Люся послушно хлопнула раз, хлопнула другой, потом зачем-то третий — и неожиданно застыла в молитвенной позе. Прошло с полминуты. Она все стояла, закрыв глаза и беззвучно шевеля губами. Я отошел в сторону, чтобы не мешать.
Время шло. Украинская девушка по имени Люся молилась японским богам. О чем — знали только она и боги.
Перекусив в маленькой лапшевне, мы поспешили назад. Всю обратную дорогу Люся дремала, откинувшись на спинку сидения. Без четверти шесть я доставил ее к дверям дома — он стоял в ста метрах от Макдональдса. Все одиннадцать девиц жили в пятикомнатной квартире на первом этаже. Войдя туда вслед за Люсей, я попал в обширную кухню. У захламленного стола сидела Моника в драном халате, дымила сигаретой и тасовала колоду карт.
— Привет, Шаляпин! — сказала она. — Будешь в очко играть на щелбаны? Люська, в душ за мной занимай. Я за Памелкой.
— Ладно, — сказал я. — Не буду вас смущать. Мойтесь, трудитесь.
— Спасибо за экскурсию, — сказала Люся. — Я тебе как-нибудь еще позвоню.
— Звони.
— Ха, — ухмыльнулась Моника. — Попал ты, Шаляпин!..
У моего дома меня встретил Федька Репейников. Пока я парковал машину, он топтался рядом с недовольным лицом и яростно тряс какой-то бумажкой. Когда же я наконец вылез, гневно затараторил:
— Нет, ты почитай! Ты вникни! Они готовы все распродать, эти ублюдки. Свое, не свое, исконное, не исконное — им без разницы. Лишь бы побольше загнать, лишь бы нахапать!
Бумажка оказалась распечаткой интернетовских новостей. Я прочитал:
Сегодня в Москву возвратилась российская правительственная делегация, посетившая Токио для встреч с представителями японского кабинета и деловых кругов. Итогом трехдневных консультаций явилось соглашение о предоставлении Японией долгосрочного кредита для реструктуризации российского внешнего долга. Российские политики, со своей стороны, обещали приложить максимум усилий для скорейшего разрешения территориальной проблемы. (ИТАР-ТАСС)
— Пидарасы! — крикнул Федька. — Политические проститутки!
— Господь с тобою, Федор, — сказал я. — Какие ж это проститутки? Это политические динамовцы. Проституцией они и близко столько не заработают. Успокойся, все будет хорошо.
— Точно? — недоверчиво спросил Федька, пряча бумажку в карман.
— Как пить дать.
— Ну, смотри… Кстати, раз уж о проституции зашла речь. По агентурным данным, в городе функционирует притон, где стриптизят русские девки. И не только стриптизят.
— Неужели?
— Абсолютно точно. Ты не слышал?
— О русских девках не слышал. О филиппинских слышал, еще о всяких других слышал — но не о русских.
— У меня Танька только через неделю вернется. Может, походим, поищем? Я не знаю, где это конкретно, а ты говорить умеешь. Язык до Киева доведет.
— Зачем тебе до Киева?
— Ты не подумай чего. Я человек серьезный. Просто интересно взглянуть, как они тут устроились. Посоветовать чего, помочь. А там видно будет.
— Не факт, что найдем. И не факт, что пустят. К тому же, такие заведения часто лежат под якудзой. Потом сам будешь не рад, что связался.
— С тобой всегда так. Никакого энтузиазма. Ладно, пошли кино смотреть.
— «Полицейская академия четыре»?
— Нет, «Эммануэль пять».
— Извини, Федор, не могу. Дела.
— Э-э-э-э-э… — Федька скривился, махнул рукой и грустно побрел вдоль невысокой бамбуковой ограды, давя ботинками случайных кузнечиков, цепляясь локтем за кусты китайской розы и гоня из ноздрей дразнящие запахи поздней весны.
Люся позвонила через три дня. Я сидел в своем кабинете за компьютером.
— Привет, — сказала она. — У меня опять дэйто отменилось. Можем вместе пообедать.
— Только что обедал.
— Тогда кофе попьем. Ну давай! Я в бассейне, возле гимназии, напротив костёла.
— Стоп-стоп-стоп, — сказал я. — Какой еще гимназии? И какого костёла?
— Там написано: «гимназиум».
— Это значит «спортивный зал».
— Допустим. Но костёл-то ты должен знать, его все знают!
— Какой костёл? Откуда тут костёл?
— Ну, «кастл» — знаешь?
— Замок, что ли?
— Может, и замок… Ну, ты понял, где это?..
Призамковый ров зеленел ряской. На стоянке спортклуба места не нашлось, и я припарковался на краю рва. Запер машину, пересек проезжую часть, подошел к зданию бассейна. Люся с распущенными влажными волосами сидела на скамейке.
— Как поплавалось?
— Замечательно. Ты ж понимаешь, нам все равно пить приходится ежедневно, как ни хитри. Поплаваешь — хоть немножко здоровья вернешь. А тут и сауна есть, вообще хорошо.
— Проголодалась?
— Не очень. Здесь кофейня рядом…
Со второго этажа кофейни открывался дивный вид на многоярусную замковую башню с загнутыми черепичными скатами. Мы сели у окна, заказали по чашке капучино.
— А я думала, это костёл, — задумчиво сказала Люся, глядя сквозь стекло.
— У тебя неправильные кексы. Совсем не показывают тебе Японию.
— Нет, водили как-то… Только я не врубилась, что это замок. А так конечно… Рестораны, магазины… Ну так мы ведь и не туристы, мы работать приехали.
Принесли кофе. Люся вынула из чашки палочку корицы, сняла с нее языком пузырчатую пенку.
— А знаешь, у нас в «Винусе» скоро шест поставят!
— Шест?
— Не видел, как у шеста танцуют?
— В кино видел.
— Теперь в натуре увидишь! Я пока из принципа не танцую, а как шест поставят, сразу начну. Я в Киеве только на шесте работала. Знаешь, какой кайф!
— А в чем кайф?
— О-о-о-о-о! Ты не понимаешь! Там столько трюков! Это такая акробатика! Если еще музыку грамотно подобрать, то вообще! Представь: сначала всё так медленно, спокойно, никто ничего не ждет… А потом гитара как взвоет! А ты как закрутишься! Просто конец света. Тэнчик обещает в июне сделать.
— Кто обещает?
— Тэнчик. Ну, директор. По-японски «тэнчо», так мы его тэнчиком зовем. Он у нас хороший. Все понимает. Говорит: девчонки, не стройте иллюзий, вы здесь как обезьяны в зоопарке. И смотреть на вас ходят тоже обезьяны. Так свою работу и воспринимайте. Потому что всерьез ее воспринимать — это чокнешься.
— Мудрый человек.
— Ну правильно же? Крокодил Гена работал в зоопарке крокодилом, а мы работаем белыми девками. Что такого? Я раньше бухгалтером была в одной конторе — десять начальников, сто проверяющих, денег никаких… Как вспомню, так мутит. Уж лучше здесь. Сейчас доработаю свои полгода, дома немного отдохну — и опять в Японию. Заказов много набираю, должны точно взять.
— Это от заказов зависит?
— Ну, естественно. Все записывается, все учитывается. У Синди заказов много, так ей прямо здесь контракт продлевают. И Барби тоже…
— Откуда такие имена: Синди, Барби?..
— Это не имена, это клички. Сценические псевдонимы. Чтоб японцам было легче выговаривать. И чтоб нам самим друг друга различать. А то у нас пять Светок, три Оксаны, две Наташки… Одна только я Люся.
— Игра по схеме «три-пять-два».
— Ага. И еще чтоб красивее было. «Светлана» на японское ухо — не круто. Вот «Барби» — круто. А «Оксана» по-японски, сам понимаешь, звучит как «окусан», то есть «жена», и это уже вообще никуда не годится.
— А у тебя псевдоним есть?
— Есть. Рита.
— Не понял. Была Люся, стала Рита? Шило на мыло какое-то.
— Кексы говорят: красиво звучит.
— Черт знает что. Лучше знаешь, какой псевдоним возьми?
— Какой?
— Пенелопа.
— Почему Пенелопа?
— Потому что Пенелопа, согласно Гомеру, продинамила целую кучу женихов.
— Да, я помню. А потом пришел Одиссей и всех замочил.
— И лишил Пенелопу заработка.
— Ха!.. Ну ты прикольщик!..
Запищала трубка.
— Моси-моси! — сказала Люся. — Хелоу!.. Йес… Йес… Ноу… Ин ван плэйс… Элоун… Оунли ми… Хонто… Ай сэд хонто!.. Ноу… Ноу… Ай сэд ноу!.. Хонто… Йес… Окей… Бай-бай.
Вернув трубку в сумочку, она тяжело вздохнула.
— Господи, что мне с ним делать…
— Жених? Все тот же?
Она покивала и некоторое время сидела молча, гоняя кончиком ложки кофейно-пенистые волны. Я повернул голову к окну и следил, как на черепичных башенных скатах играют солнечные блики, а на самой крыше тянут изогнутые хвосты два мифических дельфина.
— Ты знаешь, — произнесла Люся, кладя ложку на блюдце, — я последнее время замечаю за собой странную вещь.
— Какую?
— Иногда чувствую, что мне его жалко.
— Да уж… — сказал я. — Какая-то совершенно внеэкономическая категория. «Жалко»… Абсолютно непроизводственный термин. По какой статье будем проводить? Что говорит по этому поводу теория бухгалтерского учета?
— Ты понимаешь, обычный жених так долго не выдерживает. Когда видит, что ничего не светит, переключается на других девок или вообще пропадает. А этот…
— Влюбился?
— Даже не знаю… Как они, такие скебешные, могут влюбляться? Тут другое слово нужно.
— Зациклился? Заклинился? Запал? Подсел? Подвис?
— Да, вот что-то такое… Ну сам посуди: приходит чуть ли не каждый день, с девяти до трех ночи, и на все это время делает мне заказ. Считай: четыре сэнки плюс две, и все это на шесть часов — получается тридцать шесть тыщ за вечер. Умножь на тридцать дней — миллион! Откуда деньги?
— Может, он якудза?
— Кто, этот очкарик? Он инженер какой-то. Что-то там чертит, я не вникала…
— В серьезной компании могут хорошо платить.
— Да, он говорил, что сделал изобретение и его наградили. Ну и потратил бы с умом! Так нет же, будет каждый вечер на голые титьки пялиться и канючить: «Ай вонт ю!»… «Плиз би май вайф!»… Придурок…
— Значит, жалко?
— Ну да! Ты не поверишь: я его один раз даже поцеловала!
— Не может быть.
— Я тебе говорю! Просто подумала: ну совсем же измучился парень, надо хоть чем-нибудь порадовать. Выпила побольше водки, собралась с духом… Блин, чуть не стошнило. Они вообще целоваться не умеют!