«Не находите ли вы, — спросила она меня, — что этот бал похож не на праздник, а скорее на немецкие похороны? Черные платья и белые перчатки производят на меня такое впечатление».
В бальной зале два ряда окон на набережную. Мы стояли у окна, когда луна взошла; императрица ее заметила и сказала: «луна сегодня очень красива, стоит посмотреть ее в телескоп Гершеля. Я обещала шведскому королю показать его, когда он вернется».
Ее величество напомнила мне по этому поводу ответ Кулибина; это был крестьянин, ученый, самоучка, который был принят в академию, благодаря своему выдающемуся уму и замечательным изобретенным им машинам. Когда английский король прислал императрице телескоп Гершеля, она велела одному немецкому профессору из академии и Кулибину привести его в Царское Село. Его поместили в гостиной и стали рассматривать луну. Я стояла за креслом императрицы, когда она спросила профессора, не сделал ли он какие нибудь новые открытия с помощью этого телескопа: «Без сомнения, луна обитаема, видна страна, прорезанная долинами, и целые леса построек». Императрица выслушала его с невозмутимой серьезностью, и когда он отошел, подозвала Кулибина и спросила его:
— А ты, Кулибин, открыл ли что нибудь?
— Я не так учен, как господин профессор, государыня: я ничего не видел. — Императрица с удовольствием вспоминала об этом ответе.
Объявили, что ужин подан; императрица, никогда не ужинавшая, прогуливалась по комнатам и затем села за нашими стульями. Я сидела рядом с графиней Толстой, которая, кончив есть, не поворачивая головы, отдала свою тарелку. Она была очень удивлена, увидав, что ее приняла прекраснейшая рука с великолепным бриллиантом на пальце. Она вскрикнула, узнав императрицу, которая ей сказала:
— Разве вы меня боитесь?
— Я смущена, — ответила графиня, — тем, что отдала вам тарелку.
— Я пришла помочь вам, — отвечала императрица и стала шутить с нами по поводу пудры, сыпавшейся с наших шиньонов на плечи. Она нам рассказала, что граф Матюшкин, личность очень нелепая, по возвращении из Парижа приказал пудрить себе спину, уверяя, что эта мода принята всеми наиболее элегантными людьми во Франции. «Я вас покидаю, мои красавицы, — прибавила императрица, — я очень устала». Она ушла после того, как положила мне на плечо свою руку, которую я поцеловала в последний раз с непреодолимым чувством беспокойства и грусти. Я следила за ней глазами до самой двери, и когда я перестала ее видеть, мое сердце билось, точно хотело оторваться. Я вернулась домой и не могла спать. На другое утро я пошла к моей матери в то время, когда она вставала, и разразилась слезами, говоря о моих наблюдениях над здоровьем императрицы. Моя мать пыталась меня разуверить, но напрасно: я была, как приговоренная к смертной казни, и как бы находилась в ожидании своего смертного приговора.
В жизни бывают предчувствия, которые сильнее нашего разума. Говоря себе, что нужно их отбросить, удалить от нашей мысли, мы, тем не менее, смущены ими и недостаточно сильны, чтобы их победить. В бедах и несчастьях, посылаемых нам, как испытания, Богом, надо предаться воле Божией, и достаточно уже этого желания, чтобы занять душу и успокоить скорби, но предчувствие — беспокойное чувство, которое, кажется, держится только нашей собственною слабостью, вызываемое внутренним, чуждым нам побуждением. Оно преследует нас, как тень, пугающая нас и беспрестанно представляющаяся нашим глазам.
Через несколько дней, когда я завтракала в 10 часов утра у своей матери, вошел придворный лакей, служивший моему дяде, и попросил разрешения у моей матери разбудить его: «Около часу, как императрицу постиг удар!» — сказал он нам. Я страшно вскрикнула и побежала к моему мужу, который был внизу в своей комнате. Я с трудом спустилась по лестнице, дрожь во всем теле едва позволяла мне ходить. Войдя к мужу, я должна была сделать над собою усилие, чтобы произнести эти страшные слова: императрица умирает. Мой муж был страшно поражен; он сейчас же потребовал одеваться, чтобы поехать во дворец. Я не могла ни плакать, ни говорить, тем менее думать. Торсуков, племянник первой камер-фрау императрицы[142], вошел и сказал нам по-русски: «Все кончено: ее уже нет, а с ней погибло и наше счастье!»
Приехали граф и графиня Толстые; графиня осталась со мной, а граф уехал во дворец с моим мужем. Мы провели до 3-х часов дня самое страшное время моей жизни. Каждые два часа мой муж посылал мне записочки; была минута, когда надежда озаряла все сердца, как луч света темноту, но она была очень непродолжительна и сделала еще более тяжелой уверенность в несчастий. Императрица прожила 36 часов, пораженная ударом; ее тело продолжало жить, но голова была мертва: произошло кровоизлияние на мозг. Она перестала жить 6-го ноября.
Павловское время
XI
Екатерина Великая пред своей кончиной. — Приезд в Петербург великого князя Павла Петровича и его супруги. — Поведение великих князей Александра и Константина Павловичей. — Агония и кончина императрицы. — Характер нового государя. — Эпизод с Турчаниновым. — Перенесение праха Петра III. — Погребальные церемонии. — Перемены в гвардии. — Погребение Екатерины II и Петра III. — Первый прием Павла I и императрицы Марии. — Княгиня Долгорукая.
Я хочу поместить здесь подробности о последних днях императрицы Екатерины II-ой и о событиях, происшедших внутри дворца в первые минуты после ее смерти. Я их привожу со слов той особы, которую уже цитировала.
Печаль, которую испытывала императрица вследствие неудачи ее проектов относительно шведского короля, влияла на нее заметно для всех окружающих. Она переменила свой образ жизни, появлялась только по воскресеньям у обедни и за обедом и очень редко принимала в брильянтовой комнате или в Эрмитаже. Она проводила почти все вечера в спальне, куда допускались только некоторые лица, которых она удостаивала особенной дружбой. Великий князь Александр и его супруга, обыкновенно проводившие все вечера с императрицей, видели ее не более раза или двух в течение недели, кроме воскресенья. Они часто получали приказ сидеть дома; часто она приказывала им идти в городской театр слушать новую итальянскую оперу.
В воскресенье, 2-го ноября 1796 г., императрица Екатерина в последний раз появилась публично. Казалось, она вышла для того только, чтобы проститься с своими подданными. Когда она скончалась, все были поражены, вспоминая впечатление, которое она произвела в тот день.
Хотя публика собирается обыкновенно каждое воскресенье в кавалергардской зале, а двор — в дежурной комнате, императрица редко проходила по кавалергардской зале: чаще всего она прямо выходила из дежурной комнаты, через обеденную залу в дворцовую церковь, куда она приглашала также великого князя, своего сына, или внука, когда великого князя-отца не было там, и слушала обедню с антресолей внутренних апартаментов, одно окно которых выходило в алтарь церкви. 2 ноября, императрица пошла к обедне через кавалергардскую залу. Она была в трауре по королеве португальской и выглядела лучше, чем все последнее время. После обедни императрица довольно долго оставалась в тронной зале. Г-жа Лебрен только что окончила портрет во весь рост великой княгини Елисаветы, который она в этот день представила императрице. Ее величество велела поместить его в тронной зале; она долго его рассматривала, изучала во всех подробностях и высказывала о нем свое мнение в беседе с лицами, приглашенными в этот день к ее столу. Затем состоялся большой обед, как это было принято по воскресеньям. Среди приглашенных находились великие князья Александр и Константин, а также и их супруги. Это был не только последний день, когда великие князья с супругами обедали у ее величества, но и последний раз, когда она их видела. Они получили приказ не являться к ней вечером. В понедельник 3-го и во вторник 4-го числа, великий князь Александр и великая княгиня Елисавета были в опере. В среду 6-го числа, в 11 часов утра, когда великий князь отправился гулять с одним из князей Чарторижских, за ним, с величайшей поспешностью, прислали от графа Салтыкова к великой княгине Елисавете. Граф Салтыков просил ее сообщить ему, не знает ли она, где находится великий князь. Великая княгиня не знала этого. Немного спустя, великий князь явился к ней крайне взволнованный известием, полученным от графа Салтыкова, который посылал отыскивать его во всех уголках Петербурга: он уже знал, что императрица почувствовала себя дурно, и что граф Николай Зубов послан в Гатчину. Великий князь Александр так же, как и великая княгиня Елисавета, был подавлен этой новостью; оба они провели день в невыразимой тоске. В 5 часов вечера великий князь Александр, с трудом сдерживавший до тех пор первое движение сердца., получил позволение графа Салтыкова пойти в комнату императрицы. В этом утешении ему сперва было отказано без всякой видимой причины, но о мотивах этого запрещения легко догадаться, зная характер графа Салтыкова. При жизни государыни ходил весьма распространенный слух о том, что ее величество лишит своего сына права престолонаследия и провозгласит своим наследником великого князя Александра. Никогда я не была уверена в том, чтобы императрица действительно имела эту мысль, но достаточно было одних этих слухов, чтобы граф Салтыков вздумал запретить великому князю Александру вход к бабушке до приезда отца. В виду того, что великий князь-отец должен был вскоре приехать, великий князь Александр и великая княгиня Елисавета отправились к императрице в 6-м часу вечера. Во внешних апартаментах встречались только дежурные и прислуга с грустными лицами.
Уборная, находившаяся перед спальней, была переполнена лицами, предававшимися сдержанному отчаянию. Войдя в слабо освещенную спальню, великий князь и великая княгиня увидали императрицу, лежавшую без сознания на полу, на матрасе, огороженном ширмами. В ногах ее стояли г-жа Протасова, камер-фрейлина, и г-жа Алексеева, одна из первых камер-фрау; их рыдания вторили страшному хрипению государыни. Это были единственные звуки, нарушавшие глубокое безмолвие. Великий князь Александр и его супруга оставались там недолго. Они были глубоко тронуты. Их высочества прошли через апартаменты императрицы, и по внушению своего доброго сердца великий князь отправился к князю Зубову, жившему рядом. Так как та же галерея вела к великому князю Константину, то великая княгиня Елисавета пошла к своей невестке. Им нельзя было оставаться долго вместе: