И.Г. СтариновКнига 1.Записки диверсанта
Предисловие
… Уже много лет, по возвращении с боевых, я забегаю к Илье Григорьевичу обсудить детали некоторых проведенных специальных операций и выслушать его советы.
Так и в конце января 1995 года, совершенно взвинченный увиденным в Грозном, я пришел к «Деду». Внимательно выслушав мой горестный рассказ, Илья Григорьевич заметил:
— Если бы чеченцы владели стратегией и тактикой партизанской войны, результаты оказались гораздо плачевней. Беда в том, что похоже, наши самодовольные генералы также не имеют об этом ни малейшего понятия!
Тогда и зародилась у Ильи Григорьевича идея написать эту книгу. Понятно, что пока шла война в Чечне, книга не могла увидеть свет.
Рукопись составила около 800 страниц. Поэтому решили разбить ее на две части. Первую книгу постараемся выпустить ко Дню Победы, а вторую ко 2–му августа, когда Илье Григорьевичу исполнится 97 лет.
Эркебек Абдулаев
Уважаемый читатель!
Весной 1997 года Альманах «Вымпел» предложил твоему вниманию книгу Ильи Григорьевича Старинова «Записки диверсанта».
Воспоминания И. Г. Старинова, которому идет девяносто девятый год, привлекли внимание общественности у нас в России и многих наблюдателей за рубежом. В течение 1997–1998 годов в редакцию систематически поступали телефонные звонки от читателей: когда выйдет вторая книга?
И. Г. Старинов, превозмогая все трудности и преграды, упорно работал над своим архивом и другими источниками, проверяя достоверность событий, правильность своих суждений и выводов. Его суровые оценки действий И. В. Сталина, Г. К. Жукова, К. Е. Ворошилова и других по подготовке и руководству партизанским движением в Годы Великой Отечественной войны оправданы огромными жертвами нашего народа и звучат как предостережение и справедливый урок нынешнему руководству России.
Если мы хотим сберечь свое Отечество, необходимо помочь Президенту и правительству осознать всю глубину и опасность стратегического перенапряжения страны, восстановить социальный контакт с вооруженными силами, стать подотчетными народу, преобразовать стиль и структуру управления страной и армией в новой геополитической ситуации и преодолеть ведущий к взрыву застой в военной реформе.
Предлагая вниманию читателя вторую книгу размышлений старейшего партизана–диверсанта И. Г. Старинова «Мины замедленного действия», редколлегия полагает что читатель еще раз вернется к первой книге, внимательно прочтет вторую и новыми глазами будет смотреть на прошлое своих отцов и дедов, не вернувшихся с войны домой.
Будь внимателен, читатель, тебя еще многое ждет впереди!
Редколлегия Альманаха «Вымпел».
Часть I.Мины ждут своего часа
Глава 1.Накануне революции
В 1916 году в стране назревало недовольство войной. Начались перебои с продовольствием. Росли цены, хоть на копейки, но росли. Да и та копейка не чета нынешнему рублю.
В тот год я провалился по закону божьему на экзамене за седьмой класс народ был по большей части неграмотным. Семь классов образования было очень много. Да и где было учиться? До ближайшей школы было 30 верст ходу.
Меня один знакомый рекомендовал в Губернское правление. Туда я поступил, выдержав конкурс на замещение вакантной должности писаря–регистратора. В мои обязанности входило регистрировать входящую–исходящую документацию и уметь кратко излагать содержание писем.
Потом другой благодетель способствовал моему переводу на должность делопроизводителя при Тверском губернском правлении по снабжению армии обувью. Руководил, этой работой предводитель дворянства Панафидин — удивительно дельный и образованный человек.
Так я работал до Октябрьской революции. Я жил на улице Грабиловке. Но несмотря на то, что прожил здесь три года, на нашей улице никого не ограбили.
Февральская революция вспыхнула для меня внезапно. Началось восстание рабочих крупных предприятий. Народ вышел на улицы. Восставшие убили вице–губернатора, нескольких жандармов и, главное, сожгли охранное отделение — здание, где сосредоточивались все документы контрразведки.
Вместе с любопытствующей публикой довелось побывать на экскурсии в местной тюрьме и даже отобедать там. Кормили заключенных в ту пору, надо сказать, неплохо.
После Октябрьской революции Панафидин уехал. Все руководство разбежалось. Я остался вместе с пятью–шестью писарями заведовать делопроизводством. К 1918 году я стал заведующим производства.
Шла национализация. Проводилось это, надо сказать, довольно вежливо. Старым хозяевам предлагались должности технических руководителей. Директорами назначались рабочие.
Эти фабриканты, как я видел, жили довольно скромно. В большинстве случаев они смирились со своим положением. Те, кто не смирился, уходили или участвовали в саботаже, но таких случаев я видел мало.
Работа у меня шла неплохо. В июне положение с продовольствием не улучшилось, но зато вместо двенадцатичасового рабочего дня ввели восьмичасовой, ввели отпуска. Тут началась гражданская война и меня призвали в армию. В течение месяца нас обучали незаметно проникать и оставаться незримым в тылу противника.
Глава 2.1919 год
Август. Жаркий день. На холмистой равнине южнее города Корочи Курской губернии то и дело вспыхивают черные столбы артиллерийских разрывов. Торопливо стучат пулеметы.
Я лежу в окопе и вижу, как слева, на фланге роты, поднимаются и бегут вперед бойцы. Пора и нашему взводу! Опираюсь на левую руку, подтягиваюсь, вскакиваю и вместе с товарищами тоже бегу вперед. Глаза заливает пот. Ладони срастаются с винтовкой.
— Урр… А–а-а–а! — несется над полем. Повизгивают пули. Словно споткнувшись или натолкнувшись на невидимую стену, падает сосед. Скорее на землю! Прижаться на миг к теплой запыленной траве, где как ни в чем не бывало ползают по стебелькам букашки с полированными крылышками! Передохнуть, переждать, чтобы через минуту, обманув смерть, снова броситься навстречу взрывам и пулеметам!
Наш 20–й стрелковый полк атакует деникинцев. Перед фронтом полка — хотя и отборные, но уже обессиленные части марковской дивизии.
Неделю назад марковцы били нас, а теперь господам офицерам приходится туго. Обстрелянные, исполненные ненависти, мы рвемся вперед. Сваливаемся в оставленные врагом окопы.
— Занять оборону!.. Занять оборону!.. — передают по цепи приказ.
Только теперь я чувствую боль в ноге. Нагнулся — по обмотке расползается пятно крови. Ниже колена жжет огнем: в голень впился осколок снаряда.
К вечеру нас сменяют. Прихрамывая, бреду вместе с другими бойцами к домикам на окраине Корочи. Тут, на полу одной из хат, мы вповалку спим до утра. Только сон у меня беспокойный. В раненой ноге что‑то сверлит и дергает. На рассвете, с трудом задрав штанину, вижу, что голень распухла и воспалилась. Пробую встать. Куда там! От боли чуть не грохаюсь на пол. Голова кружится. Перед глазами разноцветные пятна.
— Н–да… Вон как тебя… — озабоченно говорит отделенный. — Надо в лазарет.
Везут в лазарет. В вагоне военно–санитарного поезда запах йодоформа, гнойных ран, запекшейся крови. Стоны, бред.
Еле ползем от станции к станции.
Под Ельцом едва не попадаем в лапы прорвавшихся через фронт казаков Мамонтова.
Кто может ходить — выбираются в тамбуры, проталкиваются к окнам, костерят врачей и санитаров, требуют, чтобы дали оружие.
Но поезд благополучно проскакивает опасный перегон. Еще день — и мы в Туле. Тут хороший госпиталь, тут мне помогут!
Однако лица врачей, осматривающих ногу, хмуры, непроницаемы. Они переглядываются, перебрасываются латинскими словами, а один с беспощадной ласковостью треплет по плечу:
— Нужна ампутация, дорогой. Выше колена. Согласны?
Ампутация? Это значит, ногу отрежут? В девятнадцать лет не смогу ходить, как все люди? Стану калекой? Одним из тех, кто по–птичьи прыгает на костылях, елозит по мостовым? Нет! Резать не дам!
— А нельзя вылечить, доктор? — с отчаянием спрашиваю я.
Хирург пожимает плечами:
— Начнется общее заражение крови — умрете..
— Ну и пусть! Пусть!.. Да ведь, может, еще и выживу?..
В палате лежу ничком, подавленный и растерянный. Как же так? Махонький осколочек, — и вдруг отрезать всю ногу. Неужели придется соглашаться?
— А ну покажись!
Возле койки стоит пожилой военный фельдшер Иван Сергеевич. Откинув тоненькое серое одеяло, он внимательно осматривает мою правую, уже распухшую, как бревно, ногу.
Сейчас выругает, назовет дикарем за то, что не послушал врача.
— Молодец, что не дал ампутировать! — говорит Иван Сергеевич. — Разве это гангрена? Вылечим!
Не верю своим ушам. А Иван Сергеевич уже приказывает санитарке принести чистые бинты.
— Чтобы жар уменьшить, обложу твою ногу подорожником, вояка! — утешает фельдшер. — Хотя наука и не жалует это бабкино средство, оно верно действует. Не горюй!
И Иван Сергеевич лечит меня по–своему, часто меняя повязку с компрессом из подорожника. Впрочем, ничего другого, более радикального, в госпитале, похоже, и нет.
Молодой хирург на обходах недоверчиво хмыкает, но не ругает фельдшера, доверяя его большому опыту.
И чудо свершается. Температура начинает падать, жжение в голени постепенно слабеет.
По ночам в заснувшей палате, слушая далекие гудки паровозов, я вижу всю свою короткую жизнь. Гудки напоминают о будке, где год тому назад жила наша большая, в восемь человек, семья, перебивающаяся из кулька в рогожу. Разве на шестнадцать отцовских рублей в месяц прокормишь такую ораву? Работают в доме все. Мы, ребятишки, помогаем матери по хозяйству, пасем корову, старшие сезонничают на торфоразработках. И даже походы на реку Шошу, петляющую в лугах позади будки, даже прогулки в лес преследуют вполне определенные цели: наловить рыбы, набрать грибов и ягод, надрать коренья. Приходить с пустыми руками не положено, и совестно. Зато дороже любых подарков и развлечений — уважение старших, идущая из глубины сердца теплая родительская ласка…