Коля молча слушал и думал о том, что так просто уйти отсюда он вряд ли сможет. Он внимательно посмотрел на дверь.
— Хочешь прогуляться, Никола?
В следующую минуту, его собеседник молча встал, подошел к старинному комоду, какие еще можно встретить в антикварных магазинах, достал из нижнего ящика просторную рубашку с цветастой оторочкой и со словами «Надень, негоже так ходить» протянул ее мальчику, а потом указал жестом на дверь, как бы приглашая на прогулку.
Улица, как мальчик и предполагал, была вымощена прекрасным старинным булыжником. В причудливом городке все было сделано из камня разных сортов. Бежевые маленькие домики составляли периметр, а окна их были как-то по-особенному темными. И еще Коля отметил про себя, что все строения здесь исключительно одно— и двухэтажные.
— Тебя-то назвали в честь какого Николая? — спросил спутник.
— В смысле?
— Ну, по святцам али в родне Николы были?
— А? Вот что вы имеете в виду? Не знаю, может, в честь Николая Чудотворца, бабушка очень почитает его.
— Эт хорошо, коли почитает… хорошо. Дай Бог ей здоровья.
— Ага…
За разговором они подошли к одному зданию, здорово похожему на белый гриб с толстым корнем. Крыша была вровень с головой. Коля пощупал — фигурная черепица кирпичного цвета придавала дому загадочный вид, ее поверхность была отполированно-гладкой и в то же время, несмотря на обжигающее солнце, не горячей, а еле теплой.
— Мне нравится у вас, — сказал Коля после некоторого раздумья, — но все же хотелось бы узнать, когда я смогу домой уйти?
— Не спеши, не спеши, паря, — улыбнулся Хрисанф Егорович, входя на веранду дома, — сначала тебе надо подлечиться, отлежаться, а там ужо и посмотрим, ты, как я понимаю, давно из дома. Не горюй, слышь. И не переживай по пустякам. Научись ждать — и тогда ты победишь!
— В чем?
— По жизни победителем будешь.
— А вы победитель?
— Да. Каждый, кто достигает желанного, и, если при этом, помогает ишо как-то другим, — победитель. Историю тебе сказать хочу, но потом, опосля. Да и ты сам-то, поди, ее знашь.
Тем временем оба зашли в дом и удобно расположились на лавках. К ним вышла женщина, одетая на манер дореволюционной крестьянки, в сорочке и сарафане. Молча указала им на дверь, они прошли — и очутились в комнате, меблированной старинной мебелью.
— Располагайся, — жестом указал на диван Хрисанф Егорович.
Коля присел.
— Ну, какие новости тама, откуда ты родом, какие дела на приходе творятся?
— Не знаю, — смутился мальчик.
— Не православный, что ли? А крест-то вон, какой на тебе! Просто так повесил, что ли?
— Да нет, не так хотел сказать, в общем, крещенный.
— Раз крещенный, значит, должон знать, чем живут, дышат. Что в умах-то нынче творится?
— Не знаю.
— Ты читать, что ли, не умеешь?
— Да умею я, умею. Просто не интересуюсь я этим, понимаете?
— Как так не интересуешься? А чем живешь?
— Учусь в школе.
— Значит, учишься.
— Да.
— Учеба — это хорошо. Особливо если молитву перед учением читать будешь, да с душой, с болью к наукам подходи. Благородное это дело, скажу я тебе. А все потому, что людям нужное. Нонче все науки в почете, а более всех — лечебные. Главное, не огрубеть бы тебе, душой-то. А то вон наш барин в Петенбург сынка отправил, жалованье посылал большое, а вышло-то зазря все, сын наукам-то обучиться обучился, только хамом редким стал, а когда что не по нем, так все в доме колотит, бьет, Петровым постом, вон, пасеку поджег…
Коля и Хрисанф Егорович проговорили до глубокого вечера. Вечером в их комнату дверь открылась, вошли две женщины с подносами в руках и принесли сытный ужин. Мальчик направился к рукомойнику, который стоял тут же в углу, а Хрисанф Егорович назвал одну из вошедших Варей и попросил портянки постирать.
— И, смотри мне, чтобы к утру были сухими! — строго наказал он.
После этих слов оба принялись за еду. Ели долго и молча, у Коли давно, пожалуй, не было такого аппетита.
— А там что? — спросил у Хрисанфа Егоровича, указывая на кувшин.
— Козье молоко. А ты что на ночь пьешь? Я так думаю: от квасу живот может пучить, а вот козье молоко в самый раз. Тепленькое ишшо, пей, давай, не стесняйся. Мужик ты али хто? Хотя и мелкий ты ишшо.
Мальчик довольно улыбнулся и взял кувшин.
— Ну, вот и поужинали, слава тебе, Господи! — с этими словами Хрисанф Егорович поднялся из-за стола, перекрестился и начал громко читать молитву «Отче наш». Коля смущенно повторял за ним, глядя на образ Спасителя.
После молитвы зашли те же самые две женщины, убрали со стола.
— Ну а теперь ложитесь спать, не переутомляйте свои головушки.
— Спокойной ночи, — сказала одна из них, и обе направились к выходу.
— Покойной, покойной ночицы и вам, — пробубнил Хрисанф Егорович, и принялся раздеваться. Вслед за ним начал быстро сбрасывать с себя одежду Николай. Как только они улеглись в мягкие кровати, Хрисанф Егорович надрывисто закричал:
— Варя, Варвара, айда, потуши свет, а то мы чего-то забыли!
— Хрисанф Егорович! — позвал мальчик!
— Чего тебе?
— Хрисанф Егорович, а вам вопрос можно задать?
— Давай, коли не жалко…
— Хрисанф Егорович, у меня друзья потерялись в горах. Мы сюда шли вчетвером, а так вышло, что оказался я один. Мне нужно их найти…
— Знашь что, скажу тебе прямо: я сразу тебя узнал, никакой ты не Николай, а Пронька — сын цыбинского помещика, люди сказывали, что ты часто любишь блудить по нашим ободским лесам, но не боись, ничего тебе будет, о твоей болезни мы наслышаны, помоги тебе, Господи, блаженный Прокофий. Да и не серчай на меня, я гонца послал в ваш уезд, завтра он у вас уже будет, известит папеньку твого, а в воскресенье, глядишь, и заберут тебя. А до воскресенья от меня ни ногой, у нас все о твоих причудах знают, так что сбежать не дадим. Рано тебе странничать, хотя, если на то воля Божья…
Коля ошарашенно молчал. «Вот тебе на, — думал он, — вторую ночь без мамы, а уже в такие приключения впутался. Как отсюда выбраться? Сбежать? Вряд ли получится…» Еще какое-то время усталый мальчик глядел в окно, не думая совершенно ни о чем, слушая рассуждения своего спутника, а потом быстро уснул.
В ту ночь ему снилась гора, на которую он пытался забраться. Ее поверхность была абсолютно гладкой и, как только путешественнику начинало казаться, что он достиг вершины, то тут же съезжал с нее вниз, безжалостно обдирая себе руки и ноги. Вконец измученный, он проснулся. Вокруг начиналось утро. Хрисанфа Егоровича в комнате не было. Его кровать была заправлена. На столе стоял завтрак: кувшин с парным молоком, еще теплые ватрушки, блинчики и картошка. Коля спешно умылся и принялся за еду. «Интересно, почему меня одного оставили? — думал он про себя. — А раз так беспечно отнеслись ко мне, значит, или убежать отсюда просто невозможно».
Долго ломать над этим ему не пришлось, дверь открылась, и вошедшая женщина, убирая со стола, протянула записку. Огромными буквами на плотной бумаге было выведено следующее:
«Никола!
Ты уж шибко не обижайся, что я тебя одного оставил. Уж больно охота на сенокосе поработать, на людей посмотреть. Ты, если хочешь, можешь тоже к нам присоединиться. Скажи Варе — она тебя и отведет. Ну а не хочешь — почитай книжки, Варя тебе мою библиотеку покажет. Ну, бывай, не скучай. Жди меня к ужину.
Твой Х.Е.».
Мальчик задумался. Ему не очень хотелось смотреть на библиотеку — чего он там, спрашивается, не видел, — а вот с людьми пообщаться было бы интересно. Раз Хрисанф Егорович оставил его, можно сказать пришельца, ради такого дела, значит, это что-то важное. Немного помешкав, Николай выбрал сенокос.
— Варя! — позвал он.
В следующую минуту дверь открылась, и вошла рыжеволосая женщина.
— Звали? — спросила она, в упор глядя на мальчика.
Роса уже давно спала, когда Коля с Варварой вышли за ворота города. На хорошо ухоженном поле виднелась тропинка, по ней они и пошли, распугивая перепелов. Сначала они перешли поле, потом вошли в лесок, после им предстояло пересечь небольшую речку.
— Может, привал? — спросил мальчик, помогая Варваре сойти с жерди.
— Да нет, Никола, уже пришли, вон наши здесь. А тама уж, пожалуйста, сами решайте, будете на привал устраиваться али нет.
Коля посмотрел вперед и глазам своим не поверил: на поле работало около тысячи человек. Мужчины с бородами до живота, молча в ряд, косили траву. Все они, как на подбор, были одеты в рубахи из грубой ткани навыпуск, у некоторых повязанные поясами. Бороды развевались на ветру, придавая своим обладателям вид былинных богатырей. Николай с Варварой поднялись на пригорок, стайка молодых девушек остановилась, все они внимательно посмотрели на мальчика, а потом раздалось зычное:
— Девчата, а ну за работу! Потом будете отдыхать. Чай хлопца, что ли, не видали? А ты, Марфуша, что рот разинула? Стога, думаешь, сами будут укладываться? Работать. Работать, быстро! Не лентяйничать!
Девушки охотно принялись за работу, затянув протяжную песню:
Милый мой, дорогой, сердечный…
Ты поклялся мне в любови вечной…
Ты поклялся и душой, и телом.
Да, видать, твоя любовь сгорела…
— Ишь, ты какую поют, интересно, кто сложил? — задал вопрос один из мужчин.
— Да никак Валька-хромой, — отозвался второй.
— Нет, не Валька, — заметил третий, — Любава сложила, моя племянница.
— Что? Любава? Твоя племянница? — тут из-за спин вышел Хрисанф Егорович. — Да это кто ж ее так обидел-то?
— Никто ее не обидел, просто песня так сочинилась — откликнулись девчата почти хором.
— Как это так сочинилась? Раз баба сложила, значит, ее обидели. Просто так ни одна на себя наговаривать не станет!
— Мужики! А чего это мы кипишимся? — закричал светловолосый жилистый парень. Давайте позовем Любаву, да спросим, пусть сама все скажет, не таясь. Если кто обидел — с ним и разберемся.
— Да, давайте, зовите Любаву, — проговорил Хрисанф Егорович.