Под этими скалами была какая-то деревянная пристань. Вдалеке в море показалось два, как говорили моряки, тральщика (я и до сих пор не понимаю, что это за корабли). Людей масса, все хотят уехать и бросились на ту пристань. Пристань поломалась и мы все упали в воду. Я плавать не умею, схватилась за какого-то моряка и прошу его, чтоб вытащил меня на берег. Он меня вынес на берег, я так и простояла всю ночь мокрая под скалами. Хоть и лето, а вся одежда мокрая, переодеться не во что, а рядом с морем холодно. А те тральщики к пристани так и не подошли, моряки бросились вплавь, и многие доплыли, но всех не забрали. Те, что вернулись, рассказывали: кто лез на борт, били по рукам, чтоб не лезли. Потом говорили, что эти тральщики дошли до Ялты и немцы их там потопили. Насколько это правда, я не знаю. Больше никто за нами не приезжал.
Глава 7. В ожидании эвакуации
Батареи взорвали, мы остались без боеприпасов, кое у кого были в руках автоматы. На нас шел танк, так какой-то моряк набрал в пазуху гранат и в руки взял четыре гранаты и бросился на тот танк. Танк взорвался, а моряк погиб. Кто он, как его фамилия, я не знаю, да и никто, наверное, не знает.
Однажды я шла из городка 35-й батареи из МСБ и в траве увидела 2 или 3 небольших разбитых ящиков с патронами. Я не понимала, к чему эти патроны, но набрала их в подол гимнастерки, конец гимнастерки в зубы, так и спустилась по веревке под скалы. Показала мужчинам те патроны, и они сказали, что это к автоматам. «Там еще есть?». «Да, есть». «Веди, показывай». И они забрали все патроны.
Под скалами собралось очень много людей, ведь вся Приморская армия и Черноморский флот ушли. Немцы летали над нами очень низко и строчили из пулеметов, под скалами была масса трупов. И вот заходит очередной самолет, мужчины открыли стрельбу из автоматов по нему. Он летел очень низко, и вдруг загорелся и упал. Больше немцы так низко над нами не летали.
Мы думали, что ночью за нами придет эскадра, и каждую ночь ее ждали. Каждую ночь мужчины поднимались наверх, у кого в руках еще были автоматы и гранаты – отбивали немцев, чтобы мы могли уехать.
Пришли две подводные лодки, и с 35-й батареи тайным ходом вышел весь старший комсостав батареи и Севастопольский горком, и ушли на лодках. А за нами обещали направить эскадру, которую они и не думали присылать. Октябрьского, который отвечал за оборону Севастополя, моряки не пустили на подводную лодку. Но он оставил себе в укрытии самолет. Моряки сказали Октябрському: «Довел нас до краха, теперь сами драпаете, а нас оставляете на растерзание немцам? Оставайтесь и Вы с нами». Но Октябрьский схитрил, он подговорил двух пехотных офицеров, и те сказали морякам, что получили телефонограмму от Сталина: арестовать Октябрського и доставить его в Москву на трибунал. Сняли с Октябрьского морскую фуражку, одели на него гражданскую кепку, накинули пехотную плащ-палатку и с автоматами повели его к самолету. А когда Октябрьский вышел с батареи, отдал приказ взорвать батарею, и все те 26 моряков погибли там на батарее. Лет шесть назад останки этих моряков нашли и захоронили ниже батареи.
В нашем МСБ был начальник по технике старший лейтенант Гринченко Николай, он с Полтавы. Подошел он ко мне проститься, потому что ночью идут в бой, задержать немцев: «Эскадра хоть Вас всех заберет, если нам не придется». С грустью все это говорил Николай. Сказал, что у него такое предчувствие, что он живет последние часы. И в ту же ночь в бою Николай Гринченко погиб, а долгожданная эскадра за нами все не приходила.
Еще мне хочется рассказать, как погиб Владимир Брицкий, с которым на лодке я подстрелила чайку. Тогда мы еще работали в штольне, шла операция, прибежала ко мне Тамара Литвиненко и говорит, что пришел Вовка Брицкий, хочет с тобой проститься, так как сегодня ночью они идут в бой. Я попросила Тамару, чтобы Вовка подождал, пока закончится операция, и я смогу на 10–15 минут подойти к нему. Но когда я после операции прибежала, Володи уже не было, поскольку у него не было времени меня ждать. Володя оставил мне две красивые, большие красные розы и письмо, в котором он со мной простился. В ту же ночь Владимир Брицкий погиб, а его письмо и подаренные розы я весь плен проносила с собой.
Так вот, под скалами масса людей, в море масса трупов. Трупов столько, что невозможно пройти. С нами под скалами были с чемоданами и жены офицеров, тоже хотели уехать. У нас уже есть нечего, пресной воды нет, перевязывать раненых нечем. Наверху образовалась воронка от бомбы, в ней была пресная вода. Мы ночью поднимались по веревке и пили там воду. Но немцы засекли нас и стали эту воронку обстреливать. Несколько человек так и осталось в этой воронке. Больше мы туда не ходили.
В море было очень много трупов, волны пригоняли их к берегу. Солнце печет, очень хочется пить. Я отошла подальше от трупов, набрала в котелок морской воды, а пить не могу. Какой-то мужчина дает мне сахар: «Расколоти, будет легче пить». Расколотила я тот сахар в котелке с морской водой, напилась, что-то горько-солено-сладкое, меня стошнило. После этой воды я заболела дизентерией.
Однажды кто-то из врачей подошел ко мне и говорит: «Шура, вон в той нише в скалах сидит начальник политотдела нашей дивизии Шафранский. Он тяжело ранен в голову, его нужно перевязать». «Чем же я его перевяжу?» – спрашиваю.
«Набери в котелок морской воды и теми же бинтами и салфетками перевяжешь его, только хорошо отмачивай, у него там лицо, глаза, ему очень больно». Я набрала в котелок воды, увидела Мусю Сулейманову и попросила ее помочь мне. Муся согласилась, и через трупы мы стали пробираться к нише. Кто-то из мужчин нам кричит: «Да становитесь на трупы, им уже не больно, только становитесь на грудь, а не на живот, он мягкий, а грудь твердая». Естественно, на трупы мы не становились. Добрались мы до ниши, я вошла первая, Муся не зашла и я подумала, что она не хочет со мной возиться. У Шафранского была забинтована вся голова, лицо вместе с глазами, он ничего не видел. Повязка вся пропиталась кровью и засохла. Когда я вошла, Шафранский спросил меня: кто вошел, зачем, кто я, как меня зовут, что буду делать. Я назвала ему свою фамилию, имя отчество, сказала, кто я, зачем пришла. Он рассказал, что сам с Ленинграда, а в Ленинграде семья в блокаде, и он о них ничего не знает и очень волнуется. Когда я сняла повязку, все лицо было обожженное и в мелких осколках, лицо опухшее, нос, глаза – все сплылось. Он ничего не видел, глаза не открывались. Те самые окровавленные салфетки я смочила в морской воде, тот самый окровавленный бинт скатала и сделала перевязку. Шафранский очень благодарил меня, что я облегчила ему страдания. Когда я вышла из ниши, то увидела, что Муся Сулейманова лежит убитая, ей осколком снесло череп. Мы уложили ее на плащ-палатку, положили туда два больших камня, чтобы она не всплыла, связали и опустили в море. Когда я вышла из ниши, солнце стояло высоко над горизонтом, и очень пахло трупами, было тяжело дышать.
С нами под скалами была и Мария Карповна Байда, она раненая лежала в МСБ. Ласкин Андрей Иванович – наш комдив, вывел ее из МСБ и сказал: «Сиди здесь и никуда не уходи, я приеду и заберу тебя на эвакуацию». Она ждала-ждала своего командира и уснула, а очнулась – у нее над головой немцы. Немцы куда-то побежали, а она спустилась под скалы. Немцы захватили в плен моряков, у них уже совсем не чем было стрелять. Немцы построили моряков над обрывом, их всех расстреляли, и трупы упали под скалы, туда, где мы сидели. Это была страшная картина. Моряки шли в бой на немцев с камнями в руках. Немцы очень боялись моряков, они называли их «Черные дьяволы».
И так мы просидели под скалами 7 дней, ждали обещанную эскадру, которую никто и не думал за нами посылать. Октябрьский сказал Сталину, что не стоит губить корабли из-за этих людей. На седьмой день немцы стояли наверху над нами и кричали: «Русь, ком!». Мы, естественно, сидели и не двигались. Когда они убедились, что мы уже не стреляем, т. к. уже нечем было, тогда немцы спустились под скалы и прикладами автоматов стали нас выгонять наверх. Привели с собой профессора Кофмана, не знаю, где они его поймали, и он нам переводил, что немцы хотят от нас. Так мы попали в плен. Но прежде, чем нас сдали в плен наши генералы, мы дали звание Героя двум городам – Одессе и Севастополю.
Глава 8. Плен
Профессор нам сказал, что нужно всех раненых поднять наверх. Раненых поднимали мужчины, кто мог, сам подымался. Наверху разделили – женщины отдельно, мужчины отдельно. Так как солнце было уже над закатом, то мы эту ночь провели около 35-ой батареи и утром нас пешком погнали в Севастополь, только не в город, а в Инкерман. Наверху около 35-ой батареи были сейфы с деньгами, какие-то ящики, мешки с рисом. Все это наши привезли из города, думали, что придет эскадра и все это увезем. Но увы, бомба попала в эти сейфы, деньги в крупных купюрах летели до неба, а оттуда летели на нас, но никто не поднял ни одной купюры. Он нам уже были не нужны. Запомнила красные купюры по 30 рублей вместе. А вот рис мы ели сырой, варить-то было негде. Помню, Надя Остапченко сняла с себя гимнастерку, завязала рукава и шею, набрала рис и всю дорогу несла на плечах этот рис. Набрали рис и другие женщины. Мужчин немцы построили и сказали: «Все евреи, три шага вперед». Кто вышел, в том числе были и наши врачи, всех погнали разминировать минные поля, где они все подорвались на минах. Кто не вышел, те остались живы. А нас через Инкерман, через горы, затем Бельбек гнали пешком, под солнцем, без воды в город Симферополь. Еще под скалами я заболела дизентерией, после того, как напилась морской воды с сахаром. Появились резкие боли в кишечнике, часты позывы в туалет, повысилась температура. Впереди и сзади нас шли колонны мужчин, мы шли посередине. Когда у меня появлялись позывы в туалет, женщины окружали меня, чтобы закрыть от глаз мужчин. Я приседала, из меня капнет несколько капель крови и все. Мы изнемогали от жары, а я еще и от болей и общей слабости. Мимо нас протекала речка Бельбек, мужчины бежали напиться воды. Кто побежал – всех расстреляли. Женщины от страха к речке не бежали. Сколько было убито мужчин, я не знаю. Кто не мог идти, тоже пристреливали. Я бросила шинель, сняла кирзовые сапоги, да еще и размер большой, не могла уже идти. Кто-то из женщин дала мне лосевые тапочки, я одела, и стало легче идти. Женщины меня поддерживают, говорят, чтоб не отставала, иначе немцы пристрелят. Я долго терпела, шла, сколько хватало сил и уже совсем изнемогла. Говорю, что уже больше не могу, пусть меня пристрелят. Я отошла в сторону под гору, легла животом на землю, закрыла глаза, чтобы не видеть, как в меня будут целиться с автомата. Лежу, жду выстрела, мимо проходят наши пленные мужчины. Слышу, кто-то из мужчин говорит: «Какая эта девочка была цветущая, и что от нее осталось». Думаю, жаль, нет зеркала, посмотреть, какая я стала. Слышу, что уже все прошли, топот утих, а меня еще не убили, и боюсь открыть глаза, думаю, наверное, все уйдут, тогда меня пристрелят. Какую-то минуту полежала, кто-то меня ногой толкает в бок, я посмотрела, надо мной стоит румын с автоматом, пожилой человек, виски седые. Показывает мне, чтобы я поднималась. А я полежала немного животом к земле, и боли в животе немного успокоились. Я поднялась, румын показывает – иди вперед. Думаю, хочет отвести меня от дороги и там расстреляет. А наши все уже ушли далеко за гору, и я их не вижу. Мне стало страшно. Румын мне что-то говорит, я не понимаю, только поняла «матка, матка». «