Императрица Екатерина воспитывалась при дворе своего отца, принца Ангальтского, невежественной и плохо воспитанной гувернанткой, которая едва могла научить ее читать. Родители не внушили ей прочных основ нравственности и не дали ей надлежащего воспитания. В Россию ее привезли 17 лет; она была красива, исполнена грации, ума, с душой и гением, желанием нравиться и обогатить себя знаниями. Ее выдают за принца Голштинского, тогда бывшего уже великим князем, назначенным наследовать императрице Елисавете, его тетке. Он был некрасив собой, слабого характера, маленького роста, худой, развратный, пьяница. Двор Елисаветы представлял картину испорченности, которой сама императрица подавала пример. Миних[86], умный человек, был первый, разгадавший Екатерину: он предложил ей заняться своим образованием. Это предложение было ею принято с радостью. На первый раз он дал ей для чтения «Словарь» Бейля, сочинение опасное и соблазнительное, особенно для нее, так как она никогда не имела никакого понятия о Божественной истине, уничтожающей ложь[87]. Екатерина прочитала этот труд три раза сряду в продолжение нескольких месяцев; он возбудил ее воображение и впоследствии побудил ее вступить в сношения со всеми современными софистами. Таково было настроение ума этой принцессы, когда она стала супругой императора, все честолюбие которого ограничивалось желанием стать капралом в армии Фридриха Великого. В управлении государством заметна была слабость; Екатерина страдала; ее великие и благородные идеи, казалось, преодолевали все препятствия, возникавшие на пути к ее возвышению; все ее существо было возмущено развращенностью Петра III и презрением, которое он выражал своим подданным; всеобщее восстание было неминуемым, все желали установления регентства.
Так как императрица имела уже десятилетнего сына, впоследствии императора Павла I, то было решено отправить Петра III в Голштинию; князю Орлову и его брату, графу Алексею, пользовавшемуся в то время милостью императрицы, было поручено увезти его. В Кронштадте было приготовлено несколько кораблей; Петр должен был отправиться с батальоном, который он сам вызвал из Голштинии. Последнюю ночь перед отъездом он должен был провести в Ропше, недалеко от Ораниенбаума. Я не стану входить в подробности этого трагического события, о нем слишком много говорили, не понимая его причин, но для восстановления истины я приведу здесь достоверное свидетельство, слышанное мной от министра, графа Панина[88]. Его свидетельство тем более неопровержимо, что всем известно, что он не был особенно привязан к императрице: как воспитатель Павла, он надеялся взять в свои руки бразды правления во время регентства женщины, но его ожидания не сбылись. Энергия, с которой Екатерина захватила власть, обманула его честолюбивые замыслы, и он всю свою жизнь не забывал ей этого. Однажды, вечером, когда мы были у него вместе с его родственниками и друзьями, он рассказывал нам множество интересных анекдотов и незаметно дошел до кончины Петра III. «Я находился в кабинете у ее величества, когда князь Орлов явился доложить ей, что все кончено. Она стояла в средине комнаты, слово: кончено, поразило ее. «Он уехал?» — спросила она сначала, но, услыхав печальную новость, она упала в обморок. Охватившее ее затем волнение было так сильно, что одно время мы опасались за ее жизнь. Придя в себя после этого тяжелого состояния, она залилась горькими слезами: «моя слава потеряна!» — воскликнула она. Надежда на милость императрицы заглушала в Орловых всякое чувство, кроме одного безмерного честолюбия; они думали, что, по кончине Петра, князь Орлов займет его место и заставит государыню короновать себя[89].
Невозможно описать всех забот Екатерины о своем государстве. Она была честолюбива, но она покрыла Россию славой. Ее материнская заботливость распространялась на всех, до последнего человека. Личные интересы каждого из ее подданных трогали ее сердце. Ничего не могло быть величественнее, внушительнее, снисходительнее Екатерины. Как только она показывалась, всякий страх исчезал в ее присутствии, уступая место почтительности и полной преданности. Всякий, казалось, говорил: «я вижу ее, и я счастлив. Она — моя опора, моя мать». Садясь за карточную свою партию, она бросала взгляд вокруг, чтобы видеть, все ли заняты. Ее внимание к окружающим простиралось до того, что она сама спускала штору, когда солнце беспокоило кого нибудь. Обыкновенно ее партия в бостон состояла из дежурного генерал-адъютанта, графа Строганова[90], старика камергера Черткова, которого она очень любила[91]; мой дядя, обер-камергер Шувалов, также участвовал иногда в партии, когда он присутствовал; Платон Зубов — также. Вечер этот продолжался до 9 или 91/3 часов.
Я помню, как однажды Чертков, плохой игрок, вспылил на императрицу, которая пропустила взятку. Он бросил карту на стол, это оскорбило государыню; она ничего не сказала, но перестала играть. Это произошло к концу вечера, она встала и простилась с нами. Чертков стоял пораженный. Следующий день было воскресенье; в этот день был большой обед для всех, занимавших высшие государственные должности. Великий князь Павел и великая княгиня также приезжали из Павловского дворца, в 4 верстах от Царского Села, в котором они жили. Когда они не приезжали, то обед происходил в колоннаде. Я имела честь присутствовать на этих обедах. После обедни и обычного приема, когда императрица удалялась, гофмаршал, князь Барятинский[92], называл те лица, которые должны были обедать с ней. Чертков, имевший право входа во все малые собрания, стоял в углу, вне себя от горести от вчерашней сцены. Он как будто не решался поднять глаз на того, кто должен был произнести его приговор, но каково было его удивление, когда он услышал свою фамилию! Он не шел, а бежал. Мы подходили к колоннаде, ее величество сидит в конце колоннады. Она встает, берет Черткова за руку, чтобы идти к столу, но он не мог выговорить ни слова. Придя опять к тому месту, где она его взяла, она сказала ему по-русски: «как вам не стыдно думать, что я буду сердиться на вас. Разве вы забыли, что милые бранятся — только тешатся?» Никогда я не видела человека в таком состоянии в каком находился этот старик; он разрыдался и повторял без конца: «ох, матушка моя, как мне говорить с тобой, как отвечать на твою доброту, все бы хотел умирать за тебя». Это обращение на «ты» очень выразительно на русском языке и вовсе не ослабляет почтительности в разговоре.
Во время вечеров у государыни в Царском Селе, у стола императрицы стоял круглый стол, за которым сидела принцесса Луиза, уже невеста великого князя, между своей сестрой и мной. Девица Шувалова[93], впоследствии княгиня Дитрихштейн, и племянницы графини Протасовой[94] замыкали кружок, образовавшийся около принцессы. Великие князья то приходили, то уходили. Императрица приказывала принести нам карандашей, бумаги и перьев.
Мы рисовали или играли в секретаря; ее величество осведомлялась несколько раз о ходе нашей игры и очень забавлялась ею. Шувалова играла партию с г-жей Протасовой, дежурными камер-юнкерами, иногда с графиней Браницкой, приезжавшей время от времени в Царское Село.
Дворец в Царском Селе был выстроен государыней Елисаветой. Он обширен и очень красив, хотя построен в готическом стиле. Императрица Екатерина прибавила для себя отдельную пристройку в более изящном вкусе. Она находится в конце нескольких зеркальных и позолоченных зал, отделяющих ее апартаменты от помещения, где жил великий князь Павел, за ними находятся хоры, где государыня слушала обедню вместе с императорской фамилией и придворными дамами. Первый зал этого нового строения был украшен живописью; за ним следует другой, потолки и стены которого были украшены ляпис-лазурью, а пол паркетный, наполовину из красного дерева, наполовину из перламутра. Затем идет большой кабинет, за которым следует зал, отделанный китайским лаком. Налево спальня, очень маленькая, но очень красивая, и кабинет в зеркалах, отделенные друг от друга панно из очень красивого дерева. Этот маленький кабинет служит входом в колоннаду, которая видна в перспективе в дверях кабинета. На террасе, от которой начинается колоннада, находится обитый зеленым сафьяном диван и стол. Здесь рано утром ее величество занималась. Вся эта пристройка, очень просто отделанная, находится возле небольшой стены, которая выдается вперед. Обойдя ее, встречают слева прекрасный цветник, усеянный самыми красивыми и благоухающими цветами. С этой стороны терраса оканчивается роскошными залами. Направо гранитная решетка идет до самого сада; она украшена бронзовыми статуями, вылитыми в античном вкусе в Императорской Академии Художеств. Колоннада представляет собою стеклянную галерею с мраморным полом, вокруг которой идет другая открытая галерея с колоннами, поддерживающими крышу, откуда открывается обширный вид во все стороны. Крыша эта возвышается над двумя садами: старым, обыкновенным садом, старые липы которого осеняют маленькие комнаты террасы, и английским садом, с прелестным озером посредине. Это прекрасное жилище, обитаемое той, которая обладала всем, чтобы нравиться и привязывать к себе, представляло нечто волшебное. У императрицы был особенный дар облагораживать все окружающее, она давала смысл всему, и самый ограниченный человек переставал быть таким возле нее. В ее обществе всякий был доволен собой, потому что она умела говорить с каждым так, чтобы не приводить его в смущение и приноравливаться к пониманию каждого.
IV
Характеристика великого князя Александра Павловича и его невесты. — Великий князь Константин Павлович. — Приближенные к большому двору лица: графиня Шувалова, кн. Платон Зубов, гр. Строганов, И. И. Шувалов, Портков, камер-фрейлина Протасова. — Бракосочетание великого князя Александра Павловича. — Характеристика великого князя Павла Петровича и великой княгини Марии Феодоровны. — Прием турецкого посла. — Свекровь гр. Головиной. — Переезд двора весною 1794 г. в Царское Село. — Гр. Эстергази, гр. Штакельберг, гр. Головкин. — Великая княгиня Елисавета Алексеевна.