— Кто же так стоит на шухере? — укоризненно шепнул ему Рауль Абрамович. — Надо было заблаговременно!
— Чччч! — прошипел Гена и припал ухом к двери. С полминуты все молчали.
— Вот он, закон бутерброда, — заметил Владлен Эдисонович. — А я уже пропотел. Мне бы выйти уже…
— Придется подождать, — шепотом сказал профессор. — Сейчас бабушки помоются и пойдут в бассейн. А мы вылезем — и через коридор в наше отделение. Сколько их там всего?
— Не знаю, — честно признался Гена. — Я услышал шорох, и сразу сюда. А они вон как быстро.
— Вода течет? Воду слышно?
Гена еще раз приложил ухо к двери — как вдруг дверь слегка дернулась. Гена подпрыгнул на месте, крепче вцепился в ручку и уперся тощей ногой в косяк. Я поспешил ему на помощь. С той стороны подергали еще пару раз.
— Выпустите меня! — взмолился Владлен Эдисонович. По его бакенбардам струился пот. — Я притворюсь японкой!
— На пол, Владлен, на пол! — скомандовал Рауль Абрамович. — Внизу легче.
Владлен Эдисонович принял положение лежа. Дверь больше не дергалась, но мы с Геной боялись ее отпустить — еще минуту не выпускали ручки и не отрывали ног от косяка. Рауль Абрамович тем временем обмотал вокруг себя оранжевое полотенце, а из маленького сделал подобие чадры.
— Всё спрятал, — сказал он. — Делайте так же. Ни одна бабушка не испугается.
Дверь рванулась с удвоенной силой. Мы с Геной вцепились в ручку что было мочи — но со второго рывка она оторвалась. Споткнувшись о лежащего на полу Владлена Эдисоновича, мы оба завалились в промежуток между полками и кирпичной стенкой, отгораживающей печь.
В дверях стоял давешний импозантный мужчина в резиновых сапогах. Округлив глаза, он смотрел на открывшуюся ему сцену из античной жизни. Патриций в оранжевой тоге, египетский сфинкс и два поверженных легионера.
— Мы перепутали, — сказал я, потирая ушибленный затылок. — Мы не умеем читать. Мы боялись испугать женщин. Извините, пожалуйста…
Глаза мужчины немножко сузились обратно.
— Ага, — сказал он. — Конечно…
Дверь закрылась.
— Ну вот, — сказал Рауль Абрамович, снимая с себя тогу и расстилая ее на полке. — Ложная тревога. Нет там никаких бабушек.
Поместив отломанную дверную ручку на кирпичи, мы покинули сауну. Владлен Эдисонович открыл дверь на улицу, ступил за порог — и вдруг молниеносно впрыгнул обратно, отдавив мне ногу.
— Там в воде кто-то сидит! — прошептал он. — Там бабушка!
— Через коридор! — скомандовал Рауль Абрамович. Мы бегом пересекли мыльню, вышли в предбанник и остановились под занавеской.
— Перебежками по одному, — сказал профессор. — Кто первый?
— Давайте я, — вызвался Владлен Эдисонович. Он высунул голову из дверей, повертел ей туда-сюда, прижал к паху полотенце и засеменил по дуге в соседний вход — но через две секунды прискакал обратно с изменившимся лицом.
— Там тоже бабушка! — сообщил он нам. — Везде бабушки!
— Что за ерунда? — пробормотал Рауль Абрамович. — Вадичек, иди разберись.
— Занавеску видите? — сказал я. — Какого она цвета?
— Хм… Теперь она синяя. А раньше была красная, я точно помню. Мы под синюю зашли, под мужскую.
— Ну вот. Раньше мужское отделение было там. А теперь здесь. Поскольку сауна у них одна, отделения меняются. До пяти часов сауна в женском, а после пяти — в мужском. Перевешивают занавески. Так часто делают.
— А нам не сказали?!
— Не сказали. Видимо, забыли. Этот дядька, наверное, нас и искал, чтобы сказать. А мы от него зачем-то спрятались.
— Получается, там вовсе не бабушка сидит, в бассейне?
— Выходит, не бабушка. Скорее, дедушка. Бабушки там, где наши вещи лежат. Потом попросим, чтобы их принесли.
— Правильно. А пока пошли к дедушке.
Уже ничего не боясь, мы выбрались на улицу, преодолели цепь каменных плит и оказались у бассейна. Из него торчала мужская голова с короткой стрижкой, упитанными щеками и узкими щегольскими усиками.
— Каничива, — сказал Рауль Абрамович и изобразил поклон. Голова на приветствие не ответила. Мы залезли в воду и расселись вдоль гранитных валунов, побросав на них свои полотенца.
— Татэма ий дэс, — еще раз обратился к голове профессор. Голова молчала. Профессор вздохнул и лег затылком на камень, устремив взгляд на небо. Оно начинало темнеть. Над горизонтом зажглась первая звезда.
— Это Марс или Венера? — полюбопытствовал Владлен Эдисонович.
— Юпитер, — авторитетно заявил Гена Сучков. — Там сейчас должен быть Юпитер.
— Да, — согласился Рауль Абрамович. — Теперь опять называется Юпитер.
— Что значит «опять»? — не понял Гена.
— Молодой еще, — усмехнулся профессор. — Не знает, как Юпитер назывался при коммунистах.
— А как?
— Юленинград!
Три русских живота синхронно подпрыгнули под водой и затряслись, гоня мощную волну. Дойдя до головы напротив, волна плеснула ей в ноздри и намочила усы. Бассейн еще дрожал от нашего хохота, как вдруг всё перекрыл недовольный хриплый рев:
— ЭЙГО ВАКАНННАЙ!!!
Сразу вслед за этим голова начала подниматься из воды — и нам открылась удивительная картина.
Непосредственно за человеческой головой шла голова рыбья. Вылезая из воды, она тянула за собой грациозно изогнувшееся туловище, мощный хвост и крутые волны, в которых рыба плескалась. Волны были синие с белыми барашками, а рыбу покрывала серебристая чешуя. С рыбой соседствовали два дракона с когтистыми лапами и длинными языками — они начинались на плечах, обвивали бицепсы и трицепсы, извивались на предплечьях и свешивали хвосты на запястья. Разглядеть, что было в паху, мешало полотенце. На ногах опять начинались разноцветные змеиные кольца, уходившие под воду.
Обладатель всей этой красоты, надменно выпрямившись, смотрел на нас, как розовый фламинго на белых червяков. Потом он повернулся задом, явив нашему взору потрясающий гибрид японской сакуры с запорожским дубом — это мощное древо цвело по всей его спине мелкими цветками, тут и там выкидывая сильно стилизованные желуди. Корни древа расползались по ягодицам и очень достоверно переходили в змеиные кольца. Покрытая чешуей нога шагнула за валуны, приняла на себя тяжесть тела — и вместе с другой змеиной ногой понесла всю эту выставку в мыльню.
— Что он сказал, Вадичек?
— Сказал, что не понимает английского языка.
— Так ведь мы… А, ну да, ему всё едино…
— Кто это такой вообще? — спросил Владлен Эдисонович. — Зачем так орать?
— Это местный мафиози. Якудза. Правда, Вадичек?
— Похоже на то. Только вот мизинец у него присутствует. Был бы отрублен, значит сто процентов якудза. А так только девяносто. Не исключено, что он никакой не якудза, а просто тимпира. Приблатненный.
— Ну, все равно… — пробормотал Владлен Эдисонович. — А ведь там у меня «Американ Экспресс»… Вы говорили, здесь нет воров и бандитов…
— Твой экспресс у бабушек, — успокоил его Рауль Абрамович. — Бабушки на страже. Мне вот интересно, почему у него рыба на груди.
— Это карп, — сказал я. — Символ мужества. Или богатства, не помню.
— А драконы?
— Драконы — символ чего угодно. Драконов где хочешь рисуй, не прогадаешь.
— А сакура чего символ?
— Сакура — символ Японии. Пора бы знать такие вещи.
— А, ну да… Вот видите, здесь даже уголовники чувствуют прекрасное. Даже у них все продумано. Своя эстетика, своя символика…
— У наших тоже символика, — хмуро отозвался Владлен Эдисонович. — Кинжал символизирует «смерть ментам». Черный квадрат — «от звонка до звонка». Паутина — «сижу за гоп-стоп». Белая корона — «пахан». Три точки — «петух»…
— Что ты, Владлен!.. — запротестовал Рауль Абрамович. — Как можно сравнивать?..
— А есть еще аббревиатуры! ЛЕБЕДУН — «любить ее буду, если даже уйдет навсегда». ТИГР — «товарищи, идем грабить ресторан». ДЖОН — «дома ждут одни несчастья». ПИПЛ — «первая и последняя любовь». ЛСД — «любовь стоит дорого»…
— Боже! — воскликнул профессор. — Откуда такие познания?
— А я знаю, как расшифровывается ЯПОНИЯ, — сказал вдруг Гена Сучков.
— Как?!
— «Я прощаю обиду, не измену, ясно?»
Дверь в мыльню открылась, и мы снова увидели татуированного посетителя. Уверенно ступая чешуйчатыми ногами по камням, он нес перед собой фанерный короб. Залез в бассейн, сел, поставил короб перед собой на воду. Из-за бортов поднималось узкое горлышко кувшина. Посетитель наклонил его, побулькал, вынул из короба бумажный стаканчик, опрокинул в рот и крякнул:
— УМЭ!
— Очень вкусно, — перевел я.
— Понятно, — кивнул Владлен Эдисонович. — Хочет, чтобы мы с ним вместе порадовались. Передайте ему, плиз, что я глубоко тронут. И пусть он еще выпьет.
— Да ладно, — сказал я. — Не станет он с фраерами разговаривать.
Татуированный меж тем снова наклонил емкость и булькал несколько дольше, производя в коробе какие-то манипуляции. Потом вернул кувшин в вертикальное положение и толкнул короб обеими руками от себя.
— НОМЭ!
Слегка покачиваясь, короб пересек бассейн и уткнулся в грудь Владлену Эдисоновичу. Внутри стояли четыре бумажных стаканчика, наполненных на треть, и мелкие коробочки с разной закуской.
— Угощает, — перевел я.
— Спасибо… Как «спасибо», забыл… Аригато?.. Аригато!!!.. Это сакэ?.. И даже горячее?.. О-о-о… Ралька, ты только попробуй!
— Я за рулем, — сказал Рауль Абрамович. — Хотя нет, давай, а то обидится…
Мы выпили, составили стаканы в пирамидку и с поклоном отправили короб обратно. Татуированный посетитель поймал его, налил, выпил, чем-то закусил. Потом наставил на нас указательный палец и спросил:
— Амэрика?
— Йес, — сказал Владлен Эдисонович.
— Ноу, — сказал Рауль Абрамович.
Татуированный недоуменно перевел взгляд на Гену Сучкова.
— Раша! — сказал Гена.
— А-а-а! — закивал татуированный. — Росиа!..
Он разобрал пирамидку, повторил разлитие и снова отправил короб в нашу сторону, выразительными знаками призвав нас не только пить, но и закусывать. Рауль Абрамович втихаря перелил свое сакэ в чужой стакан. Владлен Эдисонович тщательно исследовал содержимое коробочек.