28 января, у императрицы родился сын, которого назвали Михаилом, по обету, данному императором. Не было никакого труда давать надлежащее направление живому воображению государя, при его наклонности к мистицизму, и несколько лиц, приближенных к государю, занялись этим делом. Ходила молва, будто с первого дня царствования государя часовому Летнего дворца было видение Архангела Михаила; ему приписывали даже слова, значение которых было, впрочем, не совсем определенно. Как бы там ни было, но в скором времени после того велено было сломать старый Летний дворец, и император, по возвращении своем из Москвы, положил первый камень при закладке Михайловского дворца, на том самом месте, где был Летний. В продолжение всего своего царствования он с особенным старанием занимался возведением этого здания. Государь расстроил даже свои финансы вследствие той поспешности и стремления к роскоши, которые проявил он при постройке дворца, но едва только дворец был окончен постройкой, и его величество думал насладиться в нем жизнью, как этот же дворец сделался его могилой и поэтому был заброшен его наследником. При первом известии о чудесном видении часовому, император Павел дал обет, в случае, если у него будет еще сын, назвать его Михаилом.
В скором времени после разрешения императрицы от бремени, в Петербург приехал герцог Энгиенский к своему дедушке, принцу Конде, который уже два месяца как был там. Герцог Энгиенский представился их величествам на придворном балу в эрмитаже точно так же, как сделал это и принц Конде при своем прибытии. Летом 1797 года, после мира при Кампоформио, заключенного между Австрией и Францией, корпус принца Конде оказался без дела; тогда император Павел предложил ему службу и поместья в своем государстве. Предложение императора было принято с горячей признательностью. Князь Горчаков отправился за корпусом принца Конде, находившимся на Дунае, и привел его в Волынь, куда он прибыл в конце того же года. Герцог Энгиенский находился при корпусе и приехал в Петербург лишь после того, как корпус расположен был в Дубно. Принц Конде уже ожидал его там. Граф Шувалов послан был на встречу принца Конде через границу с шубами, которые он должен был поднести принцу от имени императора при его приезде в Петербург. Его высочеству был отведен Таврический дворец, так как дом Чернышева, который был куплен для принца императором, и на котором виднелась уже надпись «Hôtel de Condé» (отель Конде), не был еще окончательно отделан; принцу доложили при этом, что для него приготовлен ужин, к которому ему предоставляется пригласить кого пожелает. На другой день к принцу приехали с визитом оба великие князья и все высокопоставленные особы. Император вручил ему орден Андрея Первозванного и большой крест Мальтийского ордена. После этого никто никогда не мог понять, что было причиною того охлаждения, которое государь стал вскоре ему показывать. Принц Конде и герцог Энгиенский оставили Петербург в конце февраля, или в начале марта, 1798 года и отправились в Дубно. В продолжение этого года маркиз де-Монтессон осмотрел несколько губерний, в которых предположено было учредить несколько колоний для эмигрантов, но дело это не состоялось. В 1799 году, корпус принца Конде принимал не без славы участие в блестящем походе фельдмаршала Суворова, но, после этой кампании, намерения петербургского кабинета изменились, и принц Конде, уведомленный, что Россия готовится сблизиться с Бонапартом, начал вести переговоры с Англией, предлагая свой корпус этой державе, которая действительно и приняла его; но император Павел, узнав об этих переговорах и не желая, чтобы принц его предупредил, поспешил издать приказ о распущении корпуса. Корпус был тогда в Нижней Австрии. Англия, в свою очередь, вскоре расформировала его, и это славное войско, в былое время такое преданное, само собою распалось, так как многие из солдат и офицеров его возвратились во Францию.
Роды императрицы были трудны, но не опасны. Так как она в то время лишилась своего постоянного акушера, то пригласила акушера из Берлина. Этот господин, подкупленный, вероятно, теми, кто желал подорвать кредит императрицы и Нелидовой, именно Кутайсовым, объявил государю, что он не отвечает, за жизнь императрицы в случае вторичных родов. Это послужило источником всевозможных интриг, происходивших в течение года. Едва оправившись, императрица получила известие о смерти принцессы-матери в то время, когда ожидала ее в Россию. Ее величество была поражена этим несчастьем, и государь удвоил тогда внимание и нежность к своей супруге.
XV
Поездка императора Павла в Москву. — Девица Лопухина. — Отношение великого князя Александра и великой княгини Елисаветы к княгине Тарант. — Лорд Витворт и графиня Толстая. — Возвращение государя из путешествия. — Празднество в Павловске. — Переезд двора в Петергоф. — Союз России с Австрией. — Немилость государя к императрице и Нелидовой. — Граф Николай Румянцев. — Пребывание двора в Гатчине и переезд его в Петербург. — Перемены при дворе.. — Начало войны с Францией. — Суворов. — Характеристика Лопухиной. — Великая княгиня Анна Феодоровна и отъезд ее из России. — Отношения к ной великой княгини Елисаветы.
В половине апреля 1798 г. двор переселился в Павловск, а в начале мая император и великие князья Александр и Константин поехали в Москву, куда стягивались войска для маневров. Великие князья должны были отправиться, вместе с императором, еще далее, до Казани. Император провел в Москве дней пять-шесть. Стечение публики на маневрах было громадное, тем более, что этому благоприятствовала погода. Все спешили праздновать пребывание его величества балами и другими увеселениями. M-lle Лопухина[175], привлекшая внимание императора еще в прошлом году на коронации, обратила опять на себя его взоры своей вполне расцветшей красотой. Кутайсов поддерживал как нельзя более впечатление, производимое ею на государя, который выехал из Москвы безумно влюбленный и с твердым намерением привлечь в Петербург предмет своей страсти.
Я не должна забывать здесь случая, важного для госпожи Тарант и происшедшего именно в то время. Муж мой расположил великого князя Александра и великую княгиню Елисавету в пользу принцессы Тарант, желая помочь ей в ее затруднительном положении. Они были настолько добры, что пришли ей на помощь и дали принцессе двенадцать тысяч рублей, требуя от нее только, чтобы она не разглашала об этом благодеянии, которое чрезвычайно осчастливило ее, давая ей возможность быть полезной своей сестре и семейству. Ее слезы признательности привели меня в восторг. Несколько дней спустя, она присутствовала на придворном обеде в Таврическом дворце. Случайно пришлось ей сидеть против великой княгини Елисаветы, которая часто и с большим участием посматривала на нее: мы с удовольствием видим тех, кому доставляем счастие. Благосклонность великой княгини Елисаветы поразила Плещеева, сидевшего рядом с принцессой; он сказал о том принцессе де-Тарант, и она с трудом могла скрыть признательность, наполнявшую ее душу. Она привезла мне цветок от великой княгини.
Лето 1798 г. проводила я в деревне по Петергофской дороге с графиней Толстой и принцессой Тарант. Нем более я узнавала последнюю, тем более к ней привязывалась. Эта прекрасная и пылкая душа способна ценить дружбу. Я подмечала ежедневно ее увеличивающееся расположение ко мне. Ее характер, гордый и твердый, действует успокоительно, в силу той нравственной опоры, которую он представляет. Лорд Витворт, английский посланник[176], жил по соседству с нами. Рассказ о нем должен войти в число самых тяжелых моих воспоминаний. Давно уже питал он к графине Толстой воображаемую страсть, то-есть, желал ее погубить, но скрывал свои намерения под личиной самой привлекательной для честной женщины. Никогда не говорил он ни одного слова, способного возмутить ее достоинство, обращался с ней всегда с полным уважением и вниманием. Это притворство продолжалось несколько лет. Наконец она заметила внушаемое ею чувство, но недоверие к себе и дружба, занимавшая тогда первое место в ее сердце, помогали ей легко избегать опасности. Однако соседство это мне не нравилось: я никогда не могла выносить нежных чувств мужчины к замужней женщине; я нахожу их даже преступными, в особенности у человека под пятьдесят лет. В это время, хотя поведение лорда Витворта не было еще предосудительно, но легко можно было заметить, что он становился все менее и менее сдержанным. Я остерегалась обратить на то внимание графини Толстой: было бы жестоко смутить ее спокойствие, но последствия вполне оправдали мое беспокойство.
Император вернулся в конце июня. Императрица и m-lle Нелидова выехали к нему на встречу до Тихвина. Обе они были поражены его переменой относительно их. Их величества вместе вернулись в Павловск, где императрица приготовила празднество по случаю возвращения императора. На этом празднике в первый раз появилась m-me Шевалье, актриса, которая играла впоследствии такую важную роль в Петербурге. В части сада, называемой Сильвией, где несколько аллей сходятся, образуя огороженную площадку, играли различные сцены у входа в каждую аллею. В одной шла сцена из комедии, в другой — из балета, в третьей — из оперы и т. д. Обойдя кругом все аллеи, приходили к последней, к конце которой находилась хижина, вокруг которой вырос Павловск, вследствие этого сохранявшаяся в полной неприкосновенности. При входе в эту последнюю аллею граф Виельгорский, в костюме отшельника, вышел на встречу императору и пригласил его войти в Эрмитаж, предварительно сказав ему несколько приветствий. Императора, последовал за ним. Позади означенного домика он увидал оркестр, аккомпанировавший хор Люсиль: «Где может быть нам лучше, чем у домашнего очага!» Исполнительницами были все великие княгини и княжны. При других условиях это было бы, без сомнения, кстати, но не в данное время, потому что никогда государь не возвращался домой с чувствами, так мало приличествующими отцу семейства. Ужин в садике императрицы, сопровождаемый музыкой, закончил это празднество. Погода была дивная, и праздник должен был казаться прелестным тем, кому это возвращение обещало только счастливые минуты, но тот, ради которого он давался, хотя и присутствовал на нем, но чувствовал крайнюю неловкость, и императрица ожидала неминуемую бурю.