ку из Петербурга на родину. Мне хотелось помочь как-нибудь, и я отправился к градоначальнику, которым был тогда фон Валь, известный жидоед. Чтобы подкрепить моё ходатайство, я заявил, что девушка эта моя родственница. Видя перед собою молодого подпоручика в парадной форме, Валь вдруг весело и игриво подмигнул мне одним глазом: понимаем, мол, с какой стороны «молодая жидовочка» приходится родственницей молодому офицеру, и прибавил: пожалуй, пользуйтесь, оставляю вам вашу «родственницу». Я даже не сразу понял игривость этого намёка и только после догадался о его заблуждении. Всё же я остался доволен исходом моего ходатайства.
Полагаю уместным привести здесь ещё один эпизод, который чуть не стоил мне окончания академии. Когда я приехал в Петербург для держания экзамена, я отправился однажды с женой моего брата на музыку в Павловск. Моей belle soeur захотелось почему-то заговорить со мною на еврейском жаргоне, - хотя она сама, да и вся семья брата, не знали иного языка, как только язык русский. Надо же было, чтобы рядом с нами сидел профессор академии полковник Кублицкий, который, видимо, очень удивился, видя офицера, беседующего с дамой на еврейском жаргоне. Судьбе угодно было, чтобы при окончании академии я для полевой поездки попал как раз к Кублицкому, известному юдофобу. До того времени Кублицкий не имел ни случая, ни возможности вредить мне. Но когда я очутился в его партии, при выпуске из академии он цинично и открыто придрался ко всем моим работам, стараясь всеми мерами преградить мне дорогу в Генеральный штаб. Моим товарищам по группе, Зайончковскому, Короткевичу и другим, хорошо видны были эти придирки, возмущавшие чувство справедливости. Заступником за меня и за попранную правду выступал всегда Короткевич, с которым я долго жил вместе и который, поэтому, знал меня насквозь, знал всю мою подноготную, мою мораль, психику - всё, что хотите; и только благодаря критическому отношению товарищей к пристрастному и придирчивому отношению начальника, который не мог меня знать и только догадывался о моём происхождении, Кублицкий не мог повредить мне настолько, сколько ему это хотелось. Всё же, благодаря его усилиям, мне при выпуске из академии не хватило двух сотых балла для первого разряда; но Драгомиров дал мне такую выдающуюся аттестацию, что я был переведён в Генеральный штаб даже раньше моих сверстников по первому разряду.
Глава VI. Жизнь и служба в Генеральном штабе
Командирование на Кавказ. Скандальный эпизод пребывания Александра III на Кавказе. Быт кавказских войск. Командирование на персидскую границу. Гибельные стоянки войск в Туркмении. Назначение в Забайкалье. Путешествие на лошадях по Сибири. Встреча с каторжными и ссыльными знаменитостями. Езда по «ныркам» и по «верёвочке». Общий колорит жизни в Сибири того времени. Путешествие по Сибири с караваном золота. Путешествие на Дальний Восток сплавом и на плотах.
Служба офицера Генерального штаба давно уже прослыла притчей во языцех по своей разнообразности и подвижности. Какие только поручения ни даются этим привилегированным офицерам, и где только им ни приходится побывать по делам службы.
Пришлось и мне, частью по служебным поручениям, иногда по собственным побуждениям или попутно, исколесить из конца в конец всю Сибирь на лошадях четыре раза, да по железной дороге два раза; верхом и пешком пробираться по непроходимым тайгам Забайкалья, Приамурья и побережьям Великого океана; переваливать верхом и пешком через высочайшие вершины Памирских и Кашгарских гор; подолгу бродить в безжизненных пустынях туркменских и закаспийских и побывать во многих трущобах Кавказа, участвуя в облавах и поимках местных разбойников.
Также, отчасти благодаря служебным командировкам, удалось мне совершить путешествие кругосветное и вокруг материка Азии, побывать в Индии, Египте, Китае, Японии, Америке, Аравии и почти во всех государствах Западной Европы; во главе особой научной экспедиции мне пришлось исследовать Маньчжурию и первым, на пароходе, бороздить воды р. Сунгари, на пустынном берегу которой многолюдная орочонская депутация приветствовала меня на том самом месте, которое указано было мною для постройки города, где и стоит теперь город Харбин; побывал в гостях у бухарского эмира, и, в виду гостя духовного, восседал на буддийском «дацане» (монастыре) во время устроенного для меня торжественного богослужения.
Во всех этих путешествиях, поездках и скитаниях я, отчасти по обязанностям службы, отчасти по собственной любознательности, знакомился с местной жизнью новых стран и народов, тщательно занося в свои записки всё достойное внимания. Это-то последнее обстоятельство побуждает меня поделиться с читателями более выдающимися впечатлениями и выводами, которые представляются мне тем более поучительными и интересными, что некоторые страны, в особенности наши окраины, мне пришлось посетить дважды, притом при совершенно изменившейся обстановке. Например, Сибирь, Дальний Восток мне пришлось изучать в их первобытном, так сказать, виде, когда железных дорог там ещё не было, когда все сообщения производились на лошадях, когда на один обмен письмами с центрами Европейской России требовалось для Амура иногда около полугода, когда и телеграммы в Петербург путешествовали 15-20 дней; и затем вторично, когда рельсовые пути совершенно изменили внешний колорит и внутреннее содержание жизни наших окраин.
Выводы и заключения напрашиваются сами собою; но прибегать к ним буду лишь при наиболее рельефных случаях, не желая загромождать мои записки разными сентенциями и экскурсиями в области политики, экономики и т.п.
* * *
Я должен вернуться к финалу моего пребывания в академии. В составе небольшой группы более близких товарищей мы, как водится, отпраздновали окончание академии изрядной попойкой в загородном ресторане. Возвращаясь в город в 4-5 часов утра, проезжая мимо Исаакиевского собора, мы вдруг вздумали подняться на верх собора. Разбудили сторожа и полезли. В результате этой пьяной затеи я схватил сильнейший плеврит и слёг.
Через 3-4 дня нам назначено было представление государю. К несчастью для меня, это должно было состояться не во дворце, а на дворцовой площади (ранней весной), после парада какого-то гвардейского полка. Холод стоял пронизывающий. Как быть? Я лежу с температурой 39 градусов. Доктор говорит о начинающемся воспалении лёгких. Но как упустить случай представиться государю. Ведь это первый раз в жизни. И, может быть, на всю жизнь.
Вдумываясь теперь в мою психику того времени, я должен сказать, что едва ли я тогда преисполнен был тех высоких чувств, которые испытывал у Толстого в «Войне и мире» Николай Ростов при встрече его с государем. Но едва ли в этом страстном желании представиться государю было с моей стороны только простое любопытство. По молодости лет я не постигал тогда то зло, которое Александр III оставил в наследство России в виде уродливо воспитанного наследника, впоследствии Николая II. В академии у нас, как, впрочем, и во всей России, Александр III был очень популярен. И мне никак не хотелось упустить случай представиться государю. Вопреки всем предосторожностям, я всё-таки решился на это. Кое-как надел я парадную форму и совершенно больным поехал на дворцовую площадь. На беду ужасно долго пришлось ждать приезда государя. А стоять приходилось в мундирах, без пальто.
Я чувствовал, что погибаю. Кто-то из товарищей доложил о моём критическом положении ближайшему начальству; мне предложено было выйти из строя и надеть пальто. Едва лишь я это сделал, как подходит ко мне генерал-адъютант Рихтер и говорит: «Поручик, непристойно вам быть в пальто, когда тут же военный министр, постарше вас, без верхнего платья». Пришлось отойти в сторону и снять пальто.
К счастью всё обошлось благополучно. Молодость!
При окончании академии мне предложена была штаб-офицерская должность в штабе Забайкальской области, хотя я был ещё только поручиком; как я думал тогда, вероятно, потому мне оказано было это внимание, что не нашлось охотников забраться в эту глушь Сибири; но в действительности, как я узнал впоследствии, попал я в Забайкалье вот почему: назначенный тогда командующим войсками Забайкальской области генерал Хорошхин обратился к Драгомирову с просьбой рекомендовать ему офицера Генерального штаба.
- А с какими особыми приметами? - спросил Драгомиров, - какого «момента» хотите ангажировать? Ну, то есть, кроме тактики, - быть ему партнёром в винт? ухажёром? питологом? может быть у вас так некому дирижировать танцами?
- Да мне, Вашество, хотелось бы иметь работника, потому что в Забайкалье не было до сих пор офицера Генерального штаба.
- А! Вот вы кого хотите! Ну возьмите тогда поручика Грулева, - глубокий армиют, наверное работник.
Предлагая мне занять должность в Забкайкалье, генерал Хорошхин осведомил меня, что мне предстоит много поездить по Монголии, Манчжурии; и это мне казалось, конечно, особенно заманчивым.
Ещё не было никакого приказа о моём назначении в Забайкалье, а между тем явился ко мне вдруг с визитом знаменитый впоследствии, известный уже и тогда в Петербурге тибетский доктор Бадмаев. Из разговора с ним я понял, что, как культурный глава бурят, он являлся, так сказать, забайкальским патриотом и счёл нужным познакомиться со мною. От моего ответного визита Бадмаеву, где-то на Песках, осталось у меня следующее воспоминание, которое стоит отметить. Когда я подъехал по адресу, то увидел длиннейшую вереницу пациентов, вытянувшихся не только по деревянной лестнице, но и далеко на улице. Не прерывая медицинского приёма, Бадмаев принял меня в своём докторском кабинете, имевшем вид какой-то аптеки с уставленными на полках банками с лекарствами. При мне Бадмаев принял несколько больных, и мне показалось странным, что он давал им одни и те же «задачки», из одной и той же банки, хотя болезни были разные.
По окончании академии требуется отбыть лагерный сбор для практического ознакомления со службой Генерального штаба. Следуя совету Драгомирова, что офицеру Генерального штаба надо непременно попрактиковаться в гористых местах, я попросил, чтобы меня командировали на Кавказ. Собралась нас компания в шесть человек (Артамонов, Пржевальский, Маевский, Стремоухов, Федотов и я) одного выпуска, которые и были прикомандированы к штабу Кавказского военного округа.