[140]. «Я слышала об этом, ваше величество, — ответила я, — но говорят, что родные не согласны». Этот ответ ее очень позабавил.
Хотя казалось, что ее величество совершенно поправилась, она все же жаловалась на боль в ногах. Однажды, в воскресенье, в промежуток времени между обедней и обедом, она взяла меня за руку и подвела к окну, выходившему в сад. «Я хочу, — сказала она, — построить здесь арку, соединенную с залами колоннады, и воздвигнуть на нем часовню; это бы избавило меня от того длинного, путешествия, которое мне приходится делать, чтобы выслушать обедню. Когда я подхожу к амвону, у меня уже нет сил держаться на ногах. Если я скоро умру, я уверена, вас это очень опечалит». Эти слова императрицы произвели на меня непостижимое впечатление: слезы оросили мое лицо. Ее величество продолжала: «Я знаю, что вы меня любите. Я вас тоже люблю, успокойтесь». Она меня быстро оставила: она была растрогана. Я стояла, прижавшись лицом к стеклу и заглушая рыдания.
Мне казалось, что дни летели; я испытывала большую грусть чем всегда, покидая Царское Село. В глубине души мне чудился голос, говоривший: Ты провела здесь лето в последний раз. За несколько дней до отъезда, великая княгиня Елисавета попросила у меня прощальную записку. Я никогда не могла понять мотива этой просьбы, но это еще более омрачило мои мысли. Все, казалось, готовилось к грустному концу. Я повиновалась ей, а она дала мне в обмен тоже записку, которую я храню до сих пор.
X
Приезд в Петербург шведского короля Густава IV. — Герцог Зюдерманландский. — Деликатность императрицы. — Празднества в Петербурге и переговоры о браке Густава IV с великой княжной Александрой Павловной. — Переписка императрицы с Густавом и его поведение. — Настроение духа императрицы и ее нездоровье. — Мрачные предчувствия графини Головиной. — Кончина императрицы Екатерины.
По возвращении в город, начали говорить вслух о приезде шведского короля и готовились к праздникам и удовольствиям, сменившимся похоронами и слезами.
Король приехал через некоторое время после возвращения двора в город. Он носил имя графа Гага и жил у своего посла, барона Стединга. Его первое свидание с императрицей было очень интересным; она его нашла таким, каким желала найти. Мы были представлены королю в Эрмитаже. Выход их величеств был замечателен: они держались за руку, и величественная осанка императрицы не затмила благородного вида молодого короля; его черный шведский костюм, волосы, спускающиеся до плеч, придавали ему рыцарский вид. Все были поражены этим зрелищем.
Трудно себе представить что либо менее величественное, чем наружность дяди короля — герцога Зюдерманландского. Он — небольшого роста, с косыми смеющимися глазами, губы у него сердечком, живот выпячен, а ноги, как спички. Его движения быстры и суетливы. Я ему очень понравилась, и он настойчиво ухаживал за мной при всех наших встречах. Императрицу это очень забавляло. Однажды, вечером, в Эрмитаже он ухаживал за мною более обыкновенного. Ее величество подозвала меня и сказала смеясь: «Знаете пословицу: верь на половину тому, что тебе говорят, но верьте только на четверть вашему ухаживателю».
Двор находился в Таврическом дворце; чтобы разнообразить вечера, дали небольшой бал, на который были приглашены лица, бывавшие в Эрмитаже. Мы собрались в гостиной, императрица вошла и села возле меня. Мы беседовали некоторое время; ожидали короля, чтобы открыть бал. «Мне кажется, — сказала императрица, — что лучше начать танцы; когда явится король, он будет менее смущен, увидав всех танцующими, чем ожидающими его прихода. Я сейчас скажу, чтобы играли полонез». «Вы приказываете мне сказать это?» — спросила я. — «Нет, — отвечала она, — я сейчас позову камер-пажа». Она сделала знак рукой, не замеченный камер-пажом, но принятый вице-канцлером графом Остерманом на свой счет. Старец подбежал к императрице так быстро, как он только мог с помощью своей длинной палки; она поднялась, отвела его к окну и очень серьезно разговаривала с ним около пяти минут. Затем она вернулась ко мне и спросила, довольна ли я ею. «Мне хотелось бы, — ответила я, — чтобы все петербургские дамы пришли учиться у вашего величества тому, с какой любезностью нужно принимать гостей». «Но как же я могла сделать иначе, — возразила она: — я огорчила бы этого старичка, сказав, что он ошибся; вместо этого я поговорила с ним о том, о сем, уверила его, что я его действительно звала, он доволен, вы довольны, а я в особенности».
Король явился, и императрица была приветлива и любезна с ним, но соблюдала меру и необходимое достоинство. Их величества взаимно изучали друг друга и пытались проникнуть намерения друг друга. Прошло несколько дней, и король заговорил о своем желании союза, императрица ответила таким образом, что нужно устроить возможность переговоров о главных пунктах, а потом уже давать обещание. Переговоры и прения следовали одни за другими, хлопоты министров и договаривающихся все увеличивались и возбуждали любопытство двора и города.
Был парадный бал в большой галерее Зимнего дворца. Король еще не знал о склонности к нему великой княжны Александры, и его это очень тревожило. Через день на большом празднике в Таврическом дворце я сидела возле императрицы, а король напротив нас, когда княгиня Радзивилл принесла императрице медальон с портретом короля из воска работы замечательного художника Тончи, сделавшего его на память после того, как он всего один раз видел короля на балу в галерее. «Он очень похож, — сказала императрица, — но я нахожу, что граф кажется на нем очень грустным». Король с живостью ответил: «Еще вчера я был очень несчастлив». Благоприятный ответ великой княжны был ему сообщен только утром этого дня.
Когда двор переехал в Зимний дворец, то было приказано всей придворной и городской знати давать балы. Первый бал был у генерал-прокурора графа Самойлова. Погода была еще хорошая; поэтому несколько русских и шведских вельмож ожидали приезда императрицы на балконе. В ту минуту, когда показалась ее карета, заметили, как поднялась комета и погасла над крепостью. Это явление дало повод ко многим суеверным предположениям. Императрица вошла в зал, где уже находился король, и начался бал. После первых танцев императрица удалилась с королем в кабинет, где принимала некоторых своих приближенных. Некоторые лица играли в бостон. В это время их величества впервые совещались по поводу брака. Императрица вручила королю бумагу, прося ее прочесть дома; я была в бальной зале, и ее величество призвала меня и велела занимать тех, кто не играл. Вскоре она вернулась с королем в бальную залу. Был предложен очень хороший ужин, но императрица не села за стол и уехала очень рано.
Граф Строганов тоже дал бал, который почтила своим присутствием императрица. Переговоры о свадьбе улаживались, и поэтому ее величество была весела и более любезна, чем обыкновенно. Она велела мне сесть за ужином напротив влюбленных, чтобы потом я могла рассказать ей о их беседе и их манере себя держать. Король был поглощен великой княжной, они разговаривали без умолку. После ужина императрица позвала меня и спросила о моих наблюдениях. Я ей сказала, что заботы Ливен оказались бесполезными, что великая княжна совершенно испорчена, так что больно смотреть, что король не ел и не пил, и что они пожирали друг друга глазами. Все эти шутки очень позабавили императрицу. У нее в руках был веер, чего я никогда не видала, и она его держала так странно, что я не могла удержаться, чтобы не посмотреть на нее. Она это заметила. «Мне кажется, что вы надо мною смеетесь», сказала она мне. «Признаюсь, ваше величество, что мне никогда не приходилось видеть, чтобы держали так неловко веер». «Не правда ли, — сказала она, — я похожа на простушку попавшую во дворец, но на старую простушку». «Эта рука не создана для пустяков, — отвечала я, — она держит веер, как скипетр». Были еще праздники у австрийского посла, графа Кобенцеля, и у вице-канцлера графа Остермана на даче.
Я хочу поместить здесь копии с нескольких бумаг, написанных собственною рукою императрицы и шведского короля. Они были сообщены мне вскоре после смерти Екатерины Второй.
«24 августа, шведский король, сидя со мной на скамейке в Таврическом дворце, попросил у меня руки Александры. Я ответила ему, что он не может просить ее, а я его слушать, так как существуют переговоры о браке его с принцессой Мекленбургской. Он меня уверил, что они уже прерваны. Я сказала, что я об этом подумаю. Он просил меня разузнать, не чувствует ли моя внучка к нему отвращения, что я ему обещала и сказала, что через три дня я ему дам ответ. Действительно, через три дня, поговорив с отцом, матерью и девицей, я сказала на балу у Строгонова графу Гага, что я соглашусь на этот брак под условием: во-первых, чтобы Мекленбургские связи были окончательно разорваны, и, во-вторых, чтобы Александра осталась в той вере, в которой родилась и воспитывалась. О первом условии он сказал, что оно не подлежит сомнению, а о втором он старался убедить меня всеми силами, что оно невозможно. Мы расстались, оставаясь каждый при своем мнении».
«Первое упрямство длилось 10 дней, и все шведские вельможи были иного мнения, чем король. Не знаю, как им удалось его переубедить. На бале у посла он подошел ко мне и сказал, что он удалил все сомнения, возникшие у него по поводу вопроса о религии. Вот когда, кажется, все устроилось! В ожидании я написала письмо № 1, и так как оно у меня было в кармане, то я ему дала его, говоря: «Прошу вас прочесть со вниманием эту записку. Она утвердит вас в тех хороших намерениях, которые вы высказываете». На другой день во время фейерверка он меня поблагодарил за записку, сказав, что был недоволен только тем, что я не понимаю его сердца. На балу в Таврическом дворце король шведский сам предложил матери обменяться кольцами и обещаниями. Она мне это сказала, я переговорила с регентом, и мы решили совершить это в четверг при закрытых дверях, по обряду греческой церкви.