный нахрачинский идол, сколько древние цивилизации, существовавшие на местах нынешних стойбищ.
Доподлинно известно, например, что в четырнадцатом веке в Югре жили представители сразу нескольких культур. Многие из них — высокоразвитые. Об этом свидетельствуют неплохо сохранившиеся с тех времен предметы со всевозможными, порой весьма остроумными надписями: оригинальные подсвечники, шкатулки с затейливыми рисунками, миниатюрные ложечки, блюдца, монеты, наконечники, чашки, женские украшения, довольно тяжелые и объемные.
Утром часть нашей экспедиции отправляется на поиски места предполагаемых раскопок, к ним сразу же присоединяется пара хозяйских собак. Я остаюсь готовить обед (моя очередь).
Внезапно в проеме палатки появляется заспанный Антипа и говорит, что там, куда направилась сегодня экспедиция, копать не следует. Поскольку — это змеиная гора, проклятое много веков назад предками место. «Вы же бабы молодые, вдруг потом уродов нарожаете». Я не поняла связи между раскопками на змеиной горе и рождением уродов, тогда Антипа, жестикулируя, пояснил:
— Это проклято место, понимаш, баба? А раз проклято, значит, проклятье может лечь и на тебя, и на потомков!
Я налила хозяину компота и, извиняясь, сказала, что не его дело: решать, где копать опытным археологам. Антипа, видимо, подумал, что я ему налила спиртное, уверенно поднес стакан к губам, но, распробовав, поморщился и сплюнул, поставил посуду на стол и ушел. «Обиделся», — подумала я.
Через пару минут он вернулся и протянул мне пустую литровую банку с пожелтевшим клыком внутри.
— Это что такое? — спросила я, указывая на содержимое банки.
— Это зуб медведя-шатуна. Давай наливай сюда водки, слышь.
Я посмотрела на Антипу с недоумением, он сказал:
— Ну, давай, наливай быстро моему маленькому богу.
— Ну уж нет!
— Ага, значит, с характером, — заворчал он и направился к выходу.
А на следующий день, когда Антипа со мной поздоровался и стал разговаривать, как ни в чем не бывало, я сказала, что журналист и хотела бы взять у него интервью.
— Да бери, что хошь, — улыбнулся хозяин, — ты мне сразу понравилась, у тебя зубы вон какие белые и ровные, видать, свои. А мне два передних еще в армии выбили, я в кочегарке служил, сразу после учебки послали, там полтора года и прослужил, тепло, хорошо, а чего мне еще надо? Пошутили один раз русаки нада мной, сказали: «Антипа, натопи да, смотри, чтобы пожарче», я натопил, а в топке прапорщик Лазарев, такой был у нас хохол наполовину, вреднючий, как покалеченный таракан, чего-то там спрятал, ну и сгорело все к едрене матери имущество. Хоть бы предупредил кто! Прибежал этот придурок весь красный и с размаху ка-ак даст мне! «Это тебе, тундра, — только и сказал, — чтобы знал, как в теплую погоду казенный уголь жечь». А мне откудава знать, что у вас значит теплая погода, если при первом легком снеге, когда еще не все зверье на зимовку залегло, вы в теплые шубы оборачиваетесь, унты кожаные по самые колени одеваете, шапками подбородки, как малые дети, обвязываете, сосульки тают, а вы дрожите от холода…