Моя мама?» – спрашиваю. «Мама, мама». Говорю: «Моя мама в Одесской области». «О, Одесса – румынише корош, немец не корош». Корош – поняла, что хороший. Показывает, чтобы я шла по дороге. Обошли мы эту гору, он мне показывает, что нужно идти под гору, смотрю, там наши. Подводит меня румын ближе к лагерю, наши все за проволокой колючей, мужчины отдельно, женщины отдельно. Это была остановка на ночь на окраине Бахчисарая. Наши увидели меня, обрадовались, что я жива. Особенно хорошо ко мне отнеслась Остапченко Надежда Ивановна. Она набрала в котелок воды, на костре сварила рис, а мужчины-врачи, один через проволоку передал мне марганец и сказал, сначала напиться марганца, а затем есть рисовую кашу. А другой мужчина передал мне флакончик опия и сказал: «Дайте этой девочке 8 капель опия и боли прекратятся». Все уже знали, что у меня дизентерия. После такого лечения я крепко уснула, утром проснулась, еще раз повторила то же самое лечение, и так я дошла до Симферополя.
В Симферополе нас загнали в какой-то лагерь, мы называли его картофельное поле. Там было большое здание, женщины все там поместились, но там мы переночевали одну или две ночи. Затем нас всех отправили в Симферопольскую тюрьму. В этой тюрьме я продолжала пить марганец и опий. Спасибо этим двум врачам-мужчинам и Остапченко Н. И. – у меня успокоились боли в животе, нормализовался стул. Когда мы были на картофельном поле, немцы искали среди нас Марию Карповну Байду. Ей присвоили звание Героя Советского Союза, и комдив поместил в дивизионную газету статью «Слава, слава Героине!» с ее портретом. Эта газета попала в руки немцам. Там был описан ее подвиг и не один. Вот, немцы и хотели с ней расправиться, убить. Мы ее постригли, в рот она взяла часы за щеку, будто у нее флюс, мы ей перевязали щеку, чтоб немцы ее не узнали. Однажды, немцы неожиданно зашли к нам, Мария быстро легла, мы набросали на нее свои шинели, всякие тряпки и сели на нее три женщины. Немцы с газетой в руках смотрели на ее портрет и каждой женщине вглядывались в лицо. Но им так и не удалось найти Марию.
В Симферопольской тюрьме нас продержали с 7 июля до сентября 1942 года. Затем нас погрузили в товарные вагоны и перевезли на Украину, станция Славута. Там был большой лагерь для мужчин и женщин. То были казармы нашей воинской части. Только после бомбежки там не было ни стекол в окнах, ни дверей. Мужчины от нас были отделены колючей проволокой. Женщин было около 500, мужчин было больше. Мы занимали один двухэтажный корпус. У мужчин было 2 или 3 корпуса. В поезде у меня снова появились сильные боли в животе, я стонала от боли. Мария Байда мне сказала, чтоб я запела песню и живот болеть не будет. И мы запели – песню подхватили все женщины вагона. Так мы долго пели, чтоб у меня не болел живот.
Когда нас привезли в Славуту, собралось много людей на вокзале. Мы еще сидели в вагонах, кто-то дал мне кусочек контурной карты и карандаш. Я написала записочку своей мамочке и сестричке, что я жива, попала в плен и сейчас нахожусь в Славуте. Нам сказали, что мы будем сидеть здесь в лагере. Я спросила у людей через вагонное окошко, опутанное проволокой, адрес. Славута, Каменец-Подольской области. Написала адрес и бросила эту записочку в окошко, и крикнула людям, чтоб передали эту записку моей маме. Какая-то женщина подхватила записку и она дошла до моей мамы. Люди передавали друг другу, из села в село, какой-то мужчина ехал на поезде и на станции Затишье крикнул, есть-ли кто на станции из села Краснополье, подбежал мужчина и крикнул, что он из села Краснополье. Так записка дошла до моей мамы. Когда я вернулась домой, мамочка мне показала записку и рассказала, как она к ней попала.
Итак, лагерь Славута. Мы все лежали на двухэтажных нарах, сбитых из досок, безо всяких матрасов и постели. На голых досках, у меня не было даже шинели. Кормили нас баландой запаренных отрубей или сорго, или с картофельных немытых очистков. Рядом с нашим корпусом были корпусы мужчин. Все корпусы были огорожены колючей проволокой и охранялись немецкими часовыми. На территории мужчин под открытым небом была плита, в которую вмуровали котел. Там варили нам баланду, и туда мы шли строем с котелками.
Прошел месяц сентябрь, начался октябрь, начались холода. Мне женщины говорят: «Шурочка, надвигается зима, а ты совсем раздетая». «А что же мне делать?» – спрашиваю. «Мужчины каждый день умирают, мы попросили, чтоб дали тебе шинель и обмотки с умершего. С обмоток сделаешь себе чулки.
Только тебе нужно один день не есть баланду, а отдавать мужчине, который передаст тебе шинель». Так я и сделала. Перебросили через проволоку мне шинель, я глянула, а там много вшей. Женщины развели костер и прожарили ее на костре. Но все равно, после этой шинели я заболела сыпным тифом. Пока я болела, Мария Байда убежала из лагеря. Немцы спросили у женщин, кто умеет шить. Мария сказала, что она портниха и попала в эту группу женщин. Когда немцы вели их через какой-то лесок, Мария и Ксения из Симферополя спрятались за деревьями. Когда группа ушла, они убежали в село и попросились, чтобы их спрятали. Там Мария попросила картошку, муку, соль (нам все варили без соли), улучила момент, когда часовой ушел далеко, бросила узел через проволоку, там была записка, что это мне – Арсеньевой А.Ф., и крикнула женщинам, чтобы передали это мне. Но мне передали только одну луковицу и немножко соли. Эта соль была вкуснее конфет, я ее смаковала во рту, как конфету. Затем Мария собрала у населения целый воз картофеля, немцы сказали, что сварят нам, а сами забрали картофель себе. Картофель везли через наш двор, мы набросились на воз и стали хватать хоть одну-две картошечки, но немцы начали бить нас, пока не вывезли воз со двора. Немцы ставили нас вокруг, и если кого-то вытолкнут на круг, то немцы хватали этих женщин и увозили на расстрел. Таким образом увезли нескольких женщин. Кто-то сильно в спину толкнул и меня и вытолкнул меня на этот круг и крикнули: «Комсомолка!». В тот же миг две женщины выбежали на круг и схватили меня за руки – одна с одной стороны, другая с другой и с истерическим криком «Нет, нет, нет!» потянули меня обратно в строй. Я была ошеломлена. Не знаю, кто меня толкнул на круг, и не знаю, кто меня забрал из этого круга. Потом я подходила и спрашивала женщин, кто меня забрал из этого круга. Мне одна женщина сказала: «Деточка, зачем тебе знать? Тебя спасли люди, скажи спасибо, не спрашивай, потому что и тем женщинам небезопасно. Молчи, так лучше будет». Я замолчала, очень хотела найти тех женщин, которые меня спасли, но так и не нашла. Хотелось поцеловать им руки.
Мы решили праздновать ноябрьские праздники. И вот утром 7 ноября 1942 года мы все собрались во дворе, там стоял какой-то стол. Вера Голяк, одесситка, залезла на этот стол, поздравила нас всех с праздником Великого Октября. Мы выкрикивали лозунги, сделали из какой-то красной кофты флаг, с этим флагом и с песней «Интернационал» пошли вокруг корпуса с демонстрацией. Немцы услышали песню, взбесились, прибежали и стали нас избивать. Мы все разбежались, но они нам 4 дня не давали не только еды, но и воды. Среди нас была врач-доцент Евгения Лазаревна Клем. Она нас всех держала, сказала всем лежать, не разговаривать, не тратить силы на разговоры. Мы все молча лежали. Вот так мы праздновали октябрьские праздники в плену.
Женщины не умирали так, как умирали мужчины. К мужским корпусам каждое утро подъезжали грузовые машины, и на эти машины бросали трупы мужчин, как дрова, один на другого. Выносили людей еще живых – он еще дышит, а его уже на грузовик бросают. Умирали от тифа, дизентерии, истощения.
Перед корпусами наши пленные мужчины, которые могли еще двигаться, копали большие ямы, в которые сбрасывали с грузовиков живых и мертвых наших военнопленных, слегка присыпали землей. Люди из местных говорили, что эти ямы дышали от живых людей. Местное население ночью откапывали эти ямы и вытаскивали живых людей, прятали их.
Немцы нас всегда называли «руссише швайне», «швайне рай» – русские свиньи, грязные свиньи.
Зимой 1943 года водили нас в баню. Снег выпал по колено, а у меня только лосевые тапочки. Баня была от нашего корпуса далеко, нужно было пройти мимо мужских корпусов, и там где-то в углу баня. Мои лосевые тапочки терялись в снегу, я их брала в руки и босиком по снегу шла в баню. В бане не топилось, вода в душе холодна, мыла нет. Мы раздевались, становились под душ, нас польют холодной водой, мы одевались и по снегу босыми ногами шли в корпус. В корпусах холодно, ни стекол, ни дверей. После такой бани все болели. Эти бани нам устраивали для издевательства.
Как-то мужчины решили удрать из этого лагеря, собралось 6 человек, среди них было 2 врача, летчик и 3 офицера. Они решили сделать подкоп из корпуса, где находились, за проволоку. Они уже много прокопали и выносили землю оттуда наружу. Немцы увидели эту землю и стали искать, откуда она. Нашли дырку, и этих офицеров бросили в подвал, куда наточили воды. И эти бедные офицеры зимой стояли по шею в воде. Утром они стояли перед нами, в чем мать родила, босые, а мы шли мимо них за баландой. Затем их снова бросали в подвал в ледяную воду. Два дня немцы выводили этих офицеров, а на третий они уже все были мертвые. Жаль, что нам никто не назвал их фамилии. Мне кажется, на этой площади в ямах до сих пор покоятся кости наших военнопленных. А может быть, местное население перезахоронило их. Я бы очень хотела узнать это.
В Славуте я еще не отошла от сыпного тифа, как заболела тропической малярией. Когда болела тифом, мне наголо остригли волосы, кто-то дал мне косыночку, и я так и ходила в этой косыночке. Мне сказали не говорить, что я болела тифом, мол, завелись вши, потому и остригла волосы. Иначе немцы убьют, они боятся тифа. Малярия меня трясла, каждый день сильный озноб, температура 41, а немцы собрались нас отправлять в Германию. У меня страшный озноб, зубы стучат. Подошла ко мне высокая женщина, черная, очень худенькая и дает мне три порошка хины. «Выпей, тебе будет легче». Я приняла три этих порошка и мне стало легче, перестало трясти, только слабость осталась.